 |
||||
|
Содержание Полное собрание сочинений (1919) Nature morte Закат Пруд Ночь Мадонна Отрывок из шифрованной «Библии города» Из книги «Бунт экспрессиониста (осень 1919) Фешенебельная ночь Монна Лиза О смерти Говядина губ Париж Из книги «Энциклопедия любви» Губы Ея глаза Карсавина Из книги советских стихов «Проекция дней на бумаге» Моя служба на жел. дор. В наши дни |
|
Полное собрание сочинений (1919) |
Nature morte Деревья одеты в снежные манто. Ветер щипцами умело завивает напудренные снегом локоны деревьев. Пышные елизаветинские парики дубов обсыпаны пудрой. Волосы берёз схвачены папильотками снега. Ели набожно крестятся, размахивая от ветра длинными рукавами поповских ряс. Холмы закутали плечи горностаевым палантином. Тюль снегов на полях гофрирован. Небо – вельвет. А туман – муслин. Кто-то сверху пригорошнями бросает конфетти снега на пуховую перину. Лебяжий пух метели густо напудрил правую щеку равнины, на которой поставлена мушка из двух чёрных изб. Зима правдива и естественна, как на сцене Художественного театра. Небесный режиссёр ежегодно ставит зиму с бурями, заносами и другими театральными эффектами. А когда солнце растопит воск снега на фаянсовом блюде полей, в лесу запахнет весной и тёпленьким навозом. Закат Уже давно горизонт подкрашен дешёвыми румянами, как проститутка. Небо нежнее, чем напудренная щека кокотки. Растрепались букли облаков. Ветер взбивает пену сливочных облаков для крема ночного тумана. «Лориган»*) надушенных трав. Прямой пробор реки на гладкопричёсанном лугу. Обстрижена бобриком трава. Ободранные бока оврага сморщились в саркастическую улыбку Вольтера. Лес в злобе ощетинился колючими соснами. Берёзы уже покрылись осенними веснушками. Запад с больным румянцем чахоточного. Понемногу облупилась киноварь заката. И взошла, как у Мейерхольда, бутафорская луна. Она взошла по шаблону. Это был плагиат предыдущих дней. На небе зажгли лампу в пятьсот свеч. Скоро зажгут небесные канделябры. Пруд Плоская спина отполированного пруда. Под цирковым куполом неба солнечные лучи акробаты. Солнце полощет в воде свои рыжие волосы. Пруд наряден, как на картине у Клода Моне. На берегу собрались деревья в чёрных фраках. Нижние ветки опустили в воду свои павлиние хвосты – кажется, деревья вытянули ноги, собираясь вальсировать по паркету пруда. В животе пруда разыгрались рыбки. По небесному озеру плывут белые лебеди облаков. Облака в открытом море распустили белые паруса. Ночь И плугом месяца вспахали небесный чернозём. Борозды облаков засеяны пшеничными зёрнами звёзд. Всё небо от оспы изрыто ямками. Земля укутана медвежьей шкурой трав. У звёзд реснички прыгают от слёз. Звёзды, это паникадило из нашего храма Введения. Висят на нитках рождественские золотые орешки. Вдруг кто-то ладонью затушил на потолке сальные свечки звёзд. Тучи, как куры, поклевали пшеничные зёрна. На небе пасётся задумчивое стадо откормленных тирольских коров. Наверно, утром дождь стечёт по синему опрокинутому тазу эмалированного небосвода. Дождь обстреляет нас из пулемёта. Выструганный рубанком пруд от булавок дождя будет прыщавым. Завтра солнце не затопит свою печку. Мадонна Я до пота молился, целуя заплёванный пол. Я упорно долбил лбом чугунные плиты. Вдруг на блоке отворились ставни моих ресниц. И мой взгляд с быстротой экспресса вскарабкался на икону Мадонны. Моя фантазия поскользнулась на апельсиновой корке изумления. Какой-то крик спрыгнул с трамплина губ и со всего разбега шлёпнулся об плешивые плиты. Мадонна вызывающе сверлила меня насквозь буравом наглых глаз. Она натягивала лук своих бровей и спускала в меня стрелы. Её тропические взгляды рикошетом отпрыгивали на меня. У ней на блюдце щёк расплескалась бесстыжая улыбка. Она меня рассматривала, как оценщик в ломбарде. Она упрашивала содрать с её наливного сверкающего тела французское золото риз. Она меня подняла на штыки своих ресниц. И я хотел её оголить. Но внезапная мысль конвульсивно передёрнула мой мозг: она не живая! Когда же я приклеился раскалёнными губами к образу, то я целовал не лёд стекла, а тёплую надушенную руку Мадонны. И ночью мне снилось, что я с нею лежал на одной кровати. Наши тела переплелись в клубок чьих-то ног и чьих-то рук. Она мне отдалась легче, чем моя Аннета. Отрывок из шифрованной «Библии города» Ветхий Завет, 21-й А вот расфранченный ресторан. Над его входом на крюке повесилась широкоплечая вывеска, на которой откормленными буквами вышито «Memento mori». Косые взгляды полнощёкой ресторанной луны переплетаются, как лианы в тропических лесах. Подсолнечники на длинных стеблях проводов своим молоком разбавляют кофейную гущу вечера. Через нервно зевающую дверь на улицу выбегают без шапки осколки вальса. В рослые окна видно, как публика корчится под шулерские передёргивания смычков. Смычки выкидывают в воздухе, как балерины, антраша и пируэты. По ресторану между столиками на цыпочках ходят души скрипок, которые минуту назад были ещё заперты в деревянной тюрьме за решёткой струн. | |
|
Из книги «Бунт экспрессиониста (осень 1919) |
Фешенебельная ночь (опыт хроматического стихосложения) Люблю природу на картинах Бенуа И перед ветром реверансы веток. И.Соколов. Косметика природы На набриллиантиненные росою волосы трав надет чёрный цилиндр плюшевой ночи. Уже давно не видно жёлтого кантика на фуражке горизонта. Бархатная подушечка утыкана булавочными головками звёзд. Оправа звёзд работы лучшего ювелира. Золотоносный звёздный песок на вашгерде*) неба. Кольдкрем*) тумана для прыщиков звёзд. Сквозь сито звёзд протёрто облачное пюре. Понавешаны на канатах ветра мокрые пелёнки облаков. Справа – валансье*) облаков. Слева – шеншиля тучи. Будут скрещены рапиры молний. Вилка и ножик молнии разрежут тучу на мелкие куски. Ветер, как онанист, гладит траву по ворсу. Трава пахучая, как «Ноа-Ноа»*) Гогена. Гора больше, чем бюст Екатерины Великой. Деревья, это фижмы*) Самэновских*) маркиз. Они размахивают ветками, как кадилом священник. Жабо туго накрахмаленного кустарника. Версальские фонтаны дубов укутались брызгами листьев. Эспри*) ёлок, буффы*) сосен. Черешни в лиловых кимоно. Берёзы в кружевных чепчиках из листьев. Конечно, в зелёной шевелюре сада, как вошь, копошится соловей. Пейсы кустов по обоим бокам шоссе. Шоссе спрятало вдали свою тонкую руку в муфту холма. Воланы оврага. Высокий забор вокруг шеи холма торчит, как воротничок à la Мария Стюарт. А там море в пеньюаре батистовых волн. Волны, как дворняжки, с закруглёнными хвостами. Небесным парикмахером уже давно сделаны шиньоны волн. Море развёртывало на песке пергаментные свитки мудрости. Трепещет страусовое перо волны на широкой шляпе берега. Около купальни плуг лодки вспахал море ухабами волн. Туча уже отвисла, как моя нижняя губа. Облака – кочаны капусты. Южные ночи издаются на глазированной бумаге, in quarto*). Кий ветра катает луну по билльярду суконного неба. А может быть, Боженька в футбол играет луной. Ему надоедает играть планетами в крокет. Знаете ли вы, что я ребёнком не раз просил: «Мамочка, сними мне рукой звёздочку с неба». Сегодня захотелось Сомовской грусти, очень захотелось. Любимая, я не боюсь проволочных заграждений твоих ресниц. За забором ресниц твой взгляд блуждает, как верблюд по зоологическому саду. Взгляд, как самоубийца, утонул в синем море твоих позорных синяков. Вдруг твой взгляд, как арестант, убежал сквозь решётку ресниц. Взгляды, как солдаты, выпрыгнули из траншеи глаза, держа наперевес штыки ресниц. И слова твои, как мальчуганы, перелезли через частокол зубов. С клинка языка кровью стекали слова на окровавленные куски филе губ. Пластырем губ припал к твоей груди, как к чудотворной Иверской иконе. Плуг губ на поле твоей груди. Губы карабкались по альпийским кручам груди. Я потонул в подушках твоих ватных грудей, как Титаник в волнах. Но плавает один только спасательный круг твоего рта. Между прочим, у твоей ножки подъём крутой, как на вершину Гималаев. В бухту губ я опустил тяжёлый якорь поцелуя. Твой рот – копилка поцелуев. Губы твои мягкие, как пуховая постель. Твой рот – провал Лиссабона. Но мысль моя извивается, как Айседора Дункан. Воняет навозная куча моего мозга. Монна Лиза Это я отправлял телеграммы из семи слов: «Париж. Лувр. Монне Лизе. Я в тебя влюблён». Это я украл Монну Лизу из Лувра. Лизнув радугой губ по ресничному карнизу ея атласных щёк, я вытащил из рамы одно лишь тюлевое тело. Бережно, как в пальцах щелчок, запрятана она в корзину сердца под двойное дно. О смерти Но дни бегут, как телеграфные столбы. Экспресс подкатит к старости, Но не будет, как начальник станции, Меня Бог встречать. Говядина губ 1 Распустились ресницы, как дуб. По лагуне твоей груди Проскользит моя гондола губ. Губ плотиной слова запрудить. Непослушны слова: на губах кувыркались, Как слепые щенки. Я ресничными палками, как Новалис, Получаю пинки. 2 Зашлёпал туфлями губ По полу вашей груди. Любовь вырву, как зуб, Сердце буду лудить. Как кастаньеты, губы щёлкали, Зажжённый вами рот горит, как примус. Штыком ресниц коли, ещё коли. А в голове откуда-то слова: «...эспри, мус...» Париж Небо нежное, как мечта Самэна. Сплюснутую, как слова в канавке Метра, скользкую нефть слюнявит Сена. Ветер по панели рассыпал булавки. По каньонам тесных авеню Ветер нервно зашагал в крылатке. Сердце, как швея, стучит – его я не виню, Утром не принял две облатки. Выутюженные брюки асфальта, Скунс трав Булонского леса, Чья-то грудь нежней, чем небо на острове Мальта, Чья-то грудь приподнята, как над морем Одесса. Но павлиний хвост ресниц Распускался, как веер пальцев у Ван Гога. Эйфелева башня – это длинный шприц С 606 в руке Бога. В тонких кишках метрополитэна Переваривалась кашица тел. Паровоз со лбом Ипполита Тэна*). У него стальной камзол под мышками вспотел. У него бока, как у клячи, покрыты мылом. Ах, зачем в парк Тюильри выходило Через анальные отверстия домов Твёрдое, как после запора, кало людей? | |
|
Из книги «Энциклопедия любви» |
Губы Сочны влажные губы, Как дыня с вырезанным ломтиком, И кашицей семян сквозь зубы Вываливаются слова... А впрочем, не о том... Губы мои – отвисшее вымя, Их бы доить и доить бы – и слова потекут. А губы твои, как надтреснутая дыня, Сброшенная с баржи в тюлевую из платьев реку. Май 1920 Ея глаза На перекладине бровей, на канатах нервов Болтаются синие трупы мёртвых зрачков... Вы думаете, что я только беру барьер слов, Нет, на эти трупы вы много возложите из ресниц венков. Взгляд в зрачке торчит, как палка, Страсть заволакивает глаза, как лондонский туман Сити, Вы ресницами взмахнёте, как крыльями испуганная галка, Но вы ни за что и никуда не улетите. Начало августа 1920 Карсавина Брату Борису Земенкову Тело Карсавиной извивается, Как язык во рту при разговоре. Не видно ни лакового козырька опущенных ресниц, ни её лица, Ни даже этого северного сияния из ресниц во взоре. Она извивается, как язык Самого... И странно, что вот здесь в Петрограде Её тело языком Саваофа Почему-то пророчит на этой эстраде. Середина сентября 1920 | |
|
Из книги советских стихов «Проекция дней на бумаге |
Моя служба на жел. дор. Как Петрарке для свободы нужен тесный сонет, Как живому Скрябину нужна клетка сонат, Так для моего духа нужен Технический Отдел Московско-Казанской железной дороги. Конец 1920 В наши дни Люсе Киселевой Как в исступлении сумасшедший бежит в прямом коридоре, Так я должен бежать по ровным строчкам в стихах, Расшибая о стены руки, плечи и череп, заглушая свой крик до боли, Бежать к ней, чтобы был я поднят на её ресницах штыках. Но... когда в Эльзасе бахали пушки, то всё-таки птицы Спокойно из года в год на север летели вдоль Рейна. В чертежах вселенной линия годов куда-то мчится, Вырисовывая на небе траекторию снарядов очень затейно. 21 июня и 1 августа 1921 Русский экспрессионизм: Теория. Практика. Критика. Составитель В.Н.Терёхина. М.: ИМЛИ РАН, 2005. |
|
||||