[...] К тому времени, т.е. к 1848 году, наш поэт поступил в университет. Старший брат его, тоже студент, предавался всем развлечениям молодости, кутил и тратил много денег, которыми щедро наделял его любивший баловать детей своих Иван Васильевич. Почти везде в свете сложилось понятие, что молодой человек должен пожить. И эта жизнь в том заключается, что происходит непроизводительная всеобщая растрата нравственных и физических сил и швыряние денег направо и налево – родительских или взятых в долг. Такой пример стоял перед глазами Петра Ивановича. У его братьев были свои экипажи, свои лошади, свои слуги, у него же ничего этого не было, потому что чувство гордости не позволяло ему просить лишних денег у отца своего, видя, что у него и без того много трат. Старший брат сошёлся в университете со всей московской знатью и золотой молодёжью, а также с кутилами. Пётр Иванович держал себя немного в стороне, независимо, сходился трудно, и то с людьми умными и дельными, невзирая на их общественное положение. В своих тогдашних стихах он описывает себя угрюмым, хотя трудно ему в этом поверить: все знавшие его молодым человеком говорят, что он был душой общества, остряком и беспрестанно сочинял экспромты и стихи. Умственный мир всегда поглощал его, и это тем более удивительно, что, несмотря на гувернанток и гувернёров, никто из молодёжи в его семье не любил серьёзных занятий, не увлекался чтением, – тогда как его [самого] братья и сёстры не помнили без книги. К своему поэтическому таланту под влиянием семейных традиций он относится серьёзно, как к дару Божьему; и вот как изливается это чувство в стихах, писанных в родственный альбом:


     Университетская жизнь так и охватила страстно жаждавший знания юный ум. В то время кафедру истории занимал Грановский, который оставил на нём неизгладимое влияние. Этот мудрец-педагог наподобие древних, умел будить в душе молодёжи целую внутреннюю жизнь мысли и света, и не одной науке учил он, а искусству быть человеком. Встречая в жизни учеников Грановского, мне пришлось заметить, что при одном напоминании о нём человек преображался. Как бы он ни зачерствел, как бы ни был испорчен средой, затёрт светской суетой, – он вдруг молодел, в нём просыпалось что-то порядочное, будто с него стряхнули всю житейскую пыль. И мы, не знавшие Грановского, находим его индивидуальность не только в его исторических трудах и записанных его учениками лекциях, но и в том особенном отпечатке, который он наложил на своих слушателей. Слово его всегда было свободно, но вместе с тем уравновешенно и незлобно. Кафедру русской словесности занимал Шевырёв. На первом курсе, как нарочно, наш поэт вовсе не учился этому предмету и не подготовился к экзамену. На его счастие ему выпал билет о народных обычаях и легендах. Недолго думая, он вспомнил рассказы своей старой няни и начал их излагать профессору. Говорил он живописно и красноречиво. Шевырёв пришёл в восторг, поставил ему пятёрку с крестом и прибавил: «Всё, что вы рассказываете, молодой человек, замечательно интересно. Видно, как вы глубоко изучили нашу родную поэзию, как вы знаете наш народный быт. Продолжайте так заниматься. Я вас просил бы записать для меня несколько преданий. Пожалуйста, когда опять будете в Малороссии, изучайте и впредь так же добросовестно разные народныя поверия».
     Между студентами Пётр Иванович встретил в университете С.А.Рачинского, Благово, братьев Чичериных. [...]


Из воспоминаний Инны Капнист в книге
Сочинения графа П.И.Капниста в двух томах, т. 1, М., 1901.