© 2008  г. Н.В. ПЕРЦОВ

О СООТНОШЕНИИ ПИСЬМЕННОЙ И УСТНОЙ ФОРМ ПОЭТИЧЕСКОГО ЯЗЫКА
(К вопросу о функциональной нагруженности старого русского правописания)°

Памяти выдающегося русского филолога
Максима Ильича Шапира (1962—2006)

      Письменная и устная манифестации языка — это отдельные формы существования данного языка. Устная форма, разумеется, первична в историческом аспекте, однако письменная форма не является чисто внешней оболочкой по отношению к устной, но представляет собой достаточно автономную систему, в определенной мере влияющую на устную (и, разумеется, испытывающую влияние со стороны последней). На примере ряда особенностей старого русского правописания — в основном с привлечением поэтических текстов первой половины XIX века — демонстрируется его высокая функциональная нагруженность, его тесная связь с планом содержания текста, из чего вытекает необходимость сохранения оригинального правописания для аутентичной передачи русских классических литературных текстов.

ВНЕШНЕ «ТЕХНИЧЕСКИЕ» ОСОБЕННОСТИ СТАРИННОЙ ОРФОГРАФИИ

ЛЕКСИЧЕСКАЯ ОМОФОНИЯ, СВЯЗАННАЯ С БУКВОЙ Ѣ

ГРАММАТИЧЕСКАЯ ОМОФОНИЯ СУЩЕСТВИТЕЛЬНЫХ СРЕДН. РОДА ТИПА ПОЛЕ ~ ПОЛѢ

ГРАММАТИЧЕСКАЯ ОМОФОНИЯ ПРИЛАГАТЕЛЬНЫХ: ПРЯМОПАДЕЖНАЯ ФОРМА СРЕДН. РОДА ~ СРАВНИТЕЛЬНАЯ СТЕПЕНЬ (ИСКРЕННЕЕ ~ ИСКРЕННѢЕ)

      Так же одной буквой — на сей раз предпоследней в словоформе — различались одинаково звучащие формы некоторых прилагательных на -iй: прямопадежная форма средн. рода ед. числа и форма сравнительной степени. В качестве примеров таких «смешений» Я.К. Грот [1876: 376] дает такие пары: «искреннее и искреннѣе, свѣжее и свѣжѣе, синее и синѣе <...>»; однако строго говоря, только первая из них являет собой чистый случай омофонии: в ней обе графически различные словоформы произносятся одинаково, тогда как в двух других парах словоформы различались и графически, и произносительно (акцентуационно): в первой ударение на первом слоге, во второй на втором. В современном языке указанное произносительное различие сохранилось, а графическое исчезло.
   

ЛЕКСИЧЕСКАЯ ОМОФОНИЯ МИРЪ ~ МIРЪ

     Еще более ярким примером служит сравнение современного начертания мир, объединяющего два лексических омонима, и двух лексем-омофонов миръ ‘pax’ и мiръ ‘mundus’ в старинном письменном языке: в последнем случае начертание непосредственно указывает на лексическую единицу, что может быть существенно в тех случаях, когда контекст допускает оба осмысления (А.Х. Востоков [1831: 353] обращает внимание на различительную функцию i в слове мiръ, «означающемъ вселенную <...> для отличiя от слова миръ, означающего спокойствiе, примиренiе»). В следующих двух цитатах из Пушкина — «Простите, верные дубравы! / Прости, беспечный мир полей <...>»; «<...> Когда ж восстанет / С одра покоя звон мечей, / И брани громкий вызов грянет, / Тогда покину мир полей <...>» — словосочетание «мир полей» в принципе допускает альтернативное осмысление — в старинной же орфографии здесь всё сразу было бы ясно.
     В элегии Боратынского «О счастiи съ младенчества тоскуя...» существительное в 39-м стихе выглядит по-разному в изданиях 1823/1824 и 1835 годов, с одной стороны, и 1827 года, с другой: в первых двух — «Твой миръ, увы! Могилы миръ печальный,» («Полярная Звезда на 1824 год», под заглавием «Истинна. Ода») / «Твой миръ, увы! могилы миръ печальный,» (сборник 1835 г.); в сборнике 1827 г. (под заглавием «Истина») — «Твой мiръ, увы! могилы мiръ печальный,». Первый вариант строки наличествует в перепечатке 1834 г., а второй — 1830 г.; при этом в двух сборниках стихов разных поэтов 1843 г. омофон в этой строке имеет разное написание (т. е. при жизни Боратынского эта строка 4 раза появлялась с начертанием «миръ» и 3 раза — с начертанием «мiръ») — см. [Боратынский 2002: 59—60]. Из всего контекста стихотворения становится ясно, что здесь имеется в виду покой (‘pax’): этот стих входит в монолог лирического героя, обращенный к явившейся перед ним Истине, которая перед этим так завершает свой монолог: «Я оболью суровымъ хладомъ душу, / Но дамъ душѣ покой.». Однако отнюдь не все читатели этого стихотворения, данного в современной орфографии, или его слушатели поймут эту строку в нужном смысле. (Кстати, совсем не очевидна квалификация вида этой строки в сборнике 1827 г. как «опечатки» [Боратынский 2002: 60]: может быть, в 1827 г. поэт или его редакторы предложили другое осмысление строки, а позднее Боратынский вернулся к первоначальному.)
     Возьмем примеры из более позднего времени. Если перевести в современную орфографию следующую цитату из Хлебникова (из письма Вяч. Иванову от 31 марта 1908 г.; Рукописный отдел Российской государственной библиотеки, ф. 109, картон 36, ед. хр. 9, л. 3; опубликовано в аутентичном виде и прокомментировано в статье [Перцова 2007: 130, 148—149]):

                И я, знаюнъ ихъ умныхъ силъ,
               Брожу, вожу въ нѣмобы виръ
               И мiръ постигъ и мiръ настигъ
               И онъ почилъ и онъ избылъ.

осмысление начертания мир как вселенной, а не покоя было бы отнюдь не тривиально.
     Интересный пример из стихотворения Саши Черного «Новая цифра» (1909) приводит В.П. Григорьев [1966: 125], цитируя его в новой орфографии: «Братья! Сразу и навеки / Перестроим этот мир. / Братья! Верно, как в аптеке: / Лишь любовь дарует мир»; в старой орфографии приведенный отрывок выглядел так: «Братья! Сразу и навѣки / Перестроимъ этот мiръ. / Братья! Вѣрно, какъ въ аптекѣ: / Лишь любовь даруетъ миръ». Григорьев пишет (с. 126): «<...> орфографическая рифма (мiръ ~ миръ, т. е. рифма-омофон — Н.П.) превратилась в чистую рифму-омоним (мир ~ мир)».
   

ОППОЗИЦИЯ ПРЯМОПАДЕЖНЫХ АДЪЕКТИВНЫХ ФОРМ НА -ЫЕ/-IЕ ~ -ЫЯ/-IЯ

     Сложный случай в старой русской орфографии представляет собой оппозиция прямопадежных адъективных форм множ. числа мужского рода, с одной стороны, и женского и среднего, с другой: первые имели флексии -ые/-iе, а вторые — -ыя/-iя; ср. словосочетания из первой главы «Евгения Онегина»: двойные фонари ~ разныя забавы, острыя слова. По поводу старинного произношения этих форм в первой половине XIX века свидетельств автору найти не удалось. В более позднее время Я.К. Грот [1876: 35-36] фонетического различия между ними не усматривал: «<...> въ окончанiяхъ именительнаго падежа множ. числа прилагательныхъ, слухъ не указываетъ, должно ли писать Е или Я, или же И, къ которому такъ близко Е, напр.: вѣрные, вѣрныя или вѣрныи; дорогiе, дорогiя или дорогiи. Объ этомъ долго спорили, пока наконецъ для решенiя вопроса принято было произвольное правило, основанное на различiи родов прилагательнаго имени».
     Однако относительно более раннего времени могут быть высказаны определенные сомнения по поводу безусловной омофоничности этих форм — по крайней мере, в высокой устной поэтической речи, в декламации. У Н.И. Греча [1827a: 456] мы встречаем следующее свидетельство: «Въ окончанiи словъ буква я удерживаетъ настоящее свое произношенiе; напримеръ: дядя, Россiя, линiя, время, имя». Хотя среди пяти приведенных Гречем примеров нет интересующих нас сейчас адъективных форм на -ыя/-iя, однако буквальное применение к последним данного правила дает звучание, отличное от звучания форм на -ые/-iе.
     Еще одним аргументом в пользу возможного особого звучания адъективных форм на - ыя/-iя могут служить данные рифм. В последнем прижизненном издании «Онегина» наблюдается 13 фактов рифмовки с участием прямопадежной формы прилагательного мн. числа, например: «Гребенки, пилочки стальныя, / Прямыя ножницы, кривыя» (ЕО-1-24); «Все было тихо; лишь ночные / Перекликались часовые» (ЕО-1-48); «Копыта, хоботы кривые, / <...> / Рога и пальцы костяные » (ЕО-5-19). Из них в 11-ти случаях последние гласные буквы совпадают и только в 2-х наблюдается их расхождение: «И предразсудки вѣковые, / И гроба тайны роковыя» (ЕО-2-16); «Готовы санки бѣговыя. / <...> / Лепажа стволы роковые» (ЕО-6-25); при этом в последнем случаи первые два прижизненных издания дают «правильную» рифмовку: «бѣговые» ~ «роковые». Тем самым зрительная рифма здесь существенно преобладает. Интересны два случая зрительной рифмовки формы прилагательного в восьмой главе: «И нынѣ Музу я впервыя / На свѣтскiй раутъ привожу; / На прелести ея степныя / Съ ревнивой робостью гляжу» (ЕО-8-6); «Весна живитъ его: впервые / Свои покои запертые, / <...> / Онъ яснымъ утромъ оставляетъ» (ЕО-8-39). Здесь буквенный состав наречия «подстраивается» под рифмующуюся с ним словоформу прилагательного.
     Существенно принять во внимание факты рифмовки у Пушкина прямопадежных адъективных форм мн. числа с существительными на -iя: стихiя, Россiя, Марiя, которые, если верить процитированному выше указанию Н.И. Греча, произносились без редукции конечного гласного. Словоформа стихiя попадает в рифменную позицию однократно, рифмуясь с адъективной словоформой голубыя в стихотворении «К морю» (ср. данные белового с поправками автографа первой редакции: «Прощай, любезная стихiя / Въ послѣднiй разъ передо мной / Ты катишь волны голубыя / И блещешь гордою красой» — [ПД: ед. хр. 835, л. 12 об.]). Во всех пяти случаях рифмовки такой адъективной формы со словоформой Роcciя эта форма согласуется с существительным среднего рода. Словоформа Марiя рифмуется с адъективной прямопадежной словоформой прилагательного мн. числа 9 раз, из которых только однократно — с формой «мужского рода» («Отвѣты робкiе, глухiе» — «Полтава»). Итак, в 15 случаях мы наблюдаем только однократное нарушение зрительной рифмовки.
     Выразителен случай рифмовки интересующей нас адъективной формы с архаической формой прилагательного род. пад. женск. рода: «И вы забыты мной, измѣнницы младыя, / Подруги тайныя моей весны златыя» («Погасло дневное светило...», 1820 [Пушкин 1829: 85]). Думается, относительно последней словоформы златыя можно утверждать произношение с отчетливым конечным нередуцированным гласным, отличным от конечного гласного в златые; тогда и рифма младыя должна была произноситься аналогичным нередуцированным образом.
     Интересен факт различия в рифмовке у Боратынского в первоначальной и окончательной редакции его элегии «Я возвращуся къ вамъ, поля моихъ отцовъ...», указанный в [Пильщиков 2002: 399]: вторая из строк первоначальной редакции: «Съ волненьемъ учится, губя часы златые, / Наукѣ созидать твердыни боевыя» (с неточной зрительной рифмой) была заменена в окончательной редакции так: «Наукѣ размѣрять окопы боевые». «Очевидно, стих был изменен ради графической точности рифмы [златые (муж. р.): боевыя (жен. р.) > златые (муж. р.): боевые (муж. р.)]», — отмечает И.А. Пильщиков.
     В связи с адъективными прямопадежными формами чрезвычайно любопытен факт рифмовки, относящейся к значительно более позднему времени: рифма во фрагменте из рабочей тетради Велимира Хлебникова, приведенном выше в качестве второго эпиграфа: «Эти ткани голубыя / [Созерцаемъ] только голубь и я» (Российский государственный архив литературы и искусства, ф. 527, оп. 2, ед. хр. 60, л. 112; опубликовано в [Перцова 1994]). Эта рифма отчетливо демонстрирует поэтическую нагруженность орфографии: звучание концовок этих строк дает разноударную приблизительную рифму, однако конечные буквенные цепочки согласуются с общей тенденцией к зрительной рифме в русской классической поэзии. Совершенно ясно, что в первой Хлебниковской строке значим род существительного: мужской род здесь был бы решительно невозможен.

БЕЗУДАРНЫЕ ОКОНЧАНИЯ -ЫЙ/-IЙ ~ -ОЙ ПРЯМОПАДЕЖНЫХ АДЪЕКТИВНЫХ ФОРМ ЕДИНСТВ. ЧИСЛА МУЖСК. РОДА

     Приведенный в предшествующем пункте материал ясно показывает общую тенденцию рифменной практики Пушкина: зрительная рифма явным образом предпочтительна. Аналогичная картина обнаруживается в области рифмовки с участием прямопадежных прилагательных ед. числа муж. рода с безударным окончанием — эти формы в старинном русском языке имели альтернативные графические окончания -ый/-iй и -ой. Об окончании -ый и о его стилистическом соотношении с -ой можно судить по свидетельству Г.П. Павского: «Въ окончанiи прилагательныхъ именъ ый гласную ы мы произносимъ за о, наипаче тогда, когда надъ нею ударенiе <...> Наше правописанiе, утвердившееся на основанiи Церковныхъ книгъ, согласно с Церковнословенскимъ выговоромъ продолжаетъ писать ы, а общежительный Русскiй языкъ, презирая устарѣлое для себя правописанiе, говоритъ по своему о». «Въ Церковнословенскомъ же языкѣ всегда говори и пиши: ый (послѣ гкх, iй). Словъ: святый, благiй и т. п. при чтенiи Церковныхъ книгъ не льзя читать: святóй, благóй» [Павский 1850a: 123—124].
      О том же произношении говорит Я.К. Грот [1876: 38]: «Въ прилагательныхъ муж. р. ед. ч., какъ напр. старый, слабый, Ы <...> произносится какъ неударяемый О; но здѣсь звука Ы собственно нѣтъ; эта буква только пишется, чтобы выставить окончанiе ый какъ характеристическiй признакъ муж. рода; въ сущности же тутъ имѣется окончание ой, гдѣ О произносится какъ неопредѣленный гласный между А и О».
      Графическая оппозиция -ый/-iй ~ -ой в определенных случаях могла нести стилистическую нагрузку — окончание -ый/-iй тяготело к более высокому стилистическому рангу, о чем говорится еще в грамматике [Соколов 1792: 30]: «Прилагательныя имена въ высокомъ слогѣ пристойнѣе кончить на ый, и iй, а въ простомъ, или низкомъ ой, и ей, ибо непристойно говорить и писать: Большiй палецъ, вм: большой палецъ; острый ножикъ, вм: вострой ножикъ; так же великой Государь вм: великiй Государь; святой духъ, вм: святый духъ, ни говорить, ни писать не должно». Спустя 18 лет в грамматике [Розанов 1810: 232] отмечается равноправие этих форм для одних носителей языка и их стилистическая неравнозначность для других: «Окончанiя имен прилагательныхъ на iй, ый, ой многими употребляются одно вмѣсто другаго: но первые два приличнѣе употреблять въ высокомъ слогѣ и важныхъ рѣчахъ, а послѣднее, т.е. ой, въ простой рѣчи и въ разговорѣ. На пр. Духъ Святый, Великiй Государь; большой палецъ, тупой уголъ».
     О тенденции употребления -ый в книжном, а -ой в разговорном или просторечном стиле письма говорится — среди прочих — в сравнительно недавних работах [Сергеева 1989; Сидяков 1997: 15 сл.; Лефельдт 1998: 166 сл.]. Весьма существенно учитывать распределение этих форм в рифменной позиции — еще столетие тому назад на предпочтения Пушкина в этой области указывал В.И. Чернышев [1907: 30 – 31]: «<...> окончанiе именительнаго падежа ой является у Пушкина довольно часто въ сопоставленiи съ родительнымъ, творительнымъ и предложнымъ падежами женскаго рода, съ которыми и пишется одинаково. <...> Такъ, въ «Кавказскомъ плѣнникѣ» имѣемъ: шумъ нестройной — нѣгою спокойной, кумысъ прохладной — жалости отрадной <...> И тутъ же видимъ окончанiе ый, если слова не рифмуются съ формами женскаго рода: цѣлебный — волшебный <...> Перевесъ остается на сторонѣ книжнаго окончанiя. Преобладанiе его наглядно указывается такими примѣрами, гдѣ изъ двухъ сосѣднихъ прилагательныхъ, стоящихъ въ концѣ строки, первое имѣетъ ый, а второе, ради риѳмы, ой: чести безпощадной — твердый, хладной <...>, княжны прекрасной — неистовый, ужасной <...>, главою бранной — недвижный, бездыханной <...>».
     Относительно «Евгения Онегина» вопрос об употреблении той или другой графической формы прилагательного был подробно рассмотрен М.И. Шапиром [1999: 104, 107—109; 2002b: 14 сл.]: по его подсчетам, в подавляющем большинстве случаев в «Онегине» в рифмах с такими формами нет расхождения между гласными буквами, а в нерифменной позиции такие формы имеют почти исключительно окончание -ый/-iй.
   

НЕНОРМАТИВНОЕ БЕЗУДАРНОЕ ОКОНЧАНИЕ НЕКОТОРЫХ ГЛАГОЛОВ 2-ГО СПРЯЖЕНИЯ В 3-М ЛИЦЕ НАСТ ВРЕМЕНИ: ДЫШЕТЪ, ДЫШУТЪ...

     В написаниях этих окончанияй существовал разнобой. Н.И. Греч [1827a: 514] предписывает для глаголов 2-го спряжения, «оканчивающихся въ неокончательномъ наклоненiи на ать, съ предъидущею шипящею буквою во 2-м и 3-м лицах ед. числа наст. времени окончания -ишь, -итъ и т. д.» (подразумевая -атъ в 3-м лице мн. числа). Это правило нередко нарушалось; например, в «Евгении Онегине» четырехкратно встречающаяся словоформа «дышетъ» — причем дважды в рифме — имеет только такой облик. Убедительные доводы в пользу произносительной значимости написания «дышутъ» для старой московской орфоэпической нормы (носителем которой был Пушкин, использовавший оба написания — «дышутъ» и «дышатъ») приведены В. Лефельдтом [1998: 170—171], ссылавшемся на Р. Кошутича и Р.И. Аванесова.
   

ФОРМЫ МЕСТОИМЕНИЯ 3-ГО ЛИЦА МН. ЧИСЛА И МЕСТОИМЕНИЯ ОДИНЪ ВО МН. ЧИСЛЕ

     В старинном русском языке в именительном падеже различались местоимения 3-го лица мн. числа они и онѣ и числительные-местоимения мн. числа одни и однѣ; в косвенных падежах в первом случае различий не было, а во втором они, по видимому, были факультативны: формы однѣх, однѣм, однѣми встречаются и в грамматиках, и в текстах («<...> Она любви еще не знала / И независимый досугъ / Въ отцовскомъ зàмкѣ межъ подругъ / Однѣмъ забавамъ посвящала» [Пушкин 1835: 207]). В случаях соотнесенности указанных прямопадежных форм с мужским родом выбирались формы они и одни, а в случае соотнесенности с женским — онѣ и однѣ; что касается среднего рода, здесь были колебания. Средний род объединяется с женским в форме онѣ в грамматиках [Соколов 1792: 71; РГРА 1809: 15; Орнатовский 1810: 113; Розанов 1810: 71; Павский 1850b: 267], но с мужским в форме они в [Греч 1827b: 233; Буслаев 1858: 190]. В отношении форм одни / однѣ указанные грамматики дают аналогичное распределение — за одним исключением: в [Павский 1850b: 218] средний род объединен не с женским, а с мужским. Приведем иллюстративный материал с местоимением 3-го лица мн. числа, соотносимого со средним родом, из научно-публицистических текстов пушкинского времени (подчеркивания в цитатах здесь и ниже принадлежат автору настоящей статьи).
     Форма они или одни: «Полныя прилагательныя употребляются тогда, когда они должны стоять передъ именами существительными <...>» [Болдырев 1819: 151]; «<...> всегда останется множество словъ, которыя будут употребляться только в Литературѣ, ибо для разговоровъ будутъ они слишком полновѣсны или неумѣстны» [Булгарин 1834]; «Онъ <М.П. Погодин> заключаетъ ее <историю> не въ однихъ явленiяхъ политическихъ <...>» [из рецензии Гоголя на книгу Погодина «Исторические афоризмы» — «Современник», 1836, т. 1, с. 298].
     Форма онѣ или однѣ: «Сколь ни безобразны были сiи изображенiя; однакожъ онѣ могли подавать понятiе о самомъ предметѣ <...>» [Орнатовский 1810: 12]; «Счастiемъ называется то, когда человѣкъ всегда почти получаетъ желаемое, когда не встрѣчается съ нимъ ничего непрiятнаго, когда онъ всѣ дѣла свои, хотя бы онѣ были сопряжены с величайшими затрудненiями, оканчиваетъ наилучшимъ успѣхомъ — словомъ, счастiе есть не что иное, какъ удача во всѣхъ дѣлахъ» [Калайдович 1818: 104–105]; «<...> писателей Словесности увлекаютъ часто въ трудахъ однѣ пышныя названiя, или заглавiя ихъ сочиненiй <...>» [Филомафитский 1822: 74]; «<...> первая цѣль и польза знаковъ препинанiя: мы можемъ скоро, хорошо и справедливо произносить сочиненiя другихъ, когда онѣ размѣщены съ разсужденiемъ и справедливыми знаками» [Филомафитский 1822: 85]; «При переходѣ священныхъ словъ въ общежительный языкъ онѣ еще болѣе перестроились на ладъ языка Русскаго» [Павский 1850a: 139].
     Разные местоименные формы соотносятся со средним родом в следующих цитатах из Грибоедова и Пушкина: «Воспоминанiя! какъ острый ножъ онѣ» («Горе от ума»); «Ограниченность его желанiй и требованiй поистинѣ трогательна. Жаль, если они не будутъ исполнены» («Путешествие в Арзрум» — Современник, 1836, т. 1, с. 77).
     Мы видим, что в языке первой половины XIX века употребление форм они, онѣ, одни, однѣ соотносительно с существительными среднего рода мн. числа не отличалось единообразием: здесь имел место разнобой. Примечательна следующая выразительная цитата из письма Пушкина к брату от 27 марта 1825 г.: «Получилъ-ли ты мои Стихотворенья? — вотъ въ чемъ должно состоять предисловiе: Многiя изъ сихъ стихотворенiй — дрянь и недостойны вниманiя Росейской Публики — но какъ они часто бывали печатаны бог вѣсть кѣмъ, чортъ знаетъ подъ какими заглавiями, съ поправками наборщика и съ ошибками издателя — такъ вотъ онѣ, извольте-съ кушать-съ, хоть это-съ — <…..>-съ (сказать это помягче)» [Пушкин 1926: 125] — здесь в одной и той же фразе словоформа средн. рода мн. числа стихотворенiй служит антецедентом для двух разных местоименных форм — они и онѣ. И в том же письме в зачеркнутой фразе форма онѣ соотносится с существительным среднего рода: «Не напечатать-ли въ концѣ Воспоминанiя въ Ц. С. съ Nотой что онѣ писаны мною 14 лѣтъ — и съ выпискою из моихъ записокъ (объ Державинѣ) ась?» [там же: 126] (подчеркивание принадлежит мне, курсив — Пушкину. — Н.П.).
      В первой прижизненной публикации Пушкинских «Воспоминаний в Царском Селе» мы находим редчайший пример расхождения графики и фонетики в рифме: «Гдѣ ты, краса Москвы стоглавой, / Родимой прелесть стороны? / Гдѣ прежде взору градъ являлся величавой, / Развалины теперь однѣ <...>» [Пушкин 1815: 7]; здесь графически словоформа однѣ совершенно законно согласуется с существительным женского рода, однако фонетически она уподобляется рифмующемуся слову стороны. В других источниках здесь стоит грамматически незаконная, но рифменно корректная словоформа одни: её мы видим и в беловом автографе, поднесенном Пушкиным Державину [ПД: ед. хр. 5, л. 3], и в списке Матюшкина (?) с пушкинскими поправками [ПД: ед. хр. 4, л. 5 об.], и в трех других прижизненных публикациях (1817, 1822 и 1834 г.). Похоже, редакция «Российского Музеума», где ода Пушкина была впервые опубликована, исправила грамматический промах юного поэта, при этом испортив рифму.
     В следующем же примере — из письма Пушкина к Вяземскому от 28 января 1825 г. — мы видим нарушение обычного согласования не только в фонетике, но и в графике: «Милый, теперь одни глупости могутъ еще развлечь и разсмѣшить меня — Слава-же Филимонову!» [Пушкин 1926: 116].
     Приведенный материал позволяет предположить, что для форм онѣ и однѣ, как и для ряда других старинных орфографических феноменов, существовало вариантное произношение (аналогичное явление наблюдается у формы ея — см. следующий раздел 10): для непринужденно разговорного стиля речи было характерно скорее конечное ударное [и], а для декламационно-ораторского, высокого — скорее [э]. В рифмах же, по-видимому, словоформа онѣ вела себя более единообразно, чем однѣ: первая коррелировала со словоформами на [э], а для последней, как показывает пример у Пушкина, возможны были рифмы на [и].
     Начиная с 1850-х годов устанавливается единообразие (уже намечавшееся в 1830-х): они, одни закрепляются за мужским и средним, онѣ, однѣ — за женским родом. Грамматики, к сожалению, не дают сведений о том, насколько твердо произношение следовало здесь за орфографией; ясно, что в рифмах эти формы различались и произносительно, т. е. были функционально нагружены. М.И. Шапир [2001: 52; 2002b: 13–14] отмечает в «Онегине» выразительный случай дополнительного созвучия (поддерживаемого графически — добавлю я), возникающего благодаря форме местоимения (и утрачиваемого при бытующей современной унификации): «<...> Двѣ ножки!... Грустный, охладѣлой, / Я все ихъ помню, и во снѣ/ Онѣ тревожатъ сердце мнѣ» (ЕО-1-30). Вслед за Шапиром отмечу, что несколькими строфами ниже — «<...> Онѣ не стоятъ ни страстей, / Ни пѣсенъ, ими вдохновенныхъ <...>» (ЕО-1-34) — возникает слабое созвучие между 2-м и 3-м слогом в строке ([ан’е н’ь стоjът...]), которое при современной унификации заменяется другим созвучием — между 2-ым и 6-ым ([ан’и н’ь стójът н’и страс’т’éj]).
   

ФОРМА ЕЯ МЕСТОИМЕНИЯ 3-ГО ЛИЦА

     Эта форма употреблялась как форма родительного падежа местоимения 3-го лица ед. числа жен. рода (с вариантом нея после предлога) или как форма притяжательного местоимения 3-го лица жен. рода. Относительно этих форм мы находим у Н.И. Греча [1827a: 510] следующее свидетельство: «Въ окончанiи родительнаго падежа личнаго мѣстоименiя третьяго лица женскаго рода въ числѣ единственномъ, полагается я; (напримѣръ: я не знаю ея; это братъ ея; я был у нея) хотя сiя буква и произносится какъ ё <...>. Сiе правописанiе наблюдается для отличенiя родительнаго падежа отъ винительнаго: я знаю её; онъ вступился за неё».
     Указанное Гречем звучание было, по-видимому, характерно в основном для непринужденной разговорной речи, а в высокой книжной речи было допустимо произношение в соответствии с написанием. Во всяком случае, таково было звучание этой формы в соответствующих рифмах, ср. «На крикъ испуганный ея / Ребятъ дворовая семья / Сбѣжалась шумно. <...>» (ЕО-7-16). Однако и в рифмах фонетика могла приходить в противоречие с графикой (ср. с разобранным выше случаем рифмовки стороны : однѣ у Пушкина), что показывают редкие рифмы у Боратынского в ранней редакции его элегии «Зачѣмъ живыя выраженья...» (зима 1821—1822), комментируемые в [Пильщиков 2002: 444]. В этой редакции наблюдаются два факта рифмовки: «Душа полна тоски ея; / Но я разсудка не забуду / И на смятенiе мое / Отвѣта требовать не буду» (ст. 9—12); «Но въ жаръ краса меня не вводитъ: / Тяжелый опытъ взялъ своё. / Я захожу въ приютъ её, / Какъ вольнодумецъ въ храмъ заходитъ» (ст. 44—47). Вот как комментирует это И.А. Пильщиков: «Местоимение ея (род. пад.) читается [jejo] и рифмуется с мое (ст. 11). Расхождение между фонетикой и орфографией не позволяет сделать рифму точной и фонетически, и графически. Аналогичный случай — в ст. 46: Я захожу въ приют её <...> (рифма: своё, ст. 45). Здесь графическая точность рифмы достигается благодаря неверному написанию местоимения род. пад. — её (вместо ея). В первом случае орфография победила фонетику, во втором — фонетика орфографию. Неудивительно, что в окончательной редакции этой элегии (“Мне с упоением заметным...”) Боратынский избавился от обоих “неудобных” пассажей».
     Итак, орфографическая оппозиция ея ~ ее / её дает еще один случай словоизменительной омофонии, отсутствующей в современном языке.
   

СТРОЧНАЯ / ПРОПИСНАЯ БУКВА

      Прописная буква в старинной орфографии была гораздо больше нагружена, чем в современной: с прописной буквы могли писаться названия национальностей, прилагательные от этих названий, вторые компоненты наречий от названий национальностей (по Русски / по-Русски ), названия должностей, званий, титулов, профессий, наук, искусств, месяцев, дней недели, олицетворения, сакральные и аллегорические наименования... В поэтическом языке прописными буквами могли начинаться или выделяться сплошь особо значимые слова.
     Очень важным представляется следующее указание Н.И. Греча о разрешении лексической неоднозначности с помощью буквенного регистра [1827a: 549—550]: «Если слово имеѣтъ два значенiя, то важнѣйшее из оныхъ, ближе подходящее къ наменованiю собственному или къ имени предмета умственнаго, олицетвореннаго, начинается прописною буквою; напримѣръ церковь, зданiе (церковь Знаменiя), Церковь, собранiе вѣрующихъ, (Церковь Христiанская); дворъ, пространство, окруженное заборомъ (area), (птичiй дворъ), и Дворъ, мѣстопребыванiе, свита Государя (aula), (Французскiй Дворъ); обитель, жилище, и Обитель, монастырь <...>» (и далее Греч приводит еще 8 таких пар, завершая перечисление красноречивым «и т. д.»).
      Я.К. Грот [1876: 358] отмечал: «Было время, когда у насъ всякое иностранное существительное имя отличали на письмѣ большой буквой. Карамзинъ писалъ: Авторъ, Литтература». С помощью прописных букв могли быть выражены существенные противопоставления, что иллюстрируется следующими двумя цитатами из статьи Е.М. Филомафитского [1822: 100—101, 133], в которых противопоставление хороших и плохих писателей отражается постановкой прописных и строчных букв соответственно: «Я бы даже не далъ мѣста среди знаковъ препинанiя и самымъ вмѣстительнымъ ( ) <имеются в виду скобки. — Н.П.>: онѣ, заключая въ себѣ такъ называемыя предложенiя вложенныя или вставочныя, уже слишком много препинаютъ или останавливаютъ рѣчь, — и плохимъ писателямъ даютъ как будто бы нѣкоторое право быть темными и разтянутыми; хорошiй же Писатель найдетъ много средствъ вложенное предложенiе помѣстить въ своей рѣчи и безъ вмѣстительныхъ <...>»; «<...> пора заключать въ нѣкоторые предѣлы полетъ — не Генiевъ Писателей, а писателей просто и притомъ молодыхъ писателей».
     Не верно, что все подобного рода прописные написания были простой орфографической условностью. Можно предположить, что прописная буква в начале слова была в прежнее время наделена гораздо более явной индивидуализирующей функцией, чем ныне. У И.И. Давыдова [1852: 412] читаем: «Назначенiе этихъ (прописных — Н.П.) буквъ состоитъ въ томъ, чтобы привести общее понятiе въ единичное: на этомъ основываются всѣ частные случаи, въ коихъ онѣ употребляются». И далее Давыдов отмечает (с. 413) различие в написаниях названий чинов, титулов, званий в разных случаях: «<...> когда они присоединены къ собственному имени, или его замѣняютъ, пишутся прописными буквами: Государь Императоръ, Фельдмаршалъ, <...> Прапорщикъ, Губернскiй Секретарь, Ваше Сiятельство, Ваше Превосходительство. Но эти же слова, если стоятъ отдельно и употреблены въ общемъ значенiи, пишутся строчными буквами, н. п. “У меня сынъ секретарь”» (см. также [Греч 1827a: 547]) .
      К использованию прописных букв весьма диалектически подходил Я.К. Грот [1876: 359]: «Слишкомъ пестрить письмо большими буквами конечно не годится, но съ другой стороны и слишкомъ тщательно избѣгать ихъ нѣтъ основанiя: большiя буквы во многихъ случаяхъ доставляютъ ту практическую пользу, что при бѣгломъ чтенiи или при просмотрѣ прочитаннаго даютъ глазу точки опоры, облегчаютъ ему отысканiе нужнаго». Вот каким образом мотивирует Грот [1876: 361] прописную букву в названиях народов: «Если названiе страны, мѣстности, города, деревни считается собств. именемъ, то какъ не признавать такимъ же и имя народа или жителей, по крайней мерѣ когда мы разумѣемъ населенiе во всей его совокупности, напр. въ предложенiяхъ: Французы воевали съ Нѣмцами; Шведы и Норвежцы населяютъ Скандинавскiй полуостровъ». Эти цитаты наводят на мысль о том, что и другие случаи употребления прописных букв, которые нам представляются чисто технической данью тогдашней орфографии, могли обладать психолингвистической значимостью для носителей письменного языка.
   

СЛИТНЫЕ / РАЗДЕЛЬНЫЕ НАПИСАНИЯ

     Известно, что некоторые предложные, наречные, союзные или местоименные выражения, в современном языке пишущиеся слитно или через дефис, в старинной орфографии могли писаться раздельно: впоследствии ~ въ послѣдствiи, вследствие ~ въ слѣдствiе, взамен ~ въ замѣнъ, наряду ~ на ряду, набекрень ~ на бекрень, вдобавок ~ въ добавокъ, сразу ~ съ разу, вволю ~ въ волю, впору ~ въ пору, по-старому ~ по старому, притом ~ при томъ, причем ~ при чемъ, несмотря [на], ~ не смотря [на], невзирая [на], ~ не взирая [на],, никоторый ~ ни который, нимало ~ ни мало, ниоткуда ~ ни откуда и др. Наблюдаются также противоположные случаи соотношения современных и старинных написаний (хотя их значительно меньше): в тиши ~ втиши, по двое ~ подвое, до того ~ дотого, во-первых ~ вопервыхъ, со временем ~ современемъ. Примеры раздельных или слитных написаний в изобилии приводятся в [Грот 1876: 362—370]. И в этой области орфографии нельзя игнорировать возможной психолингвистической значимости способа написания, о чем говорит следующее эвристическое правило у Грота [1876: 363]: «Слитно писать два слова слѣдуетъ тогда, когда соединенiе ихъ безпрекословно утверждено общимъ сознанiемъ; когда же встрѣчается сомненiе, писать ли ихъ слитно или врознь, то лучше избирать послѣднее». Нельзя признать за этим правилом полной ясности и конструктивности, и некоторые примеры самогó Грота с ним расходятся, однако оно, думается, всё же высвечивает некоторую, пусть и весьма зыбкую, психолингвистическую реальность.
     Грот, решительно выступая против тенденции к слитному написанию, выдвигает соображения, звучащие весьма современно с методологической точки зрения: «<...> слова, слитно пишущiяся, должны занимать отдѣльныя мѣста въ словарѣ, а обременять словарь безъ надобности множествомъ лишнихъ словъ, не только неразумно въ научномъ смыслѣ, но и неудобно на практикѣ. Другое соображенiе противъ слишкомъ усиленнаго обычая сливать два слова въ одно заключается въ томъ, что это можетъ вредить ясности рѣчи и давать поводъ къ двумыслiю, напр. начертанiе наряду легко можетъ быть принято за дат. падежъ сущ. нарядъ» [Грот 1876: 362].

     Приведенный материал показывает, что старинная орфография вовсе не представляла собой нечто внешнее по отношению к устной форме языка, но была весьма существенно связана с ней сложными отношениями. Сведем рассмотренные явления в таблицу лексико-грамматических и иных расхождений между старой и современной орфографией.

Таблица

Старая орфография	Современная орфография
1a. Исключенные буквы: ѣ, i, ѳ, ѵ: лѣсъ, водѣ, в морѣ, сильнѣе, сильнѣйшiй... сiянiе, Россiя, великiй, мiръ... диѳирамбъ, эѳиръ, Ѳеофанъ, Тимоѳей... мѵро, Еѵангелiе	лес, воде, в море, сильнее, сильнейший... сияние, Россия, великий, мир... дифирамб, эфир, Феофан, Тимофей миро, Евангелие
1b. Конечный ъ: столъ, лугъ, нашъ...	стол, луг, наш...
1c. Адъективные окончания -аго/-яго: новаго, перваго, синяго, большаго... самого ~ самаго	нового, первого, синего, большого... самого
1d. Приставки на з и с: разсуждать, безподобно, чрезчуръ...	рассуждать, бесподобно, чересчур...
1e. Окончания сущ. с основой на шип. или ц: лучемъ, мечемъ, лице, лицемъ, отцевъ...	лучом, мечом, лицо, лицом, отцов...
1f. Архаич. варианты написания: делфинъ, волканъ, аррестъ, щастье...	дельфин, вулкан, арест, счастье...
2. Лексич. омофония, связанная с буквой ѣ: лечу ~ лѣчу, пеню ~ пѣню, сведенiе ~ свѣдѣнiе...	лечу, пеню, сведение...
3. Грамматич. омофония субстантивов: (a) сущ. средн. рода на -е: поле ~ полѣ, море ~ морѣ... (b) мест. что в тв. и предл. пад. — чѣмъ ~ чемъ; надъ чѣмъ ~ на чемъ; съ чѣмъ ~ въ чемъ	поле, море...   над чем, с чем, в чем
4. Грамматич. омофония прилагательных: искреннее ~ искреннѣе	искреннее
5. Лексич. омофония, связанная с i и ѵ: миръ ~ мiръ; мира ~ мiра ~ мѵра	мир; мира
6. Прямопад. адъект. формы на -ые/-iе ~ -ыя/-iя: двойные ~ двойныя, жестокiе ~ жестокiя...	двойные, жестокие...
7. Прямопад. адъект. формы на -ый/-iй ~ -ой: храбрый ~ храброй, легкiй ~ легкой...	храбрый, легкий...
8. Безуд. оконч. глаголов в презенсе 3-го лица: дышетъ, дышутъ...	дышит, дышат...
9. Родовые различия местоим. форм мн. ч.: они ~ онѣ, одни ~ однѣ	они, одни
10. Различие между формами род. и вин. падежа местоимения 3-го лица жен. рода: ея ~ ее (её), нея ~ нее (неё)	ее (её), нее (неё)
11. Написания с прописной буквы: Французъ, Генералъ, Профессоръ, Предсѣдатель, Департаментъ, Литература, Июнь, Четвергъ...	француз, генерал, профессор, председатель, департамент, литература, июнь, четверг...
12a. Раздельные написания: въ послѣдствiи, въ заменъ, въ добавокъ, не смотря [на], ни который, ни мало... 12b. Слитные написания: втиши, подвое, дотого...	впоследствии, взамен, вдобавок, несмотря [на], никоторый, нимало... в тиши, по двое, до того...

     Таблица наглядно демонстрирует высокую лексико-грамматическую нагруженность орфографических различий, свойственных старой орфографии и отсутствующих в современной.

     Коснемся некоторых особенностей старинной русской пунктуации. Надо сказать, что она гораздо более чувствительна к интонационно-мелодической стороне речи, чем современная. Среди наиболее ярких черт её отличия от современной можно отметить следующие:
      (1) Более тесная связь постановки запятой с возможными паузами, т. е. бóльшая коммуникативная «паузная» нагруженность запятой, чем в современной пунктуации: запятая может разделять группу подлежащего и группу сказуемого; запятыми часто выделяются обстоятельственные группы; запятая нередко ставится перед союзом и, разделяющим члены сочинительной цепочки.
      (2) Несочинительное употребление точки с запятой как разделителя между главным и придаточным предложением; например: «Можно быть уверену, что г. Сенковскiй сказалъ это безъ всякаго намѣренiя, изъ одной опрометчивости; потому что онъ никогда не заботится о томъ, что говоритъ, и въ слѣдующей статьѣ уже не помнитъ вовсе написаннаго въ предыдущей» [статья Е.Ф. Розена «О Рифмѣ» — «Современник», 1836, т. 1, с. 199]; «Хотя слава Галлея, давшаго имя свое сей кометѣ, въ исчисленiи ея 75-лѣтняго вращенiя и не оспорима; однако же мы не можемъ не порадоваться тому, что западная ученость неисключительно учавствовала <sic!> въ сей важной услугѣ, оказанной Астрономiи» [статья П.Б. Козловского «Разборъ Парижскаго математическаго Ежегодника» — «Современник», 1836, т. 1, с. 255].
      (3) (a) Употребления двоеточия в пространном периоде как сильного разделителя между отрезками периода, содержащими более «слабые» пунктуационные разделители — запятые или точки с запятой. Пример из [Филомафитский 1822: 75]: «И когда я думалъ, что знаки препинанiя, не смотря ни на какое различiе сочиненiй, вездѣ должны быть одни и тѣ же: то вмѣстѣ съ тѣмъ думалъ и то, что при поставленiи оныхъ должно руководствоваться какими-нибудь — только одними и постоянными правилами».
      (b) Еще одно странное для нас довольно частое употребление двоеточия в ситуациях сопоставления, противопоставления, вывода или следствия. У И.И. Давыдова [1852: 426] одно из употреблений двоеточия характеризуется следующим образом: «Для отдѣленiя предложенiй<,> подчиненныхъ въ отношенiи причины и слѣдствiя, противоположенiя, условiя и заключенiя, сравненiя и уподобленiя <...> ».
     В.И. Чернышев в своей критике правописания в Большом академическом собрании сочинений Пушкина, комментируя двоеточие в следующих строках «Легко мазурку танцовалъ, / И кланялся непринужденно: / Чего жъ вамъ больше? Свѣтъ рѣшилъ <...>» (ЕО-1-4; процитировано по изданию 1833 г.), писал: «Оно издавна означало в русской пунктуации сопоставление и вывод (с одной стороны воспитание Онегина, с другой — требование “света”)» [Чернышев 1941: 450].

     Тем самым получается, что, помимо запятой и тире (как в современном правописании), в качестве «подчинительного» разделителя в старинном русском письме могли выступать еще точка с запятой и двоеточие. Можно полагать, что выбор одного из этих четырех возможных разделителей не был совершенно произволен: он мог быть как-то связан с семантическими отношениями между разделяемыми компонентами фразы, или с её коммуникативной структурой, или с её мелодикой, или с продолжительностью паузы и т. п. С точки зрения разделительной силы знака и продолжительности паузы между главным и придаточным предложением была тенденция к такой пунктуационной иерархии: запятая > точка с запятой > двоеточие > точка (запятая связывала теснее, чем точка с запятой, последняя – теснее, чем двоеточие, двоеточие — теснее, чем точка). Такая иерархия была намечена в пионерной работе Е.М. Филомафитского [1822: 106 сл.], расположившего знаки препинания в таком порядке «отъ меньшего къ большему»: 1) тире > 2) запятая > 3) запятая + тире > 4) точка с запятой > 5) двоеточие > 6) восклицательный знак > 7) вопросительный знак > 8) точка; Филомафитский связал эту последовательность знаков препинания с вложением одних — меньших — частей синтаксического периода в другие — бóльшие, назвав порядок таких вложений «постепенностью» «въ полномъ сложномъ перiодѣ» (здесь можно видеть прообраз понятия непосредственных составляющих, появившегося в научном синтаксисе спустя столетие с лишним, и то не в России). Разумеется, пунктуационная система Филомафитского строго не выполнялась, однако она отражала некоторые важные пунктуационные предпочтения в текстовой реальности XIX века.
     У Н.И. Греча [1827a: 563], без ссылки на Филомафитского, «постепенностью» именуется не порядок синтаксических вложений, а сама пунктуационная иерархия (наблюдаемая «во взаимномъ соотношенiи знаковъ препинанiя»): «<...> умолчанiе, или павза, при точкѣ равняется четыремъ темпамъ, или ударамъ, при двоеточiи тремъ, при точкѣ съ запятою двумъ, а при запятой одному» [Греч 1827a: 564]. Ср. характеристики этих знаков в [Востоков 1831: 317]: запятая показывает «кратчайшую остановку голоса», точка с запятой — «остановку, вдвое долѣе запятой», двоеточие — «втрое долѣе запятой», точка — «должайшую остановку, вчетверо противъ запятой».
     Это, по-видимому, соответствовало предшествующей европейской традиции. Ср. указание на сайте «History of the Punctuation of English Writing»): «Writers of the late seventeenth century tried to establish precise rules for the use of the comma, semicolon and colon, on the principles that a semicolon indicated a pause twice as long as that for a comma, and a colon indicated a pause twice as long as for a semicolon. Some grammarians rebelled at such artificial rules». — Для XVIII и XIX вв. Oxford English Dictionary приводит такие примеры: «1748 J. Mason Elocut. 24 A Comma Stops the Voice while we may privately tell one, a Semi Colon two; a Colon three: and a Period four»; 1824 L. Murray Eng. Gram. (ed. 5) I. 403 The Colon is used to divide a sentence into two or more parts, less connected than those which are separated by a semicolon».
     Любопытно, что в английских названиях двух средних знаков в иерархии – semicolon и colon – внутренняя форма как бы отражает «силу» референтов: полу-X «слабее» X-а.

      (4) Постановка тире для обозначения особой паузы между членами простого предложения (видимо, более продолжительной и выразительной, чем в случае запятой); например: «Оригинальные характеры, свѣжiя, дѣвственныя представленiя нравовъ — уже были похищены у васъ прежними мастерами»; «Мнѣ помнится, одинъ знаменитый Нѣмецкiй критикъ, слишкомъ строгiй къ нашимъ классическимъ поэтамъ, можетъ быть, умомъ и знанiемъ завлеченный въ невольный парадоксъ, предпочиталъ въ полномъ смыслѣ Просителя — Мизантропу» [эти две цитаты — из перевода с французского в статье Пушкина «Французская Академiя» — Современник, 1836, т. 2, с. 46 и 48 соответственно].
      (5) Активное употребление внутри единой фразы восклицательного и вопросительного знака, после которого следует строчная буква; например: «Невольно ль! иль из доброй воли <...>» (ЕО-5-34); «Я бросился на диванъ, надѣясь послѣ моего подвига заснуть богатырскимъ сномъ: не тут-то было! блохи, которыя гораздо опаснѣе шакаловъ, напали на меня и во всю ночь не дали мнѣ покою» (Пушкин, «Путешествие в Арзрум», «Современник», 1836, т. 1, с. 36).

      Многочисленные примеры такого рода несовременной постановки знаков препинания приведены в работе [Бухмейер, Пинус 1963], в которой предлагается в большинстве случаев находить для необычной постановки знаков препинания современные эквиваленты: «<...> приблизив его пунктуацию к современным нормам, мы значительно облегчаем читателю восприятие» (с. 143). Надо сказать, то же соображение побуждает многих текстологов ратовать за модернизацию орфографии.
     Представляется, что приведенная в настоящей работе сводка особенностей старинного правописания свидетельствует о том, что его модернизация ведет к утрате исторической достоверности текста. Это следует не только из тех пунктов нашей сводки, которые явным образом демонстрируют функциональную нагруженность и психолингвистическую значимость старого правописания, т. е. из пунктов 2—12 орфографической сводки и всех пунктов (1) — (5) пунктуационной. Думается, в данном отношении существенны даже подпункты внешне «технического» орфографического пункта 1 (утраченные буквы, конечный ер, окончания -аго/-яго и др.), ибо упомянутые в нем признаки текста во многом определяют его внешний облик, а стало быть, зрительное восприятие текста читателем — современником автора текста. Я целиком и полностью согласен с афористично выраженным тезисом М.И. Шапира [1994: 329] (сказанным в связи с изданием Хармса, но, конечно, относившимся к любому художественному тексту): «Письменный, зрительный образ текста входит в его поэтику».
     Как видно из приведенного выше материала, некоторые области русского правописания XVIII — XIX вв. характеризовались разнобоем и неупорядоченностью — причем не только в узусе, но и в грамматиках, на что нередко сетовали журналисты и литераторы: слитное или раздельное написание некоторых выражений; написание приставок с конечным з или с (изключить / исключить); написание приставки при- перед гласным (приучить / прiучить), неупорядоченность в употреблении строчных / прописных букв в ряде случаев, и др. Русское правописание было кодифицировано достаточно строго лишь в 1956 г., когда вышло в свет первое академическое справочное руководство. Было бы ошибкой утверждать, что до этого оно совсем уж негодно справлялось со своими обязанностями. В подавляющем большинстве случаев неупорядоченность правописания не препятствовало пониманию текста. При этом употребление в тексте тех или иных орфограмм (или пунктограмм) может иногда свидетельствовать о принадлежности автора к определенной эпохе, к тому или иному литературному или журнальному направлению или светскому кругу, о его орфографической эстетике. Возможно, именно это подразумевал Пушкин, говоря о «геральдическом» свойстве орфографии — см. первый эпиграф к настоящей работе; именно так трактует это его высказывание Ю.М. Лотман [1995: 371]: «Называя орфографию “геральдикой языка”, Пушкин видел в ней эмблему литературного лагеря. Литературные направления по орфографии сразу же отличают “своих” от “чужих”. <...> если орфография — геральдика, то внося в нее изменения, мы меняем знамена, под которыми происходит литературное сражение».
     Представляется неоправданным и нигилистическое отношение к эстетике правописания — ср. высказывание С.И. Карцевского в начале 1920-х годов из его статьи, воспроизведенной в книге [Григорьева 2004: 446]: «Эстетичность правописания — вещь условная и всецело сводится к привычке <...>». В некотором смысле всё правописание условно, но, как было показано выше, оно гораздо теснее связано с планом содержания текста, чем полагают многие. Известно эстетическое отношение к правописанию у Вяч. Иванова, Блока, Брюсова, считавших необходимым сохранение исходного облика при издании классических литературных текстов — см. об этом в [Еськова 1966: 86 сл.], где говорится: «К обычному для любого грамотного человека неприятию новых, непривычных написаний у писателей добавляется неприятие эстетическое». Здесь уместна и другая цитата из того же сборника: «Многие писатели <...> широко используют не только звуковую, но и “звуко-буквенную эстетику русского языка”, по удачному выражению С. Кирсанова. Ведь “в буквах своя поэзия”, — справедливо писал И. Сельвинский» [Григорьев 1966: 126]. Необычайно чутко относился к эстетике правописания Бунин, который до конца жизни писал и публиковал свои тексты в старой орфографии и резко отрицательно воспринимал новую — а его письма 1885 – 1904 годов Институт мировой литературы РАН недавно издал все-таки в новой орфографии! Выдающийся русский мыслитель И.А. Ильин говорил о пагубности нового правописания для классических произведений русской литературы: оно «устраняет целые буквы, искажает этим смысл и запутывает читателей; оно устраняет в местоимениях и прилагательных (множественного числа) различия между мужским и женским родом и затрудняет этим верное понимание текста <...>» [Ильин 1993: 115—116] (о взглядах на старое и новое правописание Ильина, Блока, Вяч. Иванова, А.А. Шахматова, Д.С. Лихачева в 1910—1920-е гг. см. [Захаров 1995: 5—8]).
     Вывод из сказанного ясен: аутентичная передача текста предполагает сохранение его графики и правописания — в частности в изданиях академического типа. Серьезное академическое издание классического литературного текста должно быть ориентировано на читателя-специалиста, во всяком случае, на такого читателя, который заинтересован в постижении не только «плана содержания», но и «плана выражения» текста. В таком издании не текст нужно приближать к читателю, а читателя к тексту — к его языку, его графике и правописанию. *
     
     
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ:

Аванесов 1984 – Р.И. Аванесов. Русское литературное произношение. Изд. 6-е, перераб. и дополн. М., 1984.
Барсов 1981 – Российская грамматика Антона Алексеевича Барсова. Подгот. текста и текстологический комментарий М.П. Тоболовой, под ред. и с предисловием Б.А. Успенского. М., 1981.
Берков 1963 – П.[Н.] Берков. Проблемы современной текстологии // Вопросы литературы. 1963. № 12.
Болдырев 1819 – [А.В.] Болдырев. Нечто о сравнительной степени // Труды Общества любителей Российской словесности. Ч. XV. М., 1819.
Боратынский 2002 – Е.А. Боратынский. Полное собрание сочинений и писем. Т. 2. Ч. 1. Стихотворения 1823–1834 годов. – М., 2002.
Борн 1808 – И.[М.] Борн. Краткое руководство к Российской словесности. СПб., 1808.
Булгарин 1834 – [Ф.В. Булгарин]. Челобитная слов: сей, оный, кой, понеже, поелику, и якобы (изгоняемых без суда и следствия из русского языка), ко всем грамотным русским людям // Северная Пчела, 1834, № 270 (27 ноября).
Буслаев 1858 – Ф.[И.] Буслаев. Опыт исторической грамматики русского языка. М., 1858.
Бухмейер, Пинус 1963 – К.К. Бухмейер, С.М. Пинус. О модернизации пунктуации в стихотворном классическом тексте // Издание классической литературы. Из опыта «Библиотеки поэта». М., 1963.
Вахек 1967 – Й.Вахек. К проблеме письменного языка // Пражский лингвистический кружок: Сборник статей. М., 1967.
Востоков 1831 – А.Х. Востоков. Русская грамматика. СПб., 1831.
Гвоздев 1963 – А.Н. Гвоздев. Основы русской орфографии // А.Н. Гвоздев. Избранные работы по орфографии и фонетике. К 70-летию со дня рождения (1892–1959). – М., 1963.
Греч 1827a – Н.И. Греч. Практическая Русская грамматика. СПб., 1827.
Греч 1827b – Н.И. Греч. Пространная русская грамматика. СПб., 1827.
Григорьев 1966 – В.П. Григорьев. Язык, орфография и писатель // Орфография и русский язык. М., 1966.
Григорьев 1974 – В.П. Григорьев. Графика и орфография у А. Вознесенского // Нерешенные вопросы русского правописания. М., 1974.
Григорьева 2004 – Т.М. Григорьева. Три века русской орфографии (XVIII – XX вв.). М., 2004.
Грот 1876 – Я.К. Грот. Спорные вопросы русского правописания от Петра Великаго доныне. 2-е изд. – СПб., 1876.
Грот 1888 – Я.К. Грот. Русское правописание. СПб., 1888.
Давыдов 1852 – И.И. Давыдов Опыт общесравнительной грамматики русского языка. СПб., 1852.
Державин 1920 – Н.С. Державин. О языке и орфографии Пушкина // Книга и революция, 1920, № 6.
Еськова 1966 – Н.А. Еськова. Коснемся истории // Орфография и русский язык. М.: Наука, 1966.
Живов 2004 – В.М. Живов. Очерки исторической морфологии русского языка XVII–XVIII веков. М., 2004.
Зализняк 1977 – А.А. Зализняк. Грамматический словарь русского языка. Словоизменение. М., 1977.
Зарецкий 2000 – А.[Р.] Зарецкий. Рец. на кн.: М.И. Шапир. Universum versus: Язык – стих – смысл в русской поэзии XVIII–XX веков. Кн. I. – М., 2000 // Новая Русская Книга. 2000. № 6 (7).
Захаров 1995 – В.Н. Захаров. Подлинный Достоевский // Ф.М. Достоевский. Полное собрание сочинений. Канонические тексты. Т. 1. Петрозаводск, 1995.
Зубова 2001 – Л.В. Зубова. Поэтическая орфография в конце XX века // Текст. Интертекст. Культура: Материалы международной научной конференции (Москва, 4–7 апреля 2001 года). М., 2001.
Зубова 2006 – Л.В. Зубова. Поэтика полуслова // Художественный текст как динамическая система. Материалы международной конференции, посвященной 80-летию В.П. Григорьева. – М., 2006.
Ильин 1993 – И.А. Ильин. Как все это случилось? (Заключительное слово о русском национальном правописании) // Собрание сочинений: В 10 т. Т. 2. Кн. II. М.: Русская книга, 1993.
Ильинская 1966 – И.С. Ильинская. Орфография и фонетика // Орфография и русский язык. М.: Наука, 1966.
Калайдович 1818 – П.Ф. Калайдович. Опыт словаря русских синонимов. Часть I. М., 1818.
Кузьмина 1981 – С.М. Кузьмина. Теория русской орфографии. М., 1981.
Курганов 1769 – [Н.Г. Курганов]. Российская универсальная грамматика, или всеобщее писмословие... СПб., 1769.
Лефельдт 1998 – В. Лефельдт. Модернизация текстов Пушкина и ее последствия: Критические замечания по пробному тому запланированного нового академического издания Пушкина // Новое литературное обозрение, 1998, № 5 (33).
Ломоносов 1755 – М.В. Ломоносов. Российская грамматика. СПб., 1755.
Лотман 1995 (1987) – Ю.М. Лотман. К проблеме нового академического издания Пушкина // Ю.М. Лотман. Пушкин: Биография писателя; Статьи и заметки 1960–1990; «Евгений Онегин». Комментарий. – С.-Петербург, 1995.
Лотман и др. 1981 – Ю.М. Лотман, Н.И. Толстой, Б.А. Успенский. Некоторые вопросы текстологии и публикации русских литературных памятников XVIII века // Изв. АН СССР. Сер. лит. и яз. 1981. Т. 40. № 4.
Орнатовский 1810 – И. Орнатовский. Новейшее начертание правил Российской грамматики, на началах всеобщих основанных. Харьков, 1810.
Осипов 1992 – Б.И. Осипов. История русской орфографии и пунктуации. Новосибирск: Изд-во Новосиб. ун-та, 1992.
Павский 1850a – Г.П. Павский. Филологические наблюдения над составом русского языка. Рассуждение 1-е. СПб., 1850.
Павский 1850b – Г.П. Павский. Филологические наблюдения над составом русского языка. Рассуждение 2-е. Отделение 2-е. Об именах прилагательных, числительных и о местоимениях. СПб., 1850.
Панов 2002 – М.В. Панов. История русского литературного произношения XVIII–XX вв. Изд. 2-е, стереотипное. – М., 2002.
ПД – Институт русской литературы (Пушкинский Дом), Рукописный отдел, фонд 244, опись 1.
Перцов 2002 – Н.В. Перцов. Из истории русской орфографии: Письмо немецкому естествоиспытателю о пользе буквы Ъ // Русский язык в научном освещении, 2002, № 1 (3). [Коррекции см.: Н.В. Перцов. Письмо в редакцию // Русский язык в научном освещении, 2003, № 1 (5).]
Перцов 2006 – Н.В. Перцов. Об одном случае акцентной вариантности в русском литературном языке первой половины XIX века // Изв. РАН. Сер. лит. и яз., 2006, т. 65, № 5.
Перцова 1994 – Н.Н. Перцова. В. Хлебников. «Девинных слез твоих свирель». Из малодоступного и неизданного // Литературная газета. 1994. № 50 (5530), 14 декабря.
Перцова 2007 – Н.Н. Перцова. О цикле ранних стихов В. Хлебникова // Арабист. Хлебниковед. Человек: Сборник памяти М.С. Киктева. М., 2007.
Пильщиков 2002 – И.А. Пильщиков. Комментарии // Е.А. Боратынский. Полное собрание сочинений и писем. Т. 1: Стихотворения 1818–1822 годов. М., 2002.
Пильщиков 2004 – И.[А.] Пильщиков. Порядок полемики: (О фантоме «новой текстологической программы») // Вопросы литературы. 2004. № 5.
Пушкин 1815 – А.[С.] Пушкин. Воспоминания в Царском Селе // Российский Музеум, или журнал Европейских новостей. 1815, ч. 2, № 4.
Пушкин 1829 – Стихотворения Александра Пушкина. Первая Часть. СПб., 1829.
Пушкин 1835 – Поэмы и повести Александра Пушкина. Часть первая. СПб., 1835.
Пушкин 1926 – [А.С.] Пушкин. Письма. Том I. 1815–1825 / Под ред. и с примечаниями Б.Л. Модзалевского. М.–Л.: Гос. изд-во, 1926.
РГРА 1809 – Российская грамматика, сочиненная Императорскою Российскою Академиею. Изд. 2-е, испр. и доп. СПб., 1809.
Розанов 1810 – Ф.Ф. Розанов. Российская грамматика <….> М., 1810.
Сергеева 1989 – Н.М. Сергеева. В век жестокий или жестокой? // Пушкин: проблемы творчества, текстологии, восприятия: Сб. науч. тр. – Калинин, 1989.
Сидяков 1997 – Л.С. Сидяков. К проблеме пушкинской текстологии. Из наблюдений над стихотворениями Пушкина 1830–1836 годов // Пушкин и другие: Сборник статей, посвященный 60-летию со дня рождения С.А. Фомичева. Новгород, 1997.
Соколов 1792 – [П.И. Соколов.] Начальные основания российской грамматики <...> СПб., 1792.
Филомафитский 1822 – Е.[М.] Филомафитский. О знаках препинания вообще и в особенности для российской словесности // Сочинения в прозе и стихах. Труды общества любителей российской словесности при
Императорском Московском университете. Часть вторая. М., 1822.
Холшевников 1996 – В.Е. Холшевников. Еще раз о принципах орфографии в Академическом издании Пушкина // Русская литература. 1996. № 4.
Чернышев 1907 – В.И. Чернышев. Из истории русского правописания. СПб., 1907
Чернышев 1941 – В.И. Чернышев. Замечания о языке и правописании А.С.  Пушкина (По поводу академического издания) // Пушкин. Временник Пушкинской комиссии. [Вып.] 6. М.; Л., 1941.
Шапир 1994 – М.И. Шапир. Между грамматикой и поэзией: (О новом подходе к изданию Даниила Хармса) // Вопросы литературы. 1994. Вып. III.
Шапир 1999 – М.И. Шапир. О текстологии «Евгения Онегина» (орфография, поэтика и семантика) // Вопросы языкознания. 1999. № 5. – См. также в кн.: М.И. Шапир. Universum versus: Язык – стих – смысл в русской поэзии XVIII–XX веков. – М., 2000. – Кн. 1.
Шапир 2001 – М.И. Шапир. Об орфографическом режиме в академических изданиях Пушкина // Московский пушкинист: Ежегодный сб. [Вып.] IX. / Сост. и науч. ред. В.С. Непомнящий. М., 2001.
Шапир 2002a – М.И. Шапир. Предварительные замечания [к ч. I] // А.С. Пушкин. Тень Баркова: Тексты. Комментарии. Экскурсы. – М., 2002 (без подписи).
Шапир 2002b – М.И. Шапир. «Евгений Онегин»: проблема аутентичного текста // Изв. РАН. Сер. лит. и яз. Т. 61. 2002. № 3.
Якобсон 1985 – Р.О. Якобсон. Морфологические наблюдения над славянским склонением: (Состав русских падежных форм) // Р.О. Якобсон. Избранные работы. М., 1985.
Яновский 1803 –1806 – [Н. Яновский.] Новый словотолкователь, расположенный по алфавиту<,> содержащий: разные в Российском языке встречающиеся иностранные речения и технические термины... – СПб., Ч. 1, 1803; Ч. 2, 1804; Ч. 3, 1806.