Когда-нибудь, верша итог делам,
Как бы случайно, в скобках или сноской,
Я возвращусь в первоначальный хлам,
Зовущийся окраиной московской.
Любой пустырь от давешних времён
Мне здесь знаком на радость и на горе,
А чья вина? Я не был здесь рождён –
Но и страна не рождена в позоре.
Никто, как я, не ведал жизни той,
Где от весны к весне, от даты к дате
Такой подробной, бережной тоской
Озёрца луж исходят на закате,
Где всё, что мне привиделось потом –
Пророки, полководцы и поэты –
Всё взращено прекрасным пустырём,
Раскинувшимся за моим двором,
Под грохот железнодорожной Леты,
Где перегаром пахло из канав,
Ночами пьяных укрывал овражек –
И брезжило на трезвых лицах вражьих
Осуществленье смехотворных прав.
Нас нет совсем. Мы вымерли почти.
Мы выжили, мы выросли врагами,
Прокладывая ощупью пути
На родину, что стонет позади,
Мерцая, как звезда за облаками, –
Пока не хлынет царственное пламя,
Чтоб белый свет прикончить и спасти.
1974
Стихи о жертвенной роли
интеллигенции в революции*)
Но я-то не видал по счастью
Тобой усвоенных с трудом
Счастливых снов советской власти
О красном веке золотом.
Там все, кто молоды и стары,
Вкушают труд или досуг.
Там розовые комиссары
Воскресли силами наук.
Там геометрию, с цветами
Сплочённую в единый хор,
Венчает шёлковое знамя
На пиках покорённых гор.
Там женщины равно красивы.
Там диалектика хитра.
Последний там поэт России
Скрипит подобием пера:
«Пускай на трупах иноверцев
Следы когтей или зубов.
Моё обглоданное сердце
Удобрит почву для хлебов.
Из серого слепого света
Шагает, здравствуя в веках,
Рабочий класс Страны Советов,
Неся убитых на руках».
1974
Бесконечная минута.
Времени в обрез.
От заката до салюта –
Поле, воздух, лес.
Небо светлое померкло.
Город – на восток.
До начала фейерверка –
Самый малый срок.
И болотною водою
Поглощён закат.
Нависают темнотою
Волосы и взгляд.
И в соперничестве жутком
Взгляда и небес –
Крайний срок усталым шуткам:
Времени в обрез.
И дрожит трава сырая
За твоей спиной,
И взлетает даль без края
Праздничной волной.
И услышать можно даже,
Как, рождая страх,
С тихим звоном рвётся пряжа
В греческих руках.
И звенят, не затихая,
Зыбкие поля.
Шёпот, лёгкое дыханье,
Воздух и земля, –
И уже почти бесстрастно,
В пустоту скользя –
Небеса, глаза пространства,
Карие глаза.
1974
Могила Мандельштама
И снова скальд чужую песню сложит
И как свою её произнесёт.
1
Петухи закричали – но солнцу уже не взойти.
На трамвайном кольце не услышишь летучего звона.
Беспокойная полночь стоит на восточном пути,
И гортань надрывать не осталось ни сил, ни резона.
Государство назавтра отметит успех мятежа
Против властной умелости зрячего хрупкого тела,
Чтоб на сопках тонула в зелёном тумане душа,
Напоследок таёжной дубовой листвой шелестела.
По могилам казнённых попрятан бессмертья зарок.
Терпеливому слову дано окончанье отсрочки.
Я пройду по следам истерично зачёркнутых строк,
Чтоб добраться до чистой, ещё не написанной строчки.
Над Уссури и Твидом – закон повсеместно таков –
Слово виснет туманом и вряд ли кого-то рассудит.
Петухи закричали вослед перемычке веков,
Зреет новая песня, и всё-таки утра – не будет.
А на верфях шипела отрыжка японской волны,
Океан ухмылялся раствором щетинистой пасти,
И скользили по рейду суда на защиту страны,
Не сумевшей тебя защитить от восстания власти.
2
Столь я долго всуе повторял
Имена сроднившихся судьбою,
Что чужое слово потерял,
Прошлое утратил за собою,
Заплутался по пути назад –
И рассудок бестолочью занят.
Звёзды в рукомойнике дрожат,
В океанской ряби исчезают.
Полон я надеждою земной,
Смертная во мне бушует сила.
Что ты, море, сделало со мной,
Для какой свободы поманило?
Я от моря звёздного оглох,
И – куда как страшно нам с тобою.
Но бредут трухлявою тайгою
Макферсон, Овидий, Архилох.
Им идти уже недалеко
Зачерпнуть Аскольдовой подковой.
Канувшему в грунт материковый –
Моря на игольное ушко.
3
Идти вперёд, пути не выбирая.
Опасный прах отыщется потом.
А на поверку все дороги края
Тысячевёрстным тянутся крестом.
Грузовики вздымают грязь ночную,
И глиняные мокрые пласты
Из-под колёс, обочины минуя,
Летят на придорожные кусты.
Сама природа, в действии высоком
Бегущая предвзятости любой,
Тебе воздвигла памятники сопок
И распростёрла небо над тобой.
Но где-то вправду есть тот самый камень,
Сухой травы рассыпавшийся клок,
Прорыв небес с чужими облаками
И та земля, в которую ты лёг.
Червивое кощунственное ложе.
Века не просыхавший небосвод.
И снова скальд чужую песню сложит
И как свою её произнесёт.
1974
Пристанище ветхой свободы,
Бревенчатый короб зари.
Небось, к перемене погоды
Условней горят фонари.
Уйти бы в булыжные блики,
Душой перекинуться всей
За чёрную спину Палихи,
За зелень глазастых огней.
И за руки взявшись – с разбега
В пушистые кануть снега,
Храня на поверхности снега
Бездомный огонь очага.
При всём, что случится меж нами,
Душа, как большая страна,
Запуталась в прошлом корнями
И будущему предана.
И нет настоящей минуты,
Но сердце спасибо поёт
За светлые линии утра,
За каменный синий восход.
Мы мёрзли в толпе разогретой,
Смычками рвались тормоза,
И верные слуги рассвета
Нам снег заметали в глаза.
И кто-то расплатится скоро
За дни, что сбылись навсегда,
За мой несменяемый город
На страже любви и стыда.
1974
Согреет лето звёзды над землёй.
Тяжёлый пар вдохнут кусты сирени.
Пора уйти в халтуру с головой
Наперекор брезгливости и лени.
Над всей землёй сияют небеса.
В товарняках – коленца перебранки.
Уже по тёмным насыпям роса
Поит траву и моет полустанки.
И будет плохо, что ни говори,
Бездомным, заключённым и солдатам,
Когда повеет холодом зари
На мир ночной, обласканный закатом.
В неволе у бессовестных бумаг,
Истраченных раденьем человечьим,
Я захочу молиться – просто так –
За тех, кому сейчас укрыться нечем...
1975
Заката рыжая полоска –
Как будто птица горихвостка
Взмахнула огненным пером
Над керосиновым ведром.
Её усильем невесомым
Обочины озарены
Бесшумным заревом весёлым
До появления луны.
Покуда нам нельзя на волю,
Пока в неволе мочи нет –
Остался свет на нашу долю,
Ночной предавгустовский свет.
Остался впредь до жути зимней
Под осязаемой луной
На нашу долю – короб синий
Нагретый, звёздный и земной.
Нам остаётся месяц лета –
И можно ждать, как всякий год,
Пока багровый круг рассвета
Над хрупким дымом не взойдёт.
Мы в чистом воздухе окраин,
Как пробки, фортки отворяем –
И пьём рябиновый настой
С последней выжатой звездой.
В такие дни острее слышит
Намёки совести душа.
Над самым ухом осень дышит,
Листами твёрдыми шурша.
И надо, с зоркостью орлиной
На глаз отмерив крайний срок,
Надежду вылепить из глины
Размытых ливнями дорог.
1975
За ночью ночь меня всего трясло.
Отряд берёз держал границу леса.
Начало суток, новое число
Меня встречало лязганьем железа.
Неслись с окраин первые шумы,
Гудки гудели, грохотала трасса, –
И думал я: вот-вот увидим мы,
Как от востока светится пространство,
Как вороньё срывается в полёт,
Как небеса расхристаны и сиры...
И молодость – она не в нас живёт,
Но где-то прежде, в молодости мира.
Меж тем поодаль шум иной возник,
Вступала сталь каким-то новым ладом.
Я покидал берёзовый тайник
И торопился к каменным громадам.
И город был сияньем обагрён
Едва заметным, но неоспоримым,
И я входил, как на заре времён,
И шёл – как мытарь Иерусалимом.
Навстречу мне такие же, как я,
Шли люди в озаренье красноватом,
И мы сходились, как одна семья,
Где всякий был родным и виноватым.
Но мы родство таили в бездне глаз.
Движенья были сослепу неловки.
И притекали новые из нас
К автобусной заветной остановке.
Любой дышал, как будто ношу нёс.
Походки тяжки, лица воспалённы.
И вдалеке гремел мусоровоз,
Как будто поступь танковой колонны.
Нечистым газом бил из-под крыла...
Казался воздух огненосней кремня.
Рассвет не шёл. Заканчивалось время,
Дышала вечность, за сердце брала...
1976
Похолодание прошьёт роскошный май
И зелень по чертам фасадов.
Душа прояснится. Как хочешь понимай
Игру сердечных перепадов.
А время спряталось. Исчезло без следа,
Как мокрой осенью безлистой.
И сердце падает – как будто есть куда,
Как бы в колодец чистый-чистый...
1977
Дорога звенит, беспощадно пыля,
На запад зарю провожая.
С рожденья без родины. Эта земля –
Чужая, чужая, чужая.
Колючая ржавчина вдоль полотна
Бесплодную степь обметала.
Надеяться не на что. Эта страна
С полвека надежды не знала.
Так как же, мой ангел летящий, ответь –
Ты в ветре, врачующем душу –
Когда же обрушишь ты трубную медь
На эту бескрайнюю сушу?
Но ангел летящий не знает суда
И казни причастен едва ли.
Взгляни, как из пепла встают города
И люди встают из развалин.
Они без улыбок идут на восток –
И держит земля их, покуда
В безвременье отодвигается срок,
И медлит последнее чудо.
Ну что ж, целовать вам вождей на рублях,
С утра подниматься по гимну –
А я недобит в отошедших боях,
А значит, и впредь не погибну.
Когда б не звенела дорога, пыля,
С надеждой рассталось бы сердце.
Земля – моя память, и память – земля,
И всё это вместе – бессмертье.
1978
В.Дмитриеву
Ветер августа, хмурый товарищ,
Вот ты снова приходишь за мной,
Дальнозоркие планы срываешь
И любуешься глушью земной.
Шорох листьев под ветром невнятен,
А надежда свежа и страшна.
Не загадывай дольше, чем на день,
И не стой по ночам у окна.
Мокнут листья на чёрном асфальте –
Летней роскоши смертная треть.
Так давайте не думать, давайте
Водку пить – и в окно не смотреть.
Ветер августа вечером чёрным
В упоенье скандирует ложь.
Нет надежды, – шуршит, – обречённым.
От судьбы, – шелестит,– не уйдёшь.
Отчего же всё шире и шире
Свет осенний растёт над землёй?
Нам не спится в разгневанном, мире,
Небо рушится звёздной золой.
Но пока не сорвётся планета
В неподвластные страху края, –
Ранним утром рождается где-то
Свет осенний, надежда моя...
1978
30 апреля
Притупилось чувство боли.
Улеглась жара к семи.
Нынче вечер тайной воли,
Власти тайной над людьми.
В эту пору в Третьем Риме
Всё недвижимо на вид,
Только небо над кривыми
Переулками кружит.
Только дышится свободней,
И прозрачен чёрный сад.
В Нижнем Кисловском сегодня
Флаги красные висят.
Я и в юности нередко
В эту пору здесь бывал,
И, прыжком доставши древко,
Флаги красные срывал.
Тихо в мире. Слишком поздно.
Только музыка в окне,
Но её аккорды грозно
Обращаются ко мне,
Но светлеет небосвода
Накренённое крыло –
Где она, твоя свобода,
Сердца тайное тепло?..
Что ж, домой, под крышу, что ли:
Спать, и плакать, и опять –
Завтра день большой неволи –
Спать и плакать. Долго спать.
1979
Y.-M.Bovy
Когда снегопада светлейшая вязь
Займёт над рекою простор,
Мы в чёрные стёкла посмотрим, садясь,
На белую вьюгу в упор.
Земля отклонится с орбиты во мглу,
Звезда оборвётся над ней –
Но нервные пальцы, скользя по столу,
Не сыщут опоры прочней.
Как будто с планетой уже решено –
Лишь нас, зазевавшихся, ждут.
Тяжёлых машин боевое звено
Выходит на горный маршрут.
Останется – нас за колючий забор
За то, что друг с другом на ты,
И танки – на голову нашу позор –
Замрут у последней черты.
Всего-то осталось – налить да сказать,
Поднять, опорожнить до дна
За землю, которую поздно спасать,
Раз участь её решена.
Чтоб вовремя рухнуть успел серпантин
Под гусеничным полотном –
За нашу надежду. За всё, что хотим.
За то, что твердим об одном.
1979
На Крещенье выдан нам был февраль
Баснословный: ветреный, ледяной –
И мело с утра, затмевая даль
Непроглядной сумеречной пеленой.
А встряхнуться вдруг – да накрыть на стол!
А не сыщешь повода – что за труд?
Нынче дворник Виктор так чисто мёл,
Как уже не часто у нас метут.
Так давай не будем судить о том,
Чего сами толком не разберём,
А нальём и выпьем за этот дом
Оттого, что нам неприютно в нём.
Киркегор неправ: у него поэт
Гонит бесов силою бесовской,
И других забот у поэта нет,
Как послушно следовать за судьбой.
Да хотя расклад такой и знаком,
Но поэту стоит раскрыть окно –
И стакана звон, и судьбы закон,
И метели мгла для него одно.
И когда, обиженный, как Иов,
Он заводит шарманку своих речей –
Это горше меди колоколов,
Обвинительных актов погорячей.
И в метели зримо: сколь век ни лих,
Как ни тщится бесов поднять на щит –
Вот, Господь рассеет советы их,
По земле без счёта их расточит.
А кому – ни зги в ледяной пыли,
Кому речи горькие – чересчур...
Так давайте выпьем за соль земли,
За высоколобый её прищур.
И стоит в ушах бесприютный шум –
Даже в ласковом, так сказать, плену...
Я прибавлю: выпьем за женский ум,
За его открытость и глубину.
И, дневных забот обрывая нить,
Пошатнёшься, двинешься, поплывёшь...
А за круг друзей мы не станем пить,
Потому что круг наш и так хорош.
В сновиденье лапы раскинет ель,
Воцарится месяц над головой –
И со скрипом – по снегу – сквозь метель
Понесутся сани на волчий вой.
1981
Бернгардтовка
Памяти Н.Гумилева
Мы на грязном песке не распластывались, умирая.
Не звенели под ветром высокие сосны вдали.
По дороге на казнь у платформы пылится пивная.
По жаре да с похмелья – бывает же счастье! – пошли.
До чего всё забыто бессчётным, беспамятным летом!
По запущенным паркам и малый не сыщется след.
Нам и вспомнить-то нечего, милый, – подумай об этом:
Никакого другого, светлейшего, прежнего – нет.
...На рассветном ветру золотились верхи Петрограда:
Августовские зори нигде не сияют, как тут.
(А что пиво с водой – нам ли сетовать?
Так нам и надо,
Так и надо нам, милый. И лучшего нам не дадут).
Полубред-полусон. Терракотовый отсвет пустыни.
Фразы скептика-друга. Обиженной женщины гнев.
Да какая-то стычка, где с вывертами непростыми
Голосили пророки, расчётливо руки воздев.
Безнадзорная память... А там – половицы расшиты.
Хруст – паркетные досочки! Грейся, рабочий народ!
К высшей мере – как пели тогда –
социальной защиты.
...Царскосельские липы прикроют последний отход.
Голубая планета – морей непровёрнутый сгусток.
Петроградские вдовы уткнулись в изношенный шёлк.
Отступает под марши видавшее виды искусство
В девятнадцатый век, как мятежный отброшенный полк.
1981
В Европе дождливо (смотрите футбольный обзор)
Неделю подряд: от Атлантики и до Урала.
В такую погоду хороший хозяин на двор
Собаку не гонит... (И курево подорожало.)
В такую погоду сидит на игле взаперти
Прославленный сыщик – и пилит на скрипке по нервам.
(И водка уже вздорожала – в два раза почти:
На 2.43 по сравнению с 71-м.)
И общее мненье – что этого так бы не снёс
(Ни цен этих, то есть на водку, ни этой погоды)
Хороший хозяин: не тот, у которого пёс,
А тот, у кого посильнее, чем Фауст у Гёте.
Над Лондоном, Осло, Москвой – облака, будто щит,
И мокрых деревьев разбросаны пёстрые рати.
Которые сутки подряд – моросит, моросит,
И в лужах холодных горят фонари на Арбате.
Сентябрь обрывается в небо. Глаза подниму –
Всё те же над городом изжелта-серые тучи.
Когда бы ты знала, как нехорошо одному.
Когда бы не знал я, что вместе бывает не лучше.
Есть чувства, по праву приставшие поздней любви.
Гуляет над миром отравленный ветер разлуки.
Войди в этот воздух, на слове меня оборви –
Когда всё из рук вон, когда опускаются руки.
Шаги на площадке. Нестоек наш жалкий уют.
И сон на рассвете – как Божья последняя милость.
И памяти столько хранит завалящий лоскут,
А в памяти столько души – сколько нам и не снилось.
И я, не спеша, раскурю отсыревший табак –
И слово признанья вполголоса молвлю былому...
В Европе дождливо. Хозяева кормят собак,
И те, как хозяева, с важностью бродят по дому.
1981
Признание в любви, или начало прощания
1
Мокрый ветер – на том берегу,
Где в болото уткнулось копыто,
Где размыт горизонт – и в снегу
Даль морская заботливо скрыта,
Суматошные верфи в чаду
Со стенаниями кабестана...
Не к твоей ли земле припаду
Напоследок – легко и устало?
Было время седым парикам,
И за неосторожное слова –
Шпага в грудь. И ходил по рукам,
Сердце радуя, список Баркова.
Было – в страхе крестился народ,
И, посмертно справляя победу,
С постамента венчанный юрод
Угрожал бесталанному шведу.
Всё пройдёт – и быльём порастёт.
Было время – стреляли с колена,
Было время – на двор да в расход,
И у губ – розоватая пена.
Хмурый ветер дырявил листву.
Рдело облако флагом погрома.
Этот дух отлетел на Москву
За компанию с предсовнаркома.
Над каналами стало светлей,
И задворки глядят, как музеи.
Почерневшие ветки аллей
На ветру зазвенели свежее.
Да и злое заклятье снято,
И небось на подножку трамвая
Не подсядет неведомо кто,
Хромоту неприметно скрывая.
Время – нежной морской синеве
С ощутимым оттенком металла.
Ветру свежему – вверх по Неве.
Горькой памяти время настало,
Тайной вольности. Время прямей
Выговаривать каждое слово
Под шуршанье могучих ветвей
Над аллеями сада ночного.
2
Мостовыми горизонт распорот,
Вертикали золотом горят –
И пойдёт раскручиваться город,
Каменный выстраивая лад.
Начерно разыгранная в камне
Тема объяснения в любви –
Слишком эта музыка близка мне,
Навсегда растворена в крови.
Слышится – трамвайными звонками,
Брезжится – рассветной желтизной,
Как гудел Литейный под ногами,
Как Нева плескалась за спиной.
Воды, разграфлённые мостами.
Вереницы движущихся зданий.
Мы в лицо припомним каждый дом.
Мы в разлуке жить не перестанем.
Мужество ценой любви поставим –
И бессилье к трусости сведём.
И опять, на развороте круга
Скорость увеличивая вширь,
Каменная вздрогнет центрифуга –
И пойдёт собор, как поводырь.
И вокруг собора, шпиля, башни
Нас уже закружит без конца
Выстраданно светлый и бесстрашный
Город, окликающий сердца.
3
Белёсые сумерки в Летнем саду.
Навеки в груди колотьё.
Сюда со страной я прощаться приду,
К державным останкам её.
Закружится в сумерках город, и снег
Затеплится, тая в горсти.
На очереди – безоглядный побег,
И прошлого нам не спасти.
Я холод от камня привычно стерплю,
Коснусь напоследок его –
И крикну: – Люблю тебя! слышишь, люблю –
Справляй же своё торжество.
Мне слишком по нраву твоя прямота
И поздняя гордость твоя.
Но где там, когда уже клетка пуста,
И – только вперёд – колея.
Ну, вот и попробуем: только вперёд...
Надолго? Навек? Навсегда?
Ну что ж, оттолкнись от земли, самолёт,
Гори, бортовая звезда.
Чтоб сердце рвалось до скончания сил,
Одним обжигая огнём
И город, который, как песню, любил –
И песню о городе том.
1981–1982
На краю лефортовского провала
И вблизи таможен моей отчизны
Я ни в чём не раскаиваюсь нимало,
Повторил бы пройденное, случись мне,
Лишь бы речка времени намывала
Золотой песок бестолковой жизни.
Октябрь 1982
В.Санчуку
Небо, накренившееся мглисто.
Синевы бездонная дыра.
Гонит облака, сшибает листья
Ветер, разыгравшийся с утра.
Есть у Бога славная погода:
Дважды за год, к лету и к зиме,
Ветер от восхода до восхода
Так хозяйничает на земле.
Чистка мира, перемена флага,
Чутких ожиданий полоса.
Резко вниз идёт излом оврага.
Кверху улетают небеса.
Дальше, над бескрайними холмами,
В золотом сечении земли,
Вспыхнув осиянными краями,
Облака щербатые прошли.
Никогда я не был пейзажистом.
Но сегодня выйди со двора –
Гонит облака на небе мглистом
Ветер, разыгравшийся с утра.
Дай же воли солнечному полдню,
Дай же ветру разгуляться всласть.
Всем дай Бог, кого люблю и помню,
Перезимовать и не пропасть.
1984
Опять на пробу воздух горек,
Как охлаждённое вино.
Уходит год. Его историк
Берёт перо, глядит в окно.
Там город сумерками залит,
Повизгивают тормоза,
Автомобиль во мглу сигналит –
И брызжет фарами в глаза.
Там небо на краю заката,
Вдоль от огней и кутерьмы,
Отсвечивает желтовато,
Проваливаясь за холмы.
И, бледно высветив погосты
За лабиринтами оград,
Осенние сухие звёзды
В просторном космосе горят.
Быть может, через меру боли,
Смятенья, страха, пустоты
Лежат поля такой же воли,
Такой же осени сады.
Быть может, застилая очи,
Проводит нас за тот порог
Бессвязный бред осенней ночи,
Любви и горечи глоток.
Как будто лёгкий стук сквозь стену
В оцепененье полусна,
Как будто чуткую антенну
Колеблет слабая волна.
Как будто я вношу с порога,
Пройдя среди других теней,
Немного музыки. Немного
Бессонной памяти моей.
1985
Я знал назубок моё время,
Во мне его хищная кровь –
И солнце, светя, но не грея,
К закату склоняется вновь.
Пролёты обшарпанных лестниц.
Тревоги лихой наговор –
Ноябрь, обесснеженный месяц,
Зимы просквожённый притвор.
Порывистый ветер осенний
Заладит насвистывать нам
Мелодию всех отступлений
По верескам и ковылям.
Наш век – лишь ошибка, случайность.
За что ж мне путём воровским
Подброшена в сердце причастность,
Родство ненадёжное с ним?
Он белые зенки таращит –
И в этой ноябрьской Москве
Пускай меня волоком тащат
По заиндевелой траве.
Пускай меня выдернут с корнем
Из почвы, в которой увяз –
И буду не злым и не гордым,
А разве что любящим вас.
И веки предательским жженьем
Затеплит морозная тьма,
И светлым головокруженьем
Сведёт на прощанье с ума,
И в сумрачном воздухе алом
Сорвётся душа наугад
За птичьим гортанным сигналом,
Не зная дороги назад.
И стало быть, понял я плохо
Чужой до последнего дня
Язык, на котором эпоха
Так рьяно учила меня.
1986
Как воздух игрою полон обманчивых отражений!
Гуляет над лугом ветер – и ты, вдалеке близка,
Стоишь берёзовой рощей на грани солнца и тени,
И над тобой проплывают летние облака.
И шаг отдаёт в колено, и жмётся земля к подошвам.
И в торге с судьбой разлука – всегда ходовой товар.
И месяц идёт на убыль, и всё это станет прошлым,
И голубовато-серым подёрнется листьев жар.
И всё не наговориться, и всё-то не наглядеться:
Там сойка взлетела – помнишь? Там зяблик запел и смолк...
И древнее любопытство, мальчишество, лицедейство,
Когда головокруженье легко, как прощёный долг.
О чём ты сейчас спросила? И что я тебе ответил?
Нам лишь секундная стрелка в такие часы слышна,
Когда полынью потери предутренний дышит ветер,
И серый металл рассвета – возмездием из окна.
Становишься злее, цепче, оглядчивее с годами.
С годами... Сказав такое – сощуриться да вздохнуть.
И жмётся земля к подошвам пружинисто под ногами,
И ветер лугов ложится прозрачной волной на грудь.
1987
То ли кожу сменившие змеи
Отдыхают в эдемском саду –
То ли правда, что стала честнее
Наша родина в этом году.
Если нет – то на сердце спокойней,
И легко мне, и весело так
Наблюдать со своей колокольни
Перестройку во вражьих рядах.
Если да – я и молвить не смею,
Как мне боязно в этом раю:
Опрометчиво честному змею
Вверить певчую душу свою!
1988
Юность самолюбива.
Молодость вольнолюбива.
Зрелость жизнелюбива.
Что ещё впереди?
Только любви по горло.
Вот оно как подпёрло.
Сердце стучит упорно
Птицею взаперти.
Мне говорят: голод,
Холод и Божий молот.
Мир, говорят, расколот,
И на брата – брат.
Всё это мне знакомо.
Я не боюсь погрома.
Я у себя дома.
Пусть говорят.
Снова с утра лило здесь.
Дом посреди болотец.
Рядом журавль-колодец
Поднял подобья рук.
Мне – мои годовщины.
Дочке – лепить из глины.
Ветру – простор равнины.
Птицам – лететь на юг.
Август 1989
Ноябрьский ветер запахом сосны
Переполняет пасмурные дали.
Что значил этот сон? Бывают сны
Как бы предвестьем ветра и печали.
Проснёшься и начнёшь припоминать
События: ты где-то был, – но где же?
На миг туда вернёшься – и опять
Ты здесь... и возвращаешься всё реже.
Так в этот раз или в какой другой
(Уже не вспомнить и не в этом дело),
Но там был лес, посёлок над рекой,
И синева беззвёздная густела.
Там загоралось первое окно,
Шептались бабки на скамье у дома,
Там шёл мужик и в сумке нёс вино –
Там было всё непрошено знакомо.
Там жили, значит, люди. Я бы мог
(Но веришь, лучше всё-таки не надо)
Приноровить и опыт мой, и слог
К изображенью этого уклада.
Когда б я был тем зудом обуян,
Когда б во мне бесилась кровь дурная,
Я принялся бы сочинять роман,
По мелочам судьбу воссоздавая.
Тогда бы я и жил не наугад,
Расчислив точно города и годы,
И был бы тайным знанием богат,
Как будто шулер – знанием колоды.
Я знал бы меру поступи времён,
Любви, и смерти, и дурному глазу.
Я рассказал бы всё... Но это сон,
А сон не поддаётся пересказу.
А сон – лишь образ, и значенье сна –
Всего только прикосновенье к тайне,
Чтоб жизнь осталась незамутнена,
Как с осенью последнее свиданье.
Ноябрь 1989
Спой мне песенку, что ли, – а лучше
Помолчим ни о чём-ни о чём.
Облака собираются в тучи.
Дальний выхлоп – а может, и гром.
Ничего, что нам плохо живётся.
Хорошо, что живётся пока.
Будто ангельские полководцы,
Светлым строем летят облака.
Демократы со следственным стажем
Нас ещё позовут на допрос.
Где мы были – понятно, не скажем.
А что делали – то и сбылось.
Октябрь 1990
Александр Сопровский.
Правота поэта. Стихотворения и статьи. М.: Ваш Выбор ЦИЗР, 1997.
Звук: читает автор.
