Зафонарело слишком скоро.
Октябрь взошел на календарь.
Иду в чуть-чуть холодный город
И примороженную гарь.
Там у корней восьмиэтажий
Я буду стынуть у витрин<,>
И мелкий стрекот экипажей
Мне отстучит стихи былин.
Я буду схватывать, как ветер,
Мельканья взоров и ресниц.
А провода спрядутся в сети
Стально-дрожащих верениц.
Мне будут щелкать в глаз рекламы
Свои названья и цвета<,>
И в смене шороха и гама
Родится новая мечта.
И врежется лицо шофера,
И присталь взора без огня,
И дрожь беззвучного опора,
Чуть не задевшая меня.

<1913>
[Третьяков 2001, с. 440-441]



Лифт

Вы в темноте читаете, как кошка,
Мельчайший шрифт.
Отвесна наша общая дорожка,
Певун-лифт.
Нас двое здесь в чуланчике подвижном.
Сыграем флирт!
Не бойтесь взглядом обиженным
Венка из мирт.
Ведь знаете, в любовь играют дети!
Ай, Боже мой!
Совсем забыл, что Ваш этаж – третий<,>
А мой – восьмой.

<1913>
[Третьяков 2001, с. 442]



Байкал

Бокал
Байкала
Бает: бай-бай!
Лосково лыс.
Ласково лузгает гальку.
Бока Байкала – круч короста.
А во весь рост
Блестят берестяные горы.
Байкал ласкает голубое.
И лает лаем волн-собак
От веса вод дрожащий бак,
Пока не ввинтит полдень гайку
И бык-Байкал не хряснет с бою
Кремнебревенчатые сараи,
Кривые губы берегов<,>
Христосуя
Хрустлявым хрусталем рогов.

[Третьяков 1924а, с. 43]



Верблюд

На шали зарева закатного кургана,
На серебре степного блюда –
Молчание верблюда.
Свежо степное ветряное пойло.
Мхом обволок клокастый войлок.
Пуды усталого мяса.
По колеям небесного сосуда
Аэролит протрясся.
Верблюд пойдет на утро вязко
Вращать чигирь.
На ироничном рте болтается увязка,
В копытах – гул булыжных гирь.
Верблюд, беги! А то придет погонщик,
Плевком колючим плюнет кнут.
На зареве зари верблюжий выгиб тоньше.
Горбы с курганами обнимутся, уснут.

[Третьяков 1924а, с. 55]



Семь богородиц

Мне говорил вислогубый уродец:
«Я знаю семь богородиц.
Сахарная сладость –
Всех Скорбящих Радости,
Губы оближешь». И чмокал.
«Богородицу Казанскую
В каменьях за выблеском стекол,
Важную Иверскую,
Богатую Владимирскую,
Где бабы в родах кричали –
Утоли Моя Печали.
Богородицу безымянную, новую –
В жемчугах барыню узорную,
И еще богородицу, на липовой доске,
Обгорелую, черную,
С этакими белыми глазьями
В кабаке…
Подайте копейку на свечку стеклянную, пьяную
Помолить восьмую, живую, бабу румяную!..
Ах, чорт возьми! Господи боже!..
Стянем боле – купим дороже.
Счастливого пути, барин хороший!..»
И долго шептал уродец:
«Я знаю семь богородиц…»

[Третьяков 1924а, с. 55-56]



Ясныш

Жена – нежноножно.
Друг – ругань.
Любовница – в лоб и ниц.
Не то ты.
Не то ты, а более
Ломоть хлеба, усыпанный солью.
Я подошв о панели края сношу<,>
Идя к любимому
Яснышу.
И вот –
Ясныш везде: в трамваях,
В домах, под'ездах и пиках шпилей,
Звоны пудами даря, отдавая
И просвежая ребра навылет.
Ясныш – отцеженный зной,
Павший из мая нá лето.
Ясныш – это казной
Бренчу в груди переналитой.
Ясныш – это иду,
И буду итти, сжатый в кулак.
На моем черепном зеркальном льду
Пламенем ломится ясный флаг.
Пружинь работу – не сгаснешь,
Лишь глаза б до краев палитры.
Не жена, а товарищ – Ясныш
Это солнце – жизни – ты.

[Третьяков 1924а, с. 59-60]



Нежнь жене

Томик, налитый прошлым,
Сохами глаз пахать.
Ольге легли к подошвам
Льготные глины стиха.
Ясные яства Яснышу
Я сношу.
И новою ношею шею
Светло одев,
В завтра ступаю и слушаю,
Что говорят две
Прежние
Те ж:
Ясныша ближние нежни
И мятеж.

[Третьяков 1924а, с. 60]



Гроза
(Словострунь)

Пепел – платы полей.
По полету птах
Косо стелется кволый скелет тополей.
Вопли птах.
Лоб – плита.
Хошь капли!
В кислый ком.
Языком
Муть томит.
Тьма на темя!
Ать-два! Ать-два!
Дзз…
Языками, взалкав, заплакала листва.
Ветер – тетерев
Встоковал от востока.
Ветер сыпким смычком
Разрезает корзину земли.
Ветер стервой рванул,
Посинел, засопел,
Зазвончал и начал
Раз-раз-раз
Раскачивать туч качели
Врыв – и щель.
Вкруть – и щек
Щекот еще.
Щади! Дирижер!
Рев ущемился в морщинах ущура очей.
Толкачат кирпичи.
Растараща шатнули грез рощи.
Тучи морщат и рыщут
В разрыве узды древяной.
Бич! Продрог.
Зыч! Ощерьсь!
В градобойную пасть,
Чтобы рокот и гром –
Ветрогон – аргамак,
Небо – негр, в пасть упасть
Мог.
То рокот расчерчен зарницей.
Ниц
В гроб!..
Перелил. Протопил.
Струйны полосы
Ленивых песков.
Плавники последних всплесков
Уплывают в полынь.
Полуда полудня
Линяет на длинном небе.
Стеклянные зерна на хлебе.
Теплыни мантия ныне,
Льну позвольная льнуть,
Лебезит в зеленя.
Ланью
Молонья.
Излелеян
Оленем клен обленился,
Диваны полян зеленя…
Полдень – желтень!
Чивилей ручьевых птицелей
Олелей!

[Третьяков 1924а, с. 68-69]



17 – 19 – 21
<Отрывки из поэмы>

III
Душелиб

С запада	дуй…	дуй…	иду.
С востока	вей…	вей…	иду.
Солнцем	стань	день…	иду.
Дном	иду…	стынь…	иду…      ночь.
Перетопил	гон	вод	даль      дней.
Похоронил	стон	плач	кладь      мук
Я ль	перенесу?		Нет?
Боль	перегорит		в дым.
Да.	Не торопись.		Колокола.
Мать!	Похоронил.		Вой зим в трюм рам.
Мать!	Колокола		там бьют там-там.
Склон	глины слизь ям.
Стон	гонит темь в дом.

На поклон иду горе положить…
Венок у ног<,> ты же дала мне жить.
Оборони
Обереги<,>
Благослови
День
      мой,
            зной
                  мой,
                        май
                              мой…

[Третьяков 1924а, с. 85, 89-90]



В.Маяковский, С.Третьяков
Рассказ про то, как узнал Фадей закон, защищающий рабочих людей
<Отрывки>

<…>
Свистнул хозяев,
                            и над ними,
                                                как кнут,
навис трудовых законов кодекс.
В этом кодексе
                          крепкий наказ:
растить
             и беречь рабочий класс.
О рабочем труде
                            должен радеть –
кодекс законов о труде.
Этот закон
                  не об'едешь с тылу,
пока рабочая власть жива.
Будем хранить рабочую силу,
будем
          беречь
                      рабочьи права.

<…>
Запылал Фадей,
                            как червонный туз,
записался на биржу и в профсоюз.
Входит Фадей на заводской двор,
идет
        заключать
                          трудовой договор.
<…>
С тех пор
                у всех Фадеев водятся
эти книжки рабочего кодекса.
Силком не вырвешь,
                                    разве пальцы отвалятся.
Такого кодекса
                          нет нигде.
Живут Фадеи
                        и не нахвалятся
на советский кодекс
                                   законов о труде.

[Маяковский, Третьяков 1925]



Лозунги
(1923 – 1927)
<Отрывки>

Выдержит тот, чьи крепче нервы.
Комсомол! Крепи РКП резервы.

Быт глуп.
Быт спит.
Рабклуб,
Бей быт!

Запомни заповедь одну:
С собою в клуб бери жену, –
Не подражай буржую, –
Свою, а не чужую.

Союзу Советов грозят враги –
Рабочий мира, Союз береги.

Баба, в совет! Не бойсь мужика!
Нужна в управленьи и бабья рука.

Товары – селу,
Городу – хлеб.
Вот это – смычка,
Вот это – нэп.

Рукой нарсуда истребим широко
Хапуг, самодуров и совдураков.

Советский Союз –
Земшара шофер,
Авто и дороги
Строй Автодор.

Замени машиной дроги,
Строй шоссейные пути,
По проселочной дороге
К коммунизму не притти.

Чего стучать костями,
Тряся проселков пыль!
Рабочий!
Крестьянин!
Садись в автомобиль.

Велика Федора,
Да не член Автодора.

Что ты? Что ты? Что ты? Что? –
Во дворе заржал авто,
Не нуждается в овсе,
Гладко гонит по шоссе.

Плохи дороги – вороги:
От них товары дороги,
А от шоссе хорошего
Товары стоят дешево.

[Третьяков 1929, с. 93-100]



Противогазы
<Отрывок из пьесы:
рабочий Дудкин убеждает других рабочих войти в зараженную зону>

Дудкин. Сейчас наше дело действовать. Кто делал Октябрь? Вы и миллионы таких же рабочих. Кто отгрызался на фронтах? Вы. Кто голодал? Вы. Кто сейчас за уши вытаскивает нашу промышленность? Вы. Кто хозяева завода? Вы. Так будьте хозяевами! Ни пылинки на ветер. Для кого? Для своих ребят. Для ребят всего мира. Газ прорвался – взять его за глотку. Зажать обратно. Чей он? Рабоче-крестьянской республики. Развалить завод – пустяки. Поди, прибери его к рукам. Чего испугались? Койки лазаретной? Смерти? Я вас знаю. Степан! Семен! Сергей! Никита! Были вы на фронте?

Голоса. – Были.

Дудкин. Дрались голые, беспатронные, холодные, скрипели зубами? А ты, Петр, не бился в Питере? А не ты в Октябре Кремль брал? А у деревенских кулаков хлеб надо было отвоевывать под пулеметами? А от сыпняка на Волге дохли? Трусили? Нет, не трусили. И сейчас не трусите. Завтра вы ответите гостям: мы отстояли наш кусок фронта – производственного. Если вы рабочие и революционеры, нет вам выхода отсюда иначе, как через газ. По три минуты на брата. В работу. Сейчас же. Поняли?

Голоса. – Поняли.
              – Правильно.

Женщины. – Ваня, не пущу.
                   – Ребята, ребята останутся!
                   – Не смей ходить!
                   – Не пущу!

Дудкин. С ума сошли. Время дорого. Вы не дамы, истерику вам нечего устраивать. <…>

Старуха. Бабы, стыдно. Слышали, о чем речь? А если Троцкий на фронт прикажет? Тоже на печку потащите? И не покраснеете? Время мало. Здесь не мешать. <…>

Жена Дудкина. Иди, иди, голубок. Рот завяжи. На платок.

Дудкин. Не надо. Пока, всего хорошего. Прицепляй лампу. <…>

[Третьяков 1924б , с. 100-101]



По поводу «Противогазов»

      Почему написана эта вещь?
      Во-первых, меня поразила тема, взятая из действительности.
      70 рабочих отстояли завод, работая без противогазов по три минуты и выходя из ядовитой атмосферы отравленным. У этой темы две существеннейшие стороны: во-первых, в ней, как ни в какой для меня, овеществилась длящаяся и во время нэпа революция – не на фронтах и баррикадах, но в самой производственной ежедневности и гущине.
      Во-вторых, для меня эта тема стала дорога потому, что заключенный в ней факт возможен только в Советском Государстве или там, где на пороге революции рабочий начинает себя осознавать неизбежным хозяином производства. Такое явление имеет своего родственника в лице другого гигантского по замыслу явления – в лице «субботника» или «воскресника».
      А с другой стороны пьеса эта явилась для меня экспериментом построения мелодрамы сегодняшнего быта. Казалось бы, нелогично и протестовать против бытоотражательства и в то же время фиксировать быт в пьесе. Но дело в том, что насквозь агитационная тенденция, по которой я строил пьесу, и большая затрудненность в настоящее переходное время сразу перейти от изображения людских типов к построению стандартов (образцовых моделей) все же позволяют мне считать эту пьесу опорным пунктом, от которого можно двинуться по линии уничтожения чистого бытового изобразительства к сценическому строительству стандарт-человека и стандарт-быта.
      Затянутую экспозицию (1 акт) считаю большим дефектом, акт этот неоднократно мной переделывался, я не знаю сценической ценности этой пьесы, хотя полагаю, что она значительна уже в силу своей сегодняшней обязательности, но тем не менее я ее помещаю в «Леф'е» именно как драматический эксперимент, как отправную точку, опираясь на которую я найду для себя возможным перенести вопрос о том, «какая пьеса нужна сегодняшнему театру» из плоскости теоретических рассуждений в план практического театрального поиска.

[Третьяков 1924б, с. 108]

Составитель Н.Н.Перцова


ЛИТЕРАТУРА
Лексикон – Вольфганг Казак. Лексикон русской литературы XX века.
      Перевод с нем. М.: РИК «Культура», 1996.
Маяковский, Третьяков 1925 – В. Маяковский, С. Третьяков.
      Рассказ про то, как узнал Фадей закон, защищающий рабочих людей //
      А.Крученых. ЛЕФ АГИТКИ Маяковского, Асеева, Третьякова. М.: Издание
      Всероссийского Союза Поэтов, 1925, с. 52-60.
ПРФ – Поэзия русского футуризма. СПб.: Гуманитарное агентство «Академический проект», 2001.
РП:20 – Русские писатели 20 века. Биографический словарь. М.: Большая
      Российская энциклопедия, Рандеву-АМ, 2000.
Третьяков 1924а – С.Третьяков. Итого. Стихи. М.: Гос. изд., <1924>.
Третьяков 1924б – С.Третьяков. Противогазы // ЛЕФ, 1924, № 4, с. 89-108.
Третьяков 1929 – С.Третьяков. Речевик. М.-Л.: Гос. изд., 1929.
Третьяков 2001 – Сергей Третьяков // ПРФ, с. 440-450.