Засегоднишь хорошие новости,
Навсегда рассегоднишь плохие;
Разглядишь за зимою совести –
Созревание вешней стихии;

Примешь гром её майский, как лучшую –
Изо всех, что летят с вершины, –
И единственную революцию,
У которой есть право свершиться.

Вид небесно-земной политики,
О котором не стыдно спеть, –
Май:
Герои его – не винтики;
Враг его единственный – смерть:
Только смерть, проиграв, растает
Среди праведных вешних хлопот…

Закричит вернувшейся стаей
И заполнит собой небосвод
Возвращённая миру совесть –

Чьи-то добрые вспомнишь дела…

Лишь весна на сегодня – новость,
Что для всех, навсегда светла.

2011



В детстве все ворóны были белыми –
Словно снег, спускались к нам с небес…

Что же ты, Земля, с вороной сделала,
Если белый цвет её исчез?

Пеплом нынче в небо поднимаются,
Падаль, вниз пикируя, клюют;
Матерятся хрипло, дурью маются,
А заметят белую – забьют.

Чтобы миновала доля страшная
Всех новорождённых воронят,
Сажей осторожные мамаши
Пёрышки им белые сурьмят.

Сызмальства уже не вспоминая
Истинного цвета своего,
Каждый белый день встречают граем,
Будто бы орут: «Распни его!»

…Так, прокаркав долгий серый век свой,
И умрёт – и лишь в предсмертном сне
Вспомнится вороне чьё-то Детство –
Белое, как павший с неба снег.

2001



Что знает рыба о базарах рыбных,
О радугах и судорожном блеске
Бесчисленных рядов живых жемчужин? –
Оттуда ни одна не возвращалась!
И все её познания о суше
Преломлены текучею водою,
В которой там и сям крючки свисают,
Как в мир иной пути, проводники;
Как поводы для испытанья силы
Судьбы́ – и нервов рыбьих фаталистов…
Мне кажется, с клиническою смертью
Сравнить возможно небывалый случай,
Когда с крючка сорвавшаяся рыба
Внезапно возвращается к товаркам
И говорит про свет в конце тоннеля,
Когда придёт, нет – приплывёт в себя…
Но нету рыб, вернувшихся с базаров;
Нет ни одной, что приползла бы с суши:
Загадку эту им не разгадать –
Иль я не прав?
Ведь есть густые мангры,
Где илистый прыгун вовсю резвится,
Как некий волхв, пророк иль метафизик –
Посередине, меж двумя мирами,
Застрявший на нейтральной полосе!
Ведь были героические рыбы,
Что без крючка на берег выползали
На плавниках дрожащих, добровольно
Меняя воду на суровый свет –
Об этом рыбьи летописи помнят…

Вот так и мы все вылезем когда-то
На берег неприступный, незнакомый –
И новою средою обитанья
Мы наше воскресенье назовём.

2000



Когда люди спят, просыпаются птицы:
Они поют, они говорят;
И день распахивает ресницы,
Ими разбужен, воспет, объят.
В короткий выдох, в прогал рассвета –
Они успевают спасибо сказать
За зиму, осень, весну и лето –
И день вылупляется на глазах
В минуту вспыхнувшего затишья,
Когда непонятно, прошла ли ночь;
Когда даже слово людское – лишне;
Когда лишь птица может помочь –
Простить, пожалеть, позвать из мрака
Несотворённый, немеркнущий свет…
Потом будут люди, машины, собаки –
И мир, и война;
И жизнь, и смерть.
Но чтобы грянуло первое слово,
Слетел первый снег, прозвенела капель,
Седмица творенья свершилась снова –
Должна вначале затеплиться трель.
Во тьме кромешной, ещё вчерашней,
На грани тонкой меж да и нет –
Чирикнет птичка – и больше не страшно:
Наступит завтра.
Придёт рассвет.
Потом – потянет дымком из кухонь;
Потом человек победит свой сон –
И день сотрясёт его вечная ругань…
Но дню нипочём: он уже спасён.
…Мы выйдем в пространство, его не заметив,
Чтобы ввысь устремляться и падать ниц –
И день нас встретит, высок и светел,
Согрет предутренней радостью птиц.

2006



Песня

                                            Но если нет ни радости, ни горя,
                                            Тогда не мни, что звонко запоёшь…
                                                                                        Н.М.Рубцов

От горя перехватывает горло,
И в радости бывает не до песен –
Как не до песен при подъёме в гору,
Когда от неба самый воздух тесен.
Лишь в тишине усталой, на привале
Меж двух вершин – а может, двух провалов –
Вдруг станет человечьими словами
Всё, что кукушка нам накуковала,
Всё, что сороки нам настрекотали,
Что свиристели нам насвиристели…
Без проку, без корысти и без цели
К нам на привале песня прилетает,
Как дружеский привет от той вершины
Или от той неутолимой бездны,
Куда, как ни старались, не дошли мы;
Куда стремиться даже бесполезно –
И всё-таки, без пользы и без цели,
Туда не прекратит душа стремиться,
Чтоб снова на привале, на пределе –
Ей песенку свою пропела птица.

…Когда устанет горе, стихнет радость,
Когда умолкнут гордые оркестры –
Тогда в тиши на дудочке воскресной
Звенит одна простая благодарность:
Благодарит за радость и за горе,
Благодарит за пряный день и пресный;
Благословляет птиц, в чьём звонком горле
Вся эта жизнь и смерть звучит как песня.

2009


                                      А.Киселёвой

В природе смерти нет:
Живой до донца снег
Храбрится, плачется, смущается, смеётся –
И наполняет мир
Прекраснейшей из игр;
И сердце горячо и ровно бьётся.
Снег заново творит
Им занесённый скит,
И лес,
И дерево, что вышло вдруг из леса;
И длится та игра
С утра и до утра
Под млечной тишины младенческой завесой.
Снег-фокусник накрыл
Угрюмый чёрный мир
Подобьем белых крыл,
Земли едва касаясь;
И – раз, два, три! – умолк
Угрюмый чёрный волк –
И умер – и воскрес
Весёлый белый заяц.
Не покладая крыл,
Снег из себя лепил
Зверей, людей:
Их пыл,
Их лица, лапы, руки;
И словно светом – зал,
Смерть – жизнью наполнял,
Пролив в её провал
Заоблачные звуки.
Прикинувшись слепым,
Касанием своим
Снег, словно серафим,
Преображал пространство;
Умолк герой газет –
И вострубил поэт
О том, что смерти – нет;
Есть – продолженье странствий
По близким небесам,
По детским голосам,
По любящим глазам,
По древу мировому.
В душе сквозь темень дней
Снег светит всё сильней –
И скатертью пред ней
Лежит дорога к дому.

2008



Ушедшему

Всё искал, где глубже, словно Шекспиров крот;
Шёл по жизни, как по цепи верховых болот,
Словно кочки над топью, меняя названья работ.

Исчезая на миг, ты не знал, что уйдёшь навсегда…
Ты растаял, как крик вдали, как в песке – вода;
До тебя не подаст рука, не дойдут поезда.

Срок настанет – и нам, сквозь внезапную эту тьму,
Отправляться строго по одному
На последнее интервью, рандеву – к Тому,

Кто, зажав нас всех в горячей Своей горсти,
Нам в ответ, как на грех, на испуганное «Прости!» –
Молвит:
– Всех вас хотел, но не всех вас успел
Спасти.

2008


                                      Отцу

Зимы отсечённый кусок
Рвут собаками вешние воды…
Из раковых корпусов
Небритый Апрель выходит.
Из раковины, скорлупы
Выпрастывается младенец;
Из простынь и полотенец
Кровавых – топорщит стопы́
И делает первый шаг,
И ёжится, и замирает;
Как будто босая душа
По лезвию жизни ступает.
Её рассекли пополам –
Прошедшие зимы, лета
Лесами, ступенью ракеты
Упали к её ногам.
Чреватое смертью время
Вновь смерть от себя отсекло,
И снова для всех, со всеми –
И молодо, и светло;
С больничной восстав постели,
Так жадно торопится жить,
Как если бы две души
В одном искалеченном теле
Чудесно теперь обрело
И больше не ходит – летает;
И льды, словно дымка, тают,
И дышится так тепло...
Хоть знает одна из душ,
Что за ночь подобьём алмазов,
Покроют поверхность луж
Прошедшей зимы метастазы;
Что жертвою рук и ног
Отсрочено лишь расставанье;
Что выписка днесь – залог
Грядущего заболеванья, –
Но верит другая душа,
Распахнута, словно листья, –
Что снова, до крика дыша,
Нас боль от болезни очистит;
И, словно из ран берёз
Внезапно прольётся сладость, –
Из наших последних слёз
Проклюнется первая Радость…

Не всем верховодит срок.
Не всё в человеке тленно.
И наша болезнь – залог
Грядущего выздоровленья.

1999–2002



Русский индеец бредёт по каменным джунглям,
Забыв, зачем он здесь, что так бессонно искал;
Избежав обращения к сектам и прочим джунам,
Не избегнув увидеть за встречным лицом – оскал.
Здесь вместо стрел оперённых в руках – рыбьи кости,
И вместо кондоров – небо распято на «ТУ».
Здесь всё забыло, зачем оно было, вовсе;
И от машин пролетающих – привкус убийства во рту.
Русский индеец влезает в вигвам свой блочный
И засыпает в нём, как бледнолицый, без снов.
И забывает про воздух лесной, проточный –
Дар одному из его нерождённых сынов.
…Было – деревья дымились, как трубки мира;
Жили в них звери и дети, и он там жил.
В дом восходящего солнца вот-вот квартира
Преобразиться могла под наплывом весенних белил…
Краска осыпалась – гримом предательским стёрся
Так незаметно Земли родовой узор,
Что голова чужая глядит теперь из колодца
С вдовой водой, и вовеки не смыть позор
С голой души без надежды, измаранной бытом –
Смертной привычкой себя забывать день за днём.
Всё тяжелее раскованным бьёт копытом
Пульс, пропадая в артериях – в прериях беглым конём.
Тлеет простреленным пулей картонным щитом щитовидка,
Новых пришельцев столицей глядит Чернобы́ль;
Рвётся спасительных раковин тонкая нитка –
Из скорлупы стихотворной растёт та же быль.
Речи вождей прерываются сытой икотой,
Нищие вёсны себе не находят зверья…
Скоро закроют, видать, и Поля для Охоты –
Вечной, блаженной Охоты – пустые поля.

1998



Паспорта у нас – краснокожие,
После праздников мы – краснорожие…
А душа у нас всё же – зело красна,
И горит на весь мир – в тыщу свечек она:

Ей бы всех согреть, ей бы всех спасти,
На миру сгореть – угольком в горсти.
Пусть напрасен жар, бесполезно тепло,
Но душа наша всё же – красна зело;

Пусть сквозь дыры и щели
Сквозит она,
Пусть угаснуть в безверье
Грозит она,

Но горит так ясно –
Не обессудь…

Пусть сгорит и погаснет –
Не в этом суть.

1990–1993



Как некогда пророк, взгляни окрест –
И вой, лаяй, пока не надоест;
Потом пройди ещё с полтыщи вёрст,
Опять взгляни окрест: всё тот же мост
Из горя в горе, из лучей и звёзд
В беззвёздные пучины под крестами
Всё тот же переход – сиречь, погост.
Здесь те, кто ни себя жалеть не стали,
Ни мир, ни время – посмотри окрест:
Ни завтра, ни вчера у этих мест
Как будто нет. Последний слабый крест
Обрушится – и пустота настанет.
…Хотя в столицах новые кресты
В хорошем исполненье видел ты –
Тем отрешённей море темноты
Молчит вокруг цветущих вавилонов;
Но только здесь – ты погляди окрест! –
Последний, ветхий, скорчившийся крест –
И есть тот Крест, пред Кем не надоест
Смиряться, бить врага – и бить поклоны…

Одно лишь это злое бескрестовье
С таким родным берёзовым пеньком –
И есть твоё священное бездомье:
Последний, слабый, настоящий Дом.
Ведь только здесь, едва взглянув окрест
Сквозь завтра и вчера, – замрёшь навечно…
О Русь моя! О мой пятиконечный,
Последний, одинокий, красный Крест…

2002



В небесном телевизоре закончилось кино.
Там ветер тигром рыскает,
И снег валит давно.
Там чёрное и белое, и нет других цветов.
За всё кино, что сделали,
Снег судит нас без слов.
Там, на экране праздном,
Средь снежной кутерьмы,
Растаяли фантазии –
И отразились мы.
Там всех нас разделили на плохо-хорошо,
А после вместе слили –
И снег на всех пошёл
Сугробами, субтитрами, судьбой эфира – снег –
На лицедеев, зрителей, на реквизит – на всех.
А мы внутри отыгранного этого кина
Не бегали, не прыгали – стояли, как одна
Массовка, вместе взятая,
Сведённая с вершин,
Остывшая, озябшая;
Стояли, как один –
Последний, отмороженный, прозревший киноман;
Не плача, как положено,
Не прячась по домам –
Но понимая: вышел весь
Художественный фильм,
И плёнки разноцветной спесь
Растаяла, как дым…
На правых и на левых,
Как на голову – снег, –
Свалился чёрно-белый,
Документальный век;
Прошёл сквозь души тусклые,
Промёрзшие насквозь –
И кончилось искусство.
И небо началось.

2007



Подражание Окуджаве

Большеглазая девушка Надя
Не устраивала скандал;
Лишь сказала:
– Ты в душу нагадил.
Повернулась – и след пропал.
Ясноглазая женщина Люба,
Вытирая платком глаза:
– Ты, – сказала мне, – в душу плюнул!
И растаяла в полчаса.
Я верёвки себе отмерил –
Жить теперь не имею прав…
Лишь слепая девочка Вера
Кротко держит меня за рукав.

2002



Задумываясь, лето на лету
На тень свою невольно оглянулось –
И будто бы заснуло;
И проснулось,
Переступив незримую черту,
Совсем иным:

Июльской круговерти
Расплывчаты и бледны миражи…

Как мальчик, вдруг задумавшись о смерти,
Впервые ощутил: конечна жизнь –

Так ныне медлит в августе чужом
Как будто растерявшееся лето,
И память вместо сотканных из света
Воздушных крыл – маячит за плечом.

И вот уже по-новому полёт
Взрослеющее время продолжает;
И тени в стаи птичьи собирает,
И песенки другие им поёт.

Уже над завтра высится вчера:
Воспоминанья лето окрыляют –
И ярко, словно в детстве, раздувают
Огонь давно погасшего костра.

Так я отважно угли ворошу:
В ответном жаре сквозь завесу дыма
Почувствую дыхание любимых –
И вновь живу.
По памяти дышу.

8 августа 2004



Нам было в языке родном, как в храме,
Как в музыке, как в роще золотой…
А значит, мы теперь виновны сами
В бессовестной и бедной речи той,
В духовном и словесном том бессилье,
Что рты свинцом залило на века, –
Как будто не было у нас России,
Ни русского родного языка.

2005



– Из Москвы! Из Москвы! – стенают,
Как стенали: «В Москву! В Москву!»
Там, за каменными стенáми,
Всё получится. Всё смогу.

…Только нету спасенья в пространстве:
Все его рубежи – миражи;
Сколько стен ни дроби, ни странствуй, –
От Москвы вовек не сбежишь,

Потому что сама сбежала
От тебя – из Москвы – Москва;
Потому что давно бомжами
По руинам бродят дома,

Убежавшие от хозяев,
Что когда-то звались: «народ»;
От хозяев, что, рты раззявив,
У чужих толпятся ворот.

Между нами – не льды, не моря,
Но друг к другу не возвратиться:
Догнала, обступила столица –
Дорогая Москва не-моя.

2006



Позолоченный листьями старый двор
Юная дворничиха мела;
Над Москвою кружился праздничный сор –
И хотя не звонили колокола
В те поры́ – звенела сама Москва:
Словно диск – под иглой, пел асфальт под метлой;
От окраин до Каменного мостá –
Танцевала она, ведь была молодой:
В восемь с гаком столетий – поверишь ли, друг? –
Вечной девочкой той, что привыкла считать
Не века – такты вальса – за кругом круг…
Но круженья её не воротишь вспять.

…Вечерами училась она в МГУ,
По утрам – кое-как – сонный двор мела…
Чужаку объяснить это вряд ли смогу,
Но в московской беспечности – правда была;
Потому-то её разноцветный сор,
Оттого-то её золотые листы,
Устилавшие только что убранный двор, –
Нынче кажутся чище любой чистоты.
Хоть и были с ней только совок да метла,
Хоть зовутся застойными те года –
Наводить беспорядок она могла
Восхитительно-светлый вокруг тогда.
Каждый был в той уборке участвовать рад,
Неслучайно казался почти игрой
Этой барышни (или крестьянки) обряд:
По утрам по дворам поднимать золотой
Сор, как старый мотив поднимает игла
Над дорожкой пластинки, затёртой до дыр…
Вся Москва нам театром – и храмом была;
Бескорыстной, беспечною – лучшей из игр
Были будни и праздники той Москвы:
Окуджавы напев над её Окружной,
Шпаги звонче – смех шпаликовской пацанвы;
Полетаева синь и сентябрь обложной.
Не застойно – достойно пространство своё
Лучшей – тайной свободы – хранила она…
Потому я любил запустенья её –
Драгоценную бездну без крышки и дна.
Нет, не мерзость – а благословение в том
Золотом запустенье;
Не пустошь – простор!
…Был всеобщим двором – её каждый дом,
Был родимым домом – любой её двор.
Каждый был там волен, вне каст и схем,
Лезть с азартом детским во все дела,
Петь, учиться, работать… Всяк был там – всем,
И Москва – одною для всех была.
…А теперь, среди тьмы современных столиц,
Мне просвет той, единственной – не найти;
Не найти под личинами – истинных лиц,
Потому что давно уже сбился с пути
В ту Москву, где был каждый – и швец, и жнец, –
Как москвич – москвичу: даже больше, чем брат;
Где стихи на Арбате читал скворец;
В ту Москву, что зовётся теперь – Китеж-град.
Дилетантов эпоха – давно прошла.
Кесарь кесарю лапу мохнатую жмёт.
Каста дворников, в ночь засучив рукава,
Аккуратно Москву – из Москвы – сметёт.
Время игр прошло, началось время «ч»:
Всё серьёзно, угрюмо – рассчитано;
И не слышно скворца на её плече:
Нынче жирным ворóнам насест – оно.
Третий Рим золотые крупицы свои
Перед сменщиком бойким стыдливо собрал,
Будто нищий – с асфальта – босые рубли;
И во тьме новодела навек пропал.
Нынче правит бал Вавилон второй –
И нелеп, и смешон твой застойный вальсок,
Несрастаем с компьютерной этой игрой…
Век пластинку старую бьёт в висок,
Колет, словно орех, – поднимает на смех
Тех, кто вальс допотопный с утра танцевал…
Богу – богово. Это кино – не для всех.
Храм-театр? – Скорее: базар-вокзал!

…И неважно, родная, что стало с тобой:
Отучилась ли ты в МГУ своём,
Чтоб уехать – и не возвращаться домой?..
Все мы скоро там будем:
Уедем. Умрём.
Будем лезть в бутылку – и в пробках стоять;
Будем город огромный, чужой – городить,
И чужое небо над ним коптить;
Лишь во сне себя обретать –
Воскресать.

Пусть застроен насмерть мой старый двор,
Мне присниться живым – кто ему запретит?
…Золотая память сквозь радужный сор
К нам весенним скворцом на руины летит;
На Арбате щебечет, стучит в виске –
Ох, и чýдны, Боже, Твои дела!

…Нет, я плачу совсем не о грязи в совке –
О пыльце золотой, что в совке была.

2001–2011



Держу я путь из дальних мест.
Со мной – нужней всего –
Краюха, и вино, и крест –
И больше ничего.
Лихие люди подошли,
Спросили:
– Что несёшь?
На всех поклажу подели! –
И показали нож.
– Вино и хлеб, чтоб пить и есть, –
Бери, лихой народ!
И только крест, и только крест
Никто не отберёт.
– Твой крест не выпить и не съесть, –
Мне атаман сказал, –
И мы не взяли бы твой крест,
Хотя б и предлагал.
..И снова я один в пути.
Ни хлеба, ни вина.
И нет селений впереди –
Дорога лишь видна.
Во рту – росинки ни одной.
Шатаюсь на ходу.
Но всё ж, покуда крест со мной, –
Дойду, куда иду.
О татях в сумраке лесном
Подумать не боюсь
И знаю: коль заснул с крестом,
То я с крестом проснусь.
…Держу я путь из дальних мест –
Меня Отчизна ждёт.
Не я несу свой тяжкий крест –
Мой крест меня несёт.

2002



Обмáнут быстротою дня,
О жизни не суди беспечно:
Жизнь потому одна дана,
Что эта жизнь продлится вечно.
Одною жизнью навсегда
Себя спасёшь – иль уничтожишь...
Ни тьмы, ни Страшного суда
Ты на вторую не отложишь.
Быть на щите иль со щитом –
Решает каждое мгновенье
На этом свете, а на том
Твоё мгновенное решенье
Становится навек твоим,
Как очертанья губ – и мыслей;
Как затвердевший чёрный дым
Мостов, сожжённых в этой жизни.
С моста идёт дорога в гору.
Судьбы всё круче серпантин.
Как ни петляй средь отговорок, –
Твой настоящий путь – один.
Так усмири опасный ропот,
К вершинам путь держа в веках –
Ведь станет самый краткий шёпот
Бессмертным эхом в тех горах...

2002



Эхо

Кто отражён в душе, велик? –
Лик.
Кто злейший враг твой, человек? –
Век.
Кто жизнь научит принимать? –
Мать.

Что в нас растёт из глин телес? –
Лес.
Что свет по нашим льёт вихрам? –
Храм.
Что ждёт нас за посмертным льдом? –
Дом.

Но как открыть в том доме дверь? –
Верь.
Когда пройдут разлук дожди? –
Жди.
Как не пропасть в ночи густой? –
Стой.

Кто заточён в оковы тьмы? –
Мы.
Что делать, чтобы боль стерпеть? –
Петь.
Что делать, чтобы страх забыть? –
Быть.
Что сможет выдержать удар? –
Дар.

2006


Стихи предоставлены автором, публикуются впервые