Поэзия Московского Университета от Ломоносова и до ...

Миг восторга

Когда в пленительном забвеньи,
В час неги пылкой и немой,
В минутном сердца упоеньи
Внезапно взор встречаю твой,
Когда на грудь мою склоняешь
Чело, цветущее красой,
Когда в восторге обнимаешь...
Тогда язык немеет мой.
Без чувств, без силы, без движенья,
В восторге пылком наслажденья,
Я забываю мир земной,
Я нектар пью, срываю розы,
И не страшат меня угрозы
Судьбы и парки роковой.

Не позднее 1822

К N.

Страдалец произвольной муки,
Не сводишь ты с неё очей,
Как Тантал, жадно ловишь звуки
Её младенческих речей.
Но тщетны все твои терзанья:
Язык любви ей незнаком,
Ей не понятны ни страданья,
Ни бледность на лице твоём.
Когда в волненьи страсти буйной
Ты с жаром руку жмёшь у ней,
Её пугает взгляд безумный,
Внезапный блеск твоих очей.
Холодная к твоей печали,
Её душа тиха, ясна,
Как волн в недвижимом кристалле
С небес глядящая луна.

13 августа 1826, Москва

Тайна пророка

Возьмите, возьмите предвиденья дар

И дивную тайну возьмите!

Смирите души истребительный жар,

Волнение дум утолите!

О, дайте мне каплю забвенья одну,
Чтоб мог я предаться отрадному сну.

Я видел, я знаю – зачем не забыл!

Мои сокрушаются силы.

В грядущем ужасном я мыслью парил,

Я тайну исторг из могилы.

Я тайну проникнул веков в глубине,
И радость с тех пор недоступна ко мне!

Сказать ли? но мир так спокоен и тих,

Всё небо так чисто и ясно,

И солнце стремится, как юный жених,

В объятья природы прекрасной.

И люди привыкли так весело жить,
Зачем же мне тайной в них радость губить?

Погибни ж, зловещая, в мраке души!

О, дайте мне прежние годы,

Когда я, стад пастырь, в безвестной тиши

Светил созерцал хороводы

И, юный свидетель высоких чудес,
Был светел душою, как звезды небес!

Не позднее 1828

Подражатели

Из лука пущенна стрела
Пронзила своды эмпирея
И, самолюбьем пламенея,
Упрёком встретила орла:
«Смотри, как я взвилась высоко,
Быстрей тебя я вверх лечу
И выше, только захочу,
Так что с земли не взвидит око!»
– «Как мне судьба твоя жалка! –
Сказал орёл. – Чужие крылья,
Чужая мчит тебя рука
Под светозарны облака,
А вниз влечёт своё бессилье».

Февраль 1828

Водяной дух

Не ходи к потоку –
Он шумит, бежит,
Там неподалёку
Водяной сторожит.
Он на дне золотом
Неприметен днём.

Солнце лишь к закату,
Он встаёт из реки,
Тяжёлую пяту
Кладёт на пески
И, луной озарён,
Погружается в сон.

До утра косматый
Там спокойно спит,
Рой духов крылатый
Вкруг него сторожит,
Чтоб случайно волна
Не встревожила сна.

Июль 1828

	Миг восторга Когда в пленительном забвеньи, В час неги пылкой и немой, В минутном сердца упоеньи Внезапно взор встречаю твой, Когда на грудь мою склоняешь Чело, цветущее красой, Когда в восторге обнимаешь... Тогда язык немеет мой. Без чувств, без силы, без движенья, В восторге пылком наслажденья, Я забываю мир земной, Я нектар пью, срываю розы, И не страшат меня угрозы Судьбы и парки роковой. Не позднее 1822 К N. Страдалец произвольной муки, Не сводишь ты с неё очей, Как Тантал, жадно ловишь звуки Её младенческих речей. Но тщетны все твои терзанья: Язык любви ей незнаком, Ей не понятны ни страданья, Ни бледность на лице твоём. Когда в волненьи страсти буйной Ты с жаром руку жмёшь у ней, Её пугает взгляд безумный, Внезапный блеск твоих очей. Холодная к твоей печали, Её душа тиха, ясна, Как волн в недвижимом кристалле С небес глядящая луна. 13 августа 1826, Москва Тайна пророка Возьмите, возьмите предвиденья дар И дивную тайну возьмите! Смирите души истребительный жар, Волнение дум утолите! О, дайте мне каплю забвенья одну, Чтоб мог я предаться отрадному сну. Я видел, я знаю – зачем не забыл! Мои сокрушаются силы. В грядущем ужасном я мыслью парил, Я тайну исторг из могилы. Я тайну проникнул веков в глубине, И радость с тех пор недоступна ко мне! Сказать ли? но мир так спокоен и тих, Всё небо так чисто и ясно, И солнце стремится, как юный жених, В объятья природы прекрасной. И люди привыкли так весело жить, Зачем же мне тайной в них радость губить? Погибни ж, зловещая, в мраке души! О, дайте мне прежние годы, Когда я, стад пастырь, в безвестной тиши Светил созерцал хороводы И, юный свидетель высоких чудес, Был светел душою, как звезды небес! Не позднее 1828 Подражатели Из лука пущенна стрела Пронзила своды эмпирея И, самолюбьем пламенея, Упрёком встретила орла: «Смотри, как я взвилась высоко, Быстрей тебя я вверх лечу И выше, только захочу, Так что с земли не взвидит око!» – «Как мне судьба твоя жалка! – Сказал орёл. – Чужие крылья, Чужая мчит тебя рука Под светозарны облака, А вниз влечёт своё бессилье». Февраль 1828 Водяной дух Не ходи к потоку – Он шумит, бежит, Там неподалёку Водяной сторожит. Он на дне золотом Неприметен днём. Солнце лишь к закату, Он встаёт из реки, Тяжёлую пяту Кладёт на пески И, луной озарён, Погружается в сон. До утра косматый Там спокойно спит, Рой духов крылатый Вкруг него сторожит, Чтоб случайно волна Не встревожила сна. Июль 1828
из цикла «Гинекион»^*)	Антигона Нет, нет! тот не был воспалён Высокой, истинною страстью, Кто, резвою красавицей пленён, Невольно взором увлечён Он был к живому сладострастью. Лишь тот один постиг любовь вполне, Кто красоты не разбирает, Пред безобразною в немом восторге тает И, исступлённый, весь в огне, Молчит – и слёзы проливает. Безумной мыслию кипит его душа! Он, чуждый сна, винит мрак ночи И, трепетный, едва дыша, С трудом усталые приподымает очи. Вот образ истинный Эротова жреца! Вот жертва лучшая Киприде:^) Пленяет всех краса лица, – Влюблённый пламенно не думает о виде! 1828*
	Стень …je ne vois pas pourquoi la nature a placé ces sujets du monde invisible, d'une facon si hostile vis-à-vis de nous, que nous ne puissions ressentir leur approche sans une terreur extrême. Hoffman^) Я спал! Полночный сон глубок!.. Таинственный вошёл без шума... Ко мне на грудь как льдина лёг, И сердце обложила дума. Невольный вкрался в душу страх; Мой вопль погиб во тьме без звука. И на трепещущих губах Ужасная застыла мука. Он яд в уста мои точил... Я чувствовал, как гасли силы, Как кровь сосал он, как давил И веял холодом могилы. Недвижный телом, я дрожал, Глаза раскрыть напрасно силясь... Студёный пот по мне бежал, И жилы все как струны бились. Когда ж он молньей в мысль проник... Всхолмились волосы на темя... И этот миг, страданий миг, Тысячелетий обнял бремя. И я был жив, и жить я мог... Без чувств... скорбя душой, взмолился; В отчаяньи воскликнул: «Бог! Даруй мне смерть!»... и пробудился! Ноябрь 1830*
	Аттила Был ночью вырыт ров глубокий, В него тяжёлый гроб упал; Не вскинут холм над ним высокой, И след могилы одинокой Прилежно заступ заровнял. И тризны не было урочной! По мёртвом липец^) не ходил; Не заклан с сбруею восточной Любимый конь; лишь ветр полночный Один в широком поле выл. Два раза, месяца в сияньи, Сверкнул карающий кинжал; Раздались вопли: кто-то пал! И призрак в пышном одеяньи В туманах ночи пробежал. Чей гроб? Кто мести совершитель? Сей тайны некому постичь. Наутро в стане плач и клич: «Угас народов истребитель, Аттила грозный, Божий бич!»^) Кинжал не выдал, ночь смолчала, Где втайне гроб тройной зарыт;^) И тот спокойно, тихо спит, Чья жизнь, как буря, бушевала, Над кем проклятие гремит. 1833* Ока Стонет, воет и клокочет Шумноволная Ока! Знать, под льдом проснувшись, хочет Поглядеть на облака, Развернуться на свободе, Солнце в лоно заманить И на ясной на погоде Струи светлые развить. Чу! как шумно, грозно бьётся! Но могучей лёд трещит, Сребропенный, вдаль несётся, Как в боях разбитый щит. Брег дрожит, испуга полный!.. Но, светла и широка, Горделиво плещет волны Полногрудая Ока. В солнце струи золотые, Словно локоны, блестят, Словно очи голубые, Небом полные, горят. И роскошна как денница, И белее серебра... Не вверяйся! Чаровница – Волги юная сестра! Пылко свежими устами Зацелует, обольнёт, Хохоча, зальёт волнами И в пучину унесёт. Вопль и крик твой – всё напрасно. Дай красавице Оке, Дай возлечь ей, сладострастной, На зыбучем на песке, И тогда отважно, смело, Как орёл, любуйся ей! Развевай свой парус белый! Шли станицы кораблей! Будет вся тебе покорна, Как голубица кротка, И заснёт, шепча у чёлна, Тихоструйная Ока. Апрель 1835, Муром Чудная бандура Гуляет по Дону казак молодой; Льёт слёзы девица над быстрой рекой. «О чём ты льёшь слёзы из карих очей? О добром коне ли, о сбруе ль моей? О том ли грустишь ты, что, крепко любя, Я, милая сердцу, просватал тебя?» «Не жаль мне ни сбруи, не жаль мне коня! С тобой обручили охотой меня!» «Родной ли, отца ли, сестёр тебе жаль? Иль милого брата? Пугает ли даль?» «С отцом и родимой мне век не пробыть; С тобой и далече мне весело жить! Грущу я, что скоро мой локон златой Дон быстрый покроет холодной волной. Когда я ребёнком беспечным была, Смеясь, мою руку цыганка взяла. И, пристально глядя, тряся головой, Сказала: утонешь в день свадебный свой!» «Не верь ей, друг милый, я выстрою мост, Чугунный и длинный, хоть в тысячу вёрст; Поедешь к венцу ты – я конников дам: Вперёд будет двадцать и сто по бокам». Вот двинулся поезд. Все конники в ряд. Чугунные плиты гудят и звенят; Но конь под невестой, споткнувшись, упал, И Дон её принял в клубящийся вал... «Скорее бандуру звончатую мне! Размыкаю горе на быстрой волне!» Лад первый он тихо и робко берёт... Хохочет русалка сквозь пенистых вод. Но в струны смелее ударил он раз... Вдруг брызнули слёзы русалки из глаз, И молит: «Златым не касайся струнам, Невесту младую назад я отдам. Хотели казачку назвать мы сестрой За карие очи, за локон златой». Апрель 1835 Битва в дубраве Du stig nu sâ vackert till sadel och häst, Lat inte gullsporrarne klinga. «Ung Hitterström»^) «В седло! На коня! Не бренчи, не звени Своей раззолоченной шпорой! Подпруга надёжна, не лопнут ремни; Чрез мост устремися в бег скорый!» Конь взвился под смелым. Вот в роще уж он, С седла слез при блеске денницы. Его наезжают от разных сторон Семь братьев любимой девицы. «Здорово, приятель! Отколе теперь? Где был ты сегодня так рано?» «На ловлю поутру взманил меня зверь: По следу я ехал поляной». «А где же борзая? Что ж нет соколов? Или не потешило поле?» «Товарищу отдал я утренний лов, А сокол летает по воле». С коней все. Кроваво на солнце горят Мечи в позлащённой оправе. Удар за ударом... и мёртвы лежат Все семеро братьев в дубраве. На сивого снова взлетел он коня, К любезной путь смело направил: «Ждала ль ты так скоро, друг милый, меня? Тебя я в кручине оставил. Тяжёлую новость я должен сказать! Не плачь, не предайся печали! Семи твоих братьев тебе не видать: В дубраве, в бою они пали!» «О, пусть моих братьев мне ввек не видать, Когда они в битве все пали! Ты всех мне заменишь! И слёз проливать С тобой я не стану в печали!» Апрель 1835* Рыбаки Я видел рыбарей, как в летний день они, Утёса мшистого укрывшися в тени, По речке весело раскидывали сети, То были рыбари – неопытные дети. Старейший отрок был цветущий и живой, Намётку наводил дрожащею рукой И, медленно влача по влаге изумрудной, На золотой песок тянул с добычей скудной. О, сколько радости и смеха без конца, Когда случалось им плотву или гольца Намёткой вынести на брег песчано-зыбкой! Как забавлялися среброчешуйной рыбкой, Когда она в сетях, скользя из детских рук, Живыми брызгами их покрывала вдруг. О дети милые, ещё вам чуждо горе! Года придут чредой, и на безбрежном море, Которое теперь призывно плещет вам, Помчится ваша мысль заботно по волнам; Но сердце затаит, как чистую молитву, Забавы детские, беспечную ловитву. Май 1835 21 Июня Дрожит, дымится пароход, Знак подан в дальний путь! Кипит сребром равнина вод, Кипит тоскою грудь! О чём грущу невольно я? Ужель пугает даль? Отчизна милая моя, Тебя покинуть жаль! Гляжу, как тонет берег твой В лазуревых волнах, Гляжу, поникши головой, С слезами на очах... Зачем, ребёнок милый мой, Так жмёшься ты ко мне? Иль сердце просится домой – К родимой стороне? Но там никто тебя не ждёт Из дальнего пути, Никто, рыдая, не прижмёт К трепещущей груди! Была б она!.. Она б ждала!.. Родной давно уж нет!.. В могилу хладную легла, Легла во цвете лет! Нет, крепче жмись к моей груди – Родная в ней живёт! Прости, о родина, прости! Лети, мой пароход! Неси меня скорее вдаль, Чужбины к берегам! Мою глубокую печаль Сложу, быть может, там! 1847 Мысль Гляжу я на небо: Прекрасно сияет Эфир голубой; Гляжу я на солнце: Оно протекает, Блистая красой. Но солнце и небо далёко, А бренным созданьям земли Законы судьбы зарекли Из праха лететь столь высоко. Я вижу: орёл Эфир рассекает Могучим крылом; Как бурная туча, Он к солнцу взлетает И солнце играет на нём. Что ж, смертный, вздыхаешь? Безмолвный, с поникшим челом, Глядишь, не дерзаешь Лететь за орлом? Вдруг мысль пробудилась – И молньи быстрее Над бездной парит! Вот солнца достигла, Вот солнцы под нею; Но выше летит, К предвечному свету, в надзвёздные сени Проникла, бессмертьем полна, И солнца яснее, от горних селений На землю сияет она. Поэты 1820–1830-х годов. Том 2. Советский писатель. Ленинградское отделение, 1972. Урания на 1826. Серия «Литературные памятники». М.: Наука, 1998.