[...] После разгрома декабризма правительство усердно искореняло крамолу в учебных заведениях. От профессоров и студентов требовали письменные обязательства о непринадлежности ни к каким тайным организациям. Такой документ должен был дать и Клюшников перед зачислением его в университет. «Я, нижеподписавшийся, – писал он, – сим объявляю, что я ни к какой масонской ложе и ни к какому тайному обществу ни внутри империи, ни вне оной не принадлежу и обязуюсь впредь к оным не принадлежать и никаких сношений с ними не иметь. 1828 года, октября 4 дня». Стандартный текст этого обязательства хранился в личном деле студента и служил для него своего рода охранной грамотой.
     В конце 1830 или в начале 1831 года Клюшников познакомился со Станкевичем – студентом первого курса. Станкевич был на два года и на два университетских курса моложе Клюшникова. Но это нисколько не помешало тому, что между ними вскоре установились короткие, дружеские отношения. Они вместе изучали философию, историю, эстетические учения. Станкевич был более восприимчив к философии, а Клюшников – к истории, и они хорошо дополняли друг друга. Их связывала ещё общая привязанность к поэзии и склонность к юмору.
     Остроумный, хотя и склонный к ипохондрии, Клюшников стал вскоре любимцем всего кружка Станкевича. Много лет спустя один из друзей молодости Клюшникова рассказывал: «Он обладал даром вызывать дух исторических эпох. Речь его между друзьями сверкала остроумием и воображением. В живой импровизации, исполненной юмора, но всегда основанной на серьёзных изучениях, он рассказывал о людях и делах отдалённого прошлого, будто самовидец, как бы о лично пережитом. В его юморе чувствовалась грустная нота, которая чем далее, тем слышнее становилась. К философскому умозрению был он мало склонен, но интересы и занятия кружка вовлекли его и в эту сферу, оказывали на него давление, несколько нарушая его душевное равновесие и сообщая ему некоторую экзальтацию». Вместе со Станкевичем Клюшников штудировал Шеллинга и Канта, сопровождая чтение философских текстов такими комментариями, что Станкевич помирал от хохота. По рассказам современников, Клюшников был неистощим в юморе, он непрерывно сыпал каламбурами, шуточными экспромтами, сочинял едкие эпиграммы на нелюбимых профессоров университета и дружеские пародии на товарищей своих. «Он был Мефистофелем небольшого московского кружка, – писал П.В.Анненков, – весьма зло и едко посмеиваясь над идеальными стремлениями своих приятелей. Он был, кажется, старее всех своих товарищей, часто страдал ипохондрией, но жертвы его насмешливого расположения любили его и за весёлость, какую распространял он вокруг себя, и за то, что в его причудливых выходках видели не сухость сердца, а только живость ума, замечательного во многих других отношениях, и иногда истинный юмор».
     Я.М.Неверов рассказывает в своих автобиографических заметках, как, бывало, ему, студенту, сладко дремалось на скучных лекциях профессора С.М.Ивашковского и как всегда в это время сидевший рядом Клюшников подавал ему свою табакерку со следующими стихами:


     [...] Раньше других членов кружка Станкевича Клюшников закончил университет и 6 июля 1832 года был утверждён кандидатом отделения словесных наук. [...]


Поэты кружка Н.В.Станкевича. Библиотека поэта. М.–Л.: Советский писатель, 1964. (Из биографической статьи).