Пускает корни лебеда.
Пускай растёт.
Она права.
А мне и нынче лебеда
Не просто так – трава.
Не стороной война прошла,
Не обошла нуждой.
И лебеда для нас была
И хлебом и едой.
В тяжёлой ступе лебеду
Мы сокрушали,
как беду.
Я помню,
как месили хлеб
В заржавленном ведре
На лебеде
да на воде,
На ключевой воде.
Бока мякинные мягки.
Пирог из печки плыл.
В нём только горсточка муки,
Чтоб запах хлеба был.
Пирог – на стол.
Есть хочешь?
Ешь!
Отстала корка.
Мякоть режь.
Мы ели хлеб
за кусом
кус.
И горек был
тот хлеб на вкус.
И сладок был.
И не остыл,
Как подобает пирогу.
И ел я хлеб.
И телом креп.
Назло войне.
Назло врагу.
Тревожной хмари не дымить,
Не стлаться над водой,
И лебеде уже не быть
Ни хлебом, ни бедой.
Но память прежняя жива.
Но память прежняя права.
Мне и сегодня лебеда
Не просто так – трава.
1959
Полдень
Жара на лугу пасётся,
Не шелохнутся шмели.
Ветки под тяжестью солнца
Нагнулись до самой земли.
По чёрной, как дёготь, дороге
Ветер бредёт налегке.
Лето босые ноги
Моет в прохладной реке.
I960
В цветке я заблудился, как в лесу.
Он показался мне огромной чашей,
Что заросла непроходимой чащей,
Смыкает лес над головой листву.
Конца и края нет ему и нет.
Здесь тишина – как в глубине колодца.
В его просторах затерялся след.
В его просторах заплутало солнце.
И лепестки закрыли небеса:
Ложатся вниз багряные закаты.
Ползёт пчела медведицей мохнатой.
В ложбину глухо падает роса...
1960
Поля совсем по-зимнему одеты,
Прилип мороз к холодному окну.
Но всё равно не умирает лето,
Оно уходит молча в глубину.
Сюда вовек ветра не забегали,
Здесь прорастают буйно зеленя,
И тяжело под грузными снегами
Ворочается жаркая земля.
Здесь зреют травы, набухает почва,
И никому нет дела до зимы.
И лето здесь обосновалось прочно
И колобродит средь кромешной тьмы.
Пускай поля по-зимнему одеты,
Сугробами задавлены дворы,
Но под землёй хозяйничает лето.
Оно лежит под снегом до поры.
1960
Багрянцем лёгким схвачена листва.
Шагает осень по стерне корявой.
Но увяданье тронуло едва
Овраг заполонившую дубраву.
Деревья держат солнце на весу.
Его дыханьем
вся земля согрета.
И кажется,
что заблудилось лето
И зимовать задумало в лесу.
1961
А мне ничего не надо.
А я ни над чем не дрожу.
Весенние залежи солнца
Носком башмака ворошу.
Ссылайте себя в просторы,
Где воздух смолист и горяч,
Где голубь врезается в небо,
Словно футбольный мяч.
1963
Обледенелая ракита
Не шелохнётся в тишине.
Я здесь брожу, как в позабытой,
Чужой, неведомой стране.
Здесь у скрипучего колодца,
Чьё эхо слышится вдали,
Нерасплескавшиеся солнца
На коромыслах пронесли.
Здесь девушка в платке зелёном,
Звенящий снег плечом задев,
Мне, незнакомому, с поклоном
«День добрый» скажет нараспев.
И мне в глаза ударит синий,
До боли синий, грустный свет.
И вдруг повеет той Россией,
Которой – мне казалось – нет.
1966
Читайте Тютчева, поэты,
В тот вещий олимпийский час,
Когда безмолвие планеты
Ниспровергается на вас,
И мирозданья звёздный хаос
В твоё врывается окно,
И неземной восторг и пафос
Тебе почувствовать дано.
Боренье тьмы,
боренье света.
Луны скользящий бледный след.
Читайте Тютчева, поэты,
В нём есть предчувствие ответа,
А это больше, чем ответ.
1966
Русь
То над степью пустой загорелась
Мне Америки новой звезда!
А. Блок
Какая над тобой, Россия,
Ни восходила бы звезда,
Но ты не только индустрия,
Да города, да провода.
В тяжёлом смоге и тумане,
В грохочущем обвале дней
Россия, как и прежде, манит
Неуловимостью своей.
И мне тревожно и печально,
Когда под звон ночных ракит
Она недвижными очами
В меня пронзительно глядит.
Но, от восторга холодея,
Я не берусь,
я не берусь
Хотя б на миг постичь идею,
Что однозначна слову
Русь.
И лишь, в скитаньях повторяясь,
К её ракитам припаду,
В её просторах затеряюсь,
Снежинкой малой пропаду...
1967
Ах, как пахнет некошеным летом!
Разнотравье звенит на лугу.
Примелькалось, знакомо всё это,
А привыкнуть никак не могу.
В неуютном, грохочущем мире,
Застилающем гарью глаза,
Где тревожно смешались в эфире
Грозы, музыка и голоса,
Поразительней призрачной славы,
Удивительней всяких чудес, –
Что ещё поднимаются травы,
Дышит хвойною свежестью лес,
Что журчат непогибшие реки,
И прозрачен рассвет голубой,
И плывут, как в доатомном веке,
Облака не спеша над тобой.
1968
Татарник
Разрезав надвое кустарник,
Слегка поблекнув от жары,
Колеблет медленно татарник
Свои колючие шары.
С неукротимою отвагой
Над порыжевшею травой,
Над рыхлой кромкою оврага
Он изогнулся тетивой.
Ах, Боже мой, какая малость!
Кривая тень. Сухой репей.
Но это всё, что нам осталось
От дикой вольности степей.
1968
Прожектором тускло подсвечен
Грозящий дождём небосклон.
Мы сходимся мыслями снова
У светлых ростральных колонн.
Уже обозначились чётко
(Нам вечная память дана)
Гранёные глыбы гранита
И невской воды глубина.
Здесь всё неспроста, не случайно,
Здесь все гармоничны черты,
Как будто и вправду достигнут
Последний предел красоты.
Быть может, уже не удастся
Его повторить никогда.
Пусть всё остаётся как было:
Колонны, гранит и вода.
Скользящие тени решёток,
Стремительных линий полёт...
Старинная есть поговорка,
Она на Востоке живёт:
«Всевластно летящее время.
Пред ним, –
поговорка твердит, –
Всё в мире трепещет,
а время
Страшится само пирамид».
Мне смысл изреченья раскрылся
В холодном мерцанье огней,
Где мгла разбивается в брызги
У серых гранитных камней,
Где дышат и небо, и воды
Не нашей уже тишиной,
Где древние сфинксы с улыбкой
Застыли над невской волной.
1970
Ветераны войны
Тень высоких берёз подступает вплотную,
Обрывается марш у незримой стены,
И уходят от нас в тишину вековую
Ветераны последней великой войны.
Потускнела латунь, и ржавеет железо,
Тянет сыростью трав от разрытой земли.
Отслужили своё, отскрипели протезы,
Отстучали по скользким камням костыли.
В исчезающей мгле лист осенний кружится,
Убегающий свет возвращается вспять.
Не впервые им в землю сырую ложиться,
Не впервые всем телом её обнимать.
Гаснет синее поле в глазах у солдата,
И мне кажется – им перед смертью дано
Видеть снова всё то, что свершилось когда-то,
Что уже не воскреснет в стихе и кино.
И в предсмертном бреду тишина раскололась,
И рубила пустое пространство ладонь,
И хрипел, задыхаясь, слабеющий голос:
– Батарея, огонь! Батарея, огонь!
В обожжённых степях необъятной России
Неумолчно и вечно орудья гремят.
И, услышав их рёв, прозревают слепые,
Поднимает солдат из окопов комбат.
И опять чернозём сотрясают раскаты,
И опять в небесах – нарастающий гуд,
И безрукие в руки берут автоматы,
И безногие снова в атаку идут...
1970
Качает ветку воробей
С таким упорством и азартом,
Как будто пробует на ней
Трамплин для будущего старта.
Головку набок наклоня, –
А что творится там, напротив? –
На незнакомого меня
С победоносным видом смотрит.
Тепло плывёт со всех сторон,
А он пищит, в меня прицелясь:
– А ну попробуй только тронь!
Здесь всё моё. А ты пришелец.
1971
Не забывай об этом.
Её держу я на весу,
Пронизанную светом.
Под крик и щебет птичьих стай
Заговорили камни:
– Не расплескай, не расплескай
Ни капли, ни полкапли.
– Не урони, – твердит ручей, –
При встрече и разлуке. –
И столб изломанных лучей
Мне обжигает руки...
Прости, любовь, сто раз прости!
Не знал, не знал – не спорю, –
Что чашу радости нести
Трудней, чем чашу горя.
1972
Есть высший смысл в таинственной игре,
В хитросплетенье и теней и света.
О, как же нас тревожит на заре
Неуловимость трепетная эта!
Есть высший смысл. И он во всё проник,
И он всему дарует оправданье.
Но сотрясает мирозданье крик:
– А как же страх? А слёзы? А страданья?
Как рассуждать о свете и добре,
Коль смерть придёт? Ты позабыл о смерти?
Нет, не забыл. Но верьте, верьте, верьте:
Есть высший смысл в таинственной игре.
1975
«Куда умирают люди?»
Наивный, конечно, вопрос,
Возможный лишь в детстве.
Но дети
Его задают всерьёз.
О, как напряжённы их лица!
О, как их глаза хороши!
Со смертью не может смириться
Гармония детской души.
Куда умирают люди,
В какую уходят страну –
Пытают с пристрастием дети,
Когда их готовят ко сну.
Какие растут там деревья?
Какая сияет звезда?
«Куда умирают люди?»
И в самом деле:
Куда?
1975
Я ныряю в прохладную рощу
Под густой и спасительный кров.
Продираюсь почти что на ощупь
Меж высокой травы и стволов.
Здравствуй, чаща заветная, здравствуй!
Меркнет где-то вдали небосвод.
И не лес, а подводное царство
Обступает тебя и ведёт.
Паутинок летящие нити
С тихим звоном вторгаются в лес.
Не ищите меня. Не зовите.
Я ушёл. Растворился. Исчез.
Я теперь недоступен для взора,
Я замкнулся в магический круг,
И ещё, слава Богу, не скоро
На поверхность я вынырну вдруг.
1976
Странник Вселенной
Странник Вселенной идёт по земле,
Меряет взором земные истоки.
Знает ли он неизбежные сроки?
Что он нам хочет сказать о себе?
Поступь его неслышна, как всегда.
Где он? Он слился с небесным покровом.
Можно ль его потревожить мне зовом
В час, когда вспыхнет ночная звезда?
Вот его тень на отвесной скале.
Вот его след в раскалённой пустыне.
Можно ль к нему мне приблизиться ныне?
Или же это нельзя на земле?
1977
Опять повздоривший с мышами,
Являя недовольный вид,
Котёнок с красными ушами
На палисаднике висит.
Сегодня он мрачнее тучи.
Его томит полдневный жар.
Меланхоличен и задумчив,
Глядит он вниз,
На тротуар,
Где мелом выведено чётко
(Был кто-то на кого-то зол):
«Лариса – крыса и трещотка»,
И рядом:
«Кинстантин – осёл».
1978
Пророк
О похоронной думать тризне
Ещё не время и не срок.
Я воскресаю к новой жизни:
Уже не вестник, а – пророк.
Так не теряйте ж ни мгновенья
На стыке мглы ночной и дня.
Готовьте новые каменья,
Дабы приветствовать меня!
1988
Далёкий берег стал предельно близким.
А близкий берег превратился в дым.
А где же я? Я между берегами.
Я – море, омывающее их.
1990
Валентин Сидоров.
Путник. Стихотворения. М.: Художественная литература, 1999.
Звук: читает автор.
