Пары сгущая в алый кокон, –
Как мудрый огненный паук,
Ткёт солнце из цветных волокон
За шелковистым кругом круг.

И тяжким тяготеньем сбиты,
И в жидком смерче сгущены,
Всего живущего орбиты
И раскалённы, и красны.

И ты, мой дух слепой и гордый,
Познай, как солнечная мгла,
Свой круг и бег алмазно-твёрдый
По грани зыбкого стекла.

Плавь гулко в огненном удушье
Металлов жидкие пары
И славь в стихийном равнодушье
Раздолье дикое игры!

1910
[Зенкевич 1933, с. 7]


Камни

Меж хребтов крутых плоскогорий
Солнцем пригретая щель
На вашем невзрачном просторе
Нам была золотая купель.

Когда мы – твари лесные –
Пресмыкались во прахе ползком, –
Ваши сосцы ледяные
Нас вскормили своим молоком.

И сумрачный дух звериный,
Просветлённый крепким кремнём,
Научился упругую глину
Обжигать упорным огнём.

Стада и нас вы сплотили
В одну кочевую орду
И оползнем в жёсткой жиле
Обнажили цветную руду.

Вспоен студёным потоком,
По расщелинам, сползшим вниз,
Без плуга в болоте широком
Золотился зелёный рис.

И, вытянув голые ноги,
С жиром от жертв на губах,
Торчали гранитные боги,
Иссечённые медью в горах.

Но, бежав с родных плоскогорий,
По пустыням прогнав стада,
В сырых низинах у взморий
Мы воздвигли из вас города.

И рушены древние связи,
И, когда вам лежать надоест,
Искрошив цементные мази,
Вы сползёте с исчисленных мест.

И, сыплясь щебнем тяжёлым,
Чёрные щели жерла
Засверкают алмазным размолом
Золота, стали, стекла.

1910
[Зенкевич 1933, с. 17-18]



Металлы

Дремали вы среди молчанья,
Как тайну вечную сокрыв
Всё, что пред первым днём созданья
Узрел ваш огненный разлив.

Но вас от мрака и дремоты
Из древних залежей земли
Мы, святотатцы-рудомёты,
Для торжищ диких извлекли.

И, огнедышащие спруты –
Вертите щупальца машин
И мерите в часах минуты,
А в телескопах бег пучин.

И святотатственным чеканом
На отраженьях Божьей мглы
Сверкают в золоте багряном
Империй призрачных орлы.

Но тяжкий грохот ваших песен
Поёт без устали о том,
Что вы владык Земли, как плесень,
Слизнёте красным языком;

Что снова строгий и печальный
Над хаосом огня и вод
Дух – созидатель изначальный –
Направит лёгкий свой полет!

1909-1911
Впервые: [Зенкевич 1912, с. 23–24]



Марк Аврелий

Глупцы! Пьянящий вас напиток –
Лишь мутный виноградный сок,
И выделением улиток
Пылает пурпур царских тог.

Как камень кверху мечет сила,
Покорны бегу одному
Огнетуманные светила
И мы, идущие во тьму.

И понял твой суровый гений
Среди движения племён,
Что в золоте круговращений
Недвижен сумрачный закон.

Под северным дождём туманным,
На топи настелив валы,
Победно нёс ты к маркоманнам
От крови ржавые орлы.

Но как тебе был час тот сладок,
Когда, затепливши ночник,
Ты вынимал из жёстких складок
Свой покоробленный дневник.

А рядом рыжие германцы,
Щитами толстыми звеня,
Кружили неуклюже танцы
В лесу дубовом у огня.

И раз перед рассветом серым,
Светильник медный погасив,
К построенным легионерам
Ты вышел с сыном – молчалив.

Вот кесарь ваш! Над затхлой бойней,
Где с туш струится красный след,
Над сбродом варваров – достойней,
Чем мудрецы, царит атлет!

И в лихорадочной дремоте
Ты лёг, почувствовав озноб,
И лоснился в предсмертном поте
На волчьей шкуре бледный лоб.

И, как цветное опахало,
Над ликом спящего царя
Огнистый пурпур колыхала
Всегда холодная заря.

1910
[Зенкевич 1933, с. 27-28]



Земля

О мать Земля! Ты в сонме солнц блестела,
Пред алтарём смыкаясь с ними в круг,
Но струпьями, как Иову, недуг
Тебе изрыл божественное тело.

И красные карбункулы вспухали,
И лопались, и в чёрное жерло
Копили гной, как жидкое стекло,
И, щелями зияя, присыхали.

И на пластах застывших изверженья
Лёг сгустками, запекшись, кремнозём,
Где твари – мы плодимся и ползём,
Как в падали бациллы разложенья.

И в глубях шахт, где тихо спит руда,
Мы грузим кровь железную на тачки,
И бередим потухшие болячки,
И близим час последнего суда…

И он пробьёт! Болезнь омывши лавой,
Нетленная, восстанешь ты в огне,
И в хоре солнц в эфирной тишине
Вновь загремит твой голос величавый!

1911
[Зенкевич 1933, с. 13-14]



Тёмное родство

О тёмное, утробное родство,
Зачем ползёшь чудовищным последом
За светлым духом, чтоб разумным бредом
Вновь ожило всё, что в пластах мертво?

Земной коры первичные потуги,
Зачавшие божественный наш род,
И пузыри, и жаберные дуги, –
Всё в сгустке крови отразил урод.

И вновь, прорезав плотные туманы,
На тёплые архейские моря,
Где отбивают тяжкий пульс вулканы, –
Льёт бледный свет пустынная заря.

И, размножая лёгких инфузорий,
Выращивая изумрудный сад,
Всё радостней и золотистей зори
Из облачного пурпура сквозят.

И солнце парит топь в полдневном жаре,
И в зарослях хвощей из затхлой мглы
Возносятся гигантских сигиллярий
Упругие и рыхлые стволы.

Косматые – с загнутыми клыками –
Пасутся мамонты у мощных рек,
И в сумраке пещер под ледниками
Кремень тяжёлый точит человек...

О предки дикие! Как жутко-крепок
Союз наш кровный! Воли нет моей,
И я с душой мятущейся – лишь слепок
Давно прошедших, сумрачных теней.

И им подвластный, солнечный рассудок,
Сгустив в мозгу кровавые пары, –
Как каннибалов пляшущих желудок,
Ликуя, правит тёмные пиры.

1911
[Зенкевич 1933, с. 19-20]



Ящеры

О ящеры-гиганты, не бесследно
Вы – детища подводной темноты –
По отмелям, сверкая кожей медной,
Проволокли громоздкие хвосты!

Истлело семя, скрытое в скорлупы
Чудовищных, таинственных яиц, –
Набальзамированы ваши трупы
Под жирным илом царственных гробниц.

И ваших тел мне святы превращенья:
Они меня на гребень вознесли,
И мне владеть, как первенцу творенья,
Просторами и силами земли.

Я зверь, лишённый и когтей, и шерсти,
Но радугой разумною проник
В мой рыхлый мозг сквозь студень двух отверстий
Пурпурных солнц тяжеловесный сдвиг.

А всё затем, чтоб пламенем священным
Я просветил свой древний, тёмный дух
И на костре пред Богом сокровенным,
Как царь последний, радостно потух;

Чтоб пред Его всегда багряным троном,
Как тёплый пар, легко поднявшись ввысь,
Подобно раскалённым электронам,
Мои частицы в золоте неслись.

1911
[Зенкевич 1928, с. 9]



Махайродусы

Корнями двух клыков и челюстей громадных
Оттиснув жидкий мозг в глубь плоской головы,
О махайродусы, владели сушей вы
В третичные века гигантских травоядных.

И толстокожие – средь пастбищ непролазных,
Удабривая соль для молочайных трав,
Стада и табуны ублюдков безобразных,
Как ваш убойный скот, тучнели для облав.

Близ лога вашего, где в сумрачной пещере
Желудок страшный ваш свой красный груз варил,
С тяжёлым шлёпаньем свирепый динотерий
От зуда и жары не лез валяться в ил.

И, видя, что каймой лилово-серых ливней
Затянут огненный вечерний горизонт,
Подняв двупарные раскидистые бивни,
Так жалобно ревел отставший мастодонт.

Гудел и гнулся грунт под тушею бегущей,
И в свалке дележа, как зубья пил, клыки,
Хрустя и хлюпая в кроваво-жирной гуще,
Сгрызали с рёбрами хрящи и позвонки.

И ветром и дождём разрытые долины
Давно иссякших рек, как мавзолей, хранят
Под прессами пластов в осадках красной глины
Костей обглоданных и выщербленных склад.

Земля-владычица! И я твой отпрыск тощий,
И мне назначила ты царственный удел,
Чтоб в глубине твоей сокрытой древней мощи
Огонь немеркнущий металлами гудел.

Не порывай со мной, как мать, кровавых уз,
Дай в танце бешеном твоей орбитной цепи
И крови красный гул, и мозга жирный груз
Сложить к подножию твоих великолепий.

1911
[Зенкевич 1933, с. 21–22]



В зоологическом музее

                                            Г.П.Федотову

Ловя сирен далёкие отгулы,
От голода в изнеможенье злом
Лежат недвижно серые акулы,
Как бабочки, проткнуты под стеклом.

И разомкнули тучные удавы
Колец волшебных блещущий извив,
Как бы во сне – желудочной отравой
Проглоченную жертву не сварив.

И повествуют о веках размытых,
Как железняк о пламенных мирах,
Кровь мамонтов из дебрей ледовитых,
Их мускулов, волос тяжёлый прах...

Но что для глаз слепых и равнодушных
Божественных гармоний пестрота,
Земных, наземных, водных и воздушных –
Всех фаун мощных слепки и цвета!

И только дети шумно на свободе
Меж чучел и витрин гурьбой снуют, –
Не так, как мы, причастные природе,
Пред ней восторг неложный унесут.

Они – с животной жизнью материнства
Глухую связь порвавшие едва –
Одни поймут нам скрытое единство
Живой души, тупого вещества!

1911
[Зенкевич 1933, с. 23–24]



И нас – два колоса несжатых –
Смогла на миг соединить
В степи на выжженных раскатах
Осенней паутины нить.

И мы – два пышных пустоцвета –
Следили вместе, как вдали
Средь бледно-золотого света
Чернели клином журавли...

Но к ночи кочевая связь,
Блеснув над коноплёй, бурьяном,
С межи заглохшей поднялась
В огне ненастливо-багряном.

И страшен нам раскат пустынный,
И не забыть нам никогда,
Как робко нитью паутинной
Ласкала стебель наш слюда!

1911
[Зенкевич 1933, с. 38]



Лора

Вы хищная и нежная. И мне
Мерещитесь несущеюся с гиком
За сворою, дрожащей на ремне,
На жеребце степном и полудиком.
И солнечен слегка морозный день.
Охвачен стан ваш синею черкеской.
Из-под папахи белой, набекрень
Надвинутой, октябрьский ветер резкий
Взлетающие пряди жадно рвёт.
Но вы несётесь бешено вперёд
Чрез бурые бугры и перелески,
Краснеющие мёрзлою листвой,
И словно поволокой огневой
Подёрнуты глаза в недобром блеске
Пьянящегося кровью торжества.
И тонкие уста полуоткрыты,
К собакам под арапник и копыта
Бросают в ветер страстные слова.
И вот, оканчивая бег упругий
Могучим сокрушительным броском,
С изогнутой спиной кобель муругий
С откоса вниз слетает кувырком
С затравленным матёрым русаком.
Кинжала взлёт серебряный и краткий –
И вы, взметнув сияньем глаз стальным,
Швыряете кровавою перчаткой
Отрезанные пазанки борзым.
И, в стремена вскочив, опять во мглу
Уноситесь. И кто ещё до ночи
На лошадь вспененную вам к седлу,
Стекая кровью, будет приторочен?
И верю, если только доезжачий
С выжлятниками, лихо отдаря
Борзятников, нежданною удачей
Порадует и гончих гон горячий
Поднимет с лога волка-гнездаря, –
То вы сумеете его повадку
Перехитрить, живьём, сострунив, взять
Иль в шерсть седеющую под лопатку
Ему вонзить кинжал по рукоять.
И проиграет сбор рожок весёлый,
И вечерами, отходя ко сну,
Ласкать вы будете ногою голой
Его распластанную седину...
Так что же неожиданного в том,
Что я вымаливаю, словно дара,
Как волк, лежащий на жнивье густом,
Лучистого и верного удара!

1910
[Зенкевич 1918, с. 15–16]



Зимовье ворона

Ещё вдали под первою звездою
Звенело небо гоготом гусей,
Когда с обрыва, будто пред бедою,
Вдруг каркнул ворон мощно грудью всей.

И, сумерками ранними обвитый,
Направил над свинцом студёных вод –
На запад в степь неспешный, домовитый,
Свистящий грузной силою полёт.

Но вещий крик, что кинул ворон старый,
Моя душа, казалось, поняла,
Благоговейно слушая удары
По воздуху тяжёлого крыла.

Он, не смутясь пролётом беспокойным,
Не бросит оскудевших мест родных,
В нужде питаясь мусором помойным
У ям оледеневших выгребных.

Но сохранит в буранах силу ту же,
Что и в тепле, – а те из высоты
Низверглись бы на снег от первой стужи,
Как с дерева спалённые листы.

Меня ободрил криком ворон старый:
И я, как он, невзгодой несразим,
С угрюмой гордостью снесу удары
Суровейшей из всех грядущих зим!

1918
[Зенкевич 1933, с. 71–72]



Дорожное

Взмывают без усталости
Стальные тросы жил, –
Так покидай без жалости
Места, в которых жил.

Земля кружится в ярости,
И ты не тот, что был, –
Так покидай без жалости
Всех тех, кого любил.

И детски шалы шалости
И славы, и похвал, –
Так завещай без жалости
Огню всё, что создал!

22 сентября 1935, по дороге из Коктебеля
Впервые: [Зенкевич 1994, с. 237].
Автограф – ОР РГБ, ф. 822 (М.А.Зенкевич)



Всё прошлое нам кажется лишь сном,
Всё будущее – лишь мечтою дальной,
И только в настоящем мы живём
Мгновенной жизнью, полной и реальной.

И непрерывной молнией мгновенья
В явь настоящего воплощены,
Как неразрывно спаянные звенья, –
Мечты о будущем, о прошлом сны.

20 декабря 1940
Впервые: [Книжное обозрение. 1993. № 43].
Автограф – архив наследников М.А.Зенкевича



Теорема

Жизнь часто кажется мне ученицей,
Школьницей, вызванной грозно к доске.
В правой руке её мел крошится,
Тряпка зажата в левой руке.

В усердьи растерянном и неумелом
Пытается что-то она доказать,
Стремительно пишет крошащимся мелом,
И тряпкой стирает, и пишет опять.

Напишет, сотрёт, исправит... И все мы –
Как мелом написанные значки –
Встаём в вычислениях теоремы
На плоскости чёрной огромной доски.

И столько жестокостей и издевательств
Бессмысленно-плоских кому и зачем
Нужны для наглядности доказательств
Самой простейшей из теорем?

Ведь после мучительных вычислений
В итоге всегда остаётся одно:
Всегда неизменно число рождений
Числу смертей равно.

21 января 1941
Впервые: [Домашнее чтение. 1994. № 7].
Автограф – РО ИРЛИ (СПб.), ф. 773 (М.А. Зенкевич)



Под лёд

Это масленой недели
            подгулявший сказ
Или, может, в самом деле
            так случилось раз?
В предвесенний день погожий
            тропкой прямиком
Через Волгу шёл прохожий
            малость под хмельком.
Вдруг навстречу из затона –
            тройка во весь мах.
От малинового звона
            дребезжит в ушах.
Машет меховая полость –
            чёрное крыло,
Звон весенний на всю волость
            ветром разнесло.
От погони иль в погоне
            во всю прыть, вразлёт
Скачут вороные кони,
            бьют копытом в лёд.
Зубы скалит, пенясь в мыле,
            грузный коренник,
Пристяжные вихрем взмыли...
            Скачут напрямик.
Кто там тройку без оглядки
            по реке пустил?
Крепче каменной укладки
            ледяной настил.
Кто там скачет так бесстрашно?
            Кто их разберёт!
Сразу видно – бесшабашный
            молодой народ.
Словно певчий гомон птичий,
            ближе и звончей
Слышен смех и визг девичий
            из больших саней.
С песней, с хохотом проскачут
            табором сейчас.
Под цветным платком не спрячут
            блеска тёмных глаз...

Вдруг исчезло наважденье –
            звонкой тройки нет,
Лишь змеится в отдаленье
            от полозьев след.
Только полынья плеснула
            в ломкие края
И опять сомкнулась снуло,
            западню тая...

Почему-то мне всё мнится:
            тот прохожий – я.
Пролетела тройка-птица,
            стынет полынья...
На дуге позолочённой
            в ленточках цветных
Серебристый звон влюблённый
            подо льдом затих.
На блестящей новой сбруе
            смолкли бубенцы,
Камнем в ледяные струи,
            в воду все концы!
Счастье тройкой с лёту в омут
            кануло на дно,
А могло примчаться к дому
            прямо под окно!

1945
[Зенкевич 1962, с. 189–191]



Холопство вотчиной досталось
В наследье нам. Когда-то встарь
В уничижении писалось:
«Холопишко твой, государь».

И даже бурь гражданских буйство,
Громя насилие и зло,
Всё ж подхалимства и холуйства
Железом выжечь не смогло!

Как государевы людишки,
Бьём до земли челом опять,
Низкопоклонничая, книжки
Холопские спешим писать!

<Середина 1940-х>
Впервые: [Зенкевич 1994,с. 293].
Автограф – ОР РГБ, ф. 822 (М.А.Зенкевич)



Здесь всё предрешено. Ты выйдешь на подмостки,
Герой, или простак, иль шут, или король,
Твой монолог избит, твои остроты плоски,
Но до конца веди заученную роль.

Не принимай всерьёз игру, используй шутки,
От громких пышных слов не приходи в экстаз.
Не забывай о том, что из суфлёрской будки
Доносится к тебе настойчивый подсказ.

Так дёшевы хлопки. Не обольщайся ими,
С их шумом в пустоте ты скоро отгремишь.
Большими буквами мелькающее имя
Назавтра оборвут с бумагою афиш.

Всё ж лучше, если б роль досталась покороче.
Что там на улице? Наверно, слякоть, снег...
Кому ж охота здесь торчать до поздней ночи
И после в темноте тащиться на ночлег.

А пьесы автор кто? Бесспорно, он бездарен,
Какой-то икс, иль зет, иль просто аноним.
За выдумку ему будь также благодарен,
Пред рампой в темноту раскланяйся и с ним!

20 июня 1949
Впервые: [Книжное обозрение. 1993. № 43].
Автограф – архив наследников М.А.Зенкевича


Мудрость

Отбушевала ярость –
Пылать, дерзать, посметь!
Нет, это не усталость,
А мудрость, – ей поверь:
Встречай спокойно старость
И пыл страстей умерь!

А что ещё осталось?
Последнее – суметь,
Спокойно встретив старость,
Достойно встретить смерть,
Презрев такую малость,
Как мрамор, бронза, медь!

10 апреля 1963 Впервые: [Книжное обозрение. 1993. № 43].
Автограф – архив наследников М.А.Зенкевича


Неизбежное

Вдруг снова,
Как в бурю на сушу
Едкая соль
Прибоя белоснежного,
Хлынула в душу
Горькая боль
Отчаяния
От
    чаяния
Чего-то рокового
Неизбежного.

10 июля 1963
Впервые: [Книжное обозрение. 1993. № 43].
Автограф – архив наследников М.А.Зенкевича


Будь стоиком

«Всё суета
            и суета сует», –
Провозгласил давно
                        Екклесиаст,
Но ею движется,
                        живёт наш свет
И стойкости
            житейской
                        не придаст
Библейской
            древней мудрости
                                    Завет.
Но если ты стремишься
                                    к высшей цели,
Чтоб в бренном теле
                                    дух твой не ослаб,
Будь стоиком,
                        как цезарь Марк Аврелий,
Как Эпиктет,
                        мудрец и римский раб.

23 сентября 1963
Впервые: [Зенкевич 1994, с. 339].
Автограф – РО ИРЛИ РАН (СПб.), ф. 773 (М.А.Зенкевич)




Первооснова

Жизнь не бывает никогда мертва
И только кажется нам тленной.
Число всех жизней во вселенной
Всегда одно и то же неизменно,
Неисчислимо и неистребимо.
Её рожденье –
                      только проявленье,
Исчезновенье –
                      только удаленье,
А скоротечность –
                      только вечность.
Для всех времён
                      первооснова,
Таков закон
                      всего живого.

15 января 1965
Впервые: [Книжное обозрение. 1993. № 43].
Автограф – архив наследников М.А. Зенкевича


ЛИТЕРАТУРА:
Зенкевич 1912 – М. Зенкевич. Дикая порфира. (1909–11 г.).
      СПб.: Цех поэтов, <1>912.
Зенкевич 1918 – М. Зенкевич. Четырнадцать стихотворений.
      Пг.: Издательство Гиперборей, 1918.
Зенкевич 1928 – М. Зенкевич. Поздний пролёт.
      М. – Л.: Земля и фабрика, 1928.
Зенкевич 1933 – М. Зенкевич. Избранные стихи.
      М.: Советская литература, 1933.
Зенкевич 1962 – Мих. Зенкевич. Сквозь грозы лет.
      Стихи. М.: ГИХЛ, 1962.
Зенкевич 1994 – Михаил Зенкевич. Сказочная эра:
      Стихотворения. Повесть. Беллетристические мемуары.
      М.: Школа-Пресс, 1994.