| |
Щенок
Мне на плечи кидается век-волкодав...
О.Мандельштам
В новогоднюю ночь не смежили мы век,
Волкодаву сплетая венок.
Нам на плечи не прыгнул родившийся век:
Он пока ещё только щенок.
Он пустыми глазами глядит на меня,
Робко тянется носом к рукам...
Лишь недавно отца-волкодава сменя,
Он ещё не опасен волкам,
Он пока не принёс сокрушительных бед...
Но однажды завоет, узнав,
Что отцом его всё-таки был людоед,
Хоть и звали отца: волкодав.
Он прозреет, окрепнет, узнает людей,
Заблестит под луной его мех...
Он живущих сегодня – и нас, и детей, –
Пережить собирается всех.
Что же, с ним мы пройдём предстоящие дни,
С ним придётся по-новому выть...
Но появятся вскоре на свете они –
Те, кто будут его хоронить.
Январь 2001
Вариации на тему
Опять изгнали... Возле врат
Пророк стряхнул песок с одежды
И проклял нечестивый град,
Где благоденствуют невежды,
И вновь по свету зашагал,
К любви и правде призывая...
Не сердце – чёрный угль, пылая,
Давно в груди его стучал.
И наконец они нашлись –
Те, кто пророка услыхали;
Сердца их верой запылали,
Глаза надеждою зажглись.
Про тех, кто зло в душе таит,
Они узнали и решили:
«Любовь даёт начало силе;
И эта сила победит.
Явили вы своё нутро,
Изгнав Учителя из града;
Но мы и вам несём добро –
Да, кулаками, если надо.
Как пал Содом и Вавилон –
Да рухнет подлый город ныне!
И пусть царит любви закон
Среди развалин и пустыни».
И совершилось. Шумный град
Понёс расплату за неверье –
И льётся кровь, дома горят,
Летят из окон пух и перья.
Взглянув на отблески огня,
Пророк сказал друзьям устало:
«Они не слушали меня...
И правда злобу покарала».
А за стеной, вдали дорог,
Брёл мальчик, ставший сиротою, –
Голодный, с шеею худою...
Что ж, упустил его пророк.
Смеркалось. Слёзы стёр с лица
Мальчишка грязною рукою –
И увидал перед собою
Он шестикрылого гонца.
Ноябрь 2001
Как пишется...
I.
Как в начале всякого пути,
Первая строфа – как первый шаг...
Где слова и рифмы мне найти?
Прозвучит ли музыка в ушах?
Но бывает: нужные слова
Сами появляются в строке,
Так же, как сама растёт трава,
Так же, как вода течёт в реке.
Нужно только подождать немного,
И слова пробьются – как всегда
Через грунт найдёт себе дорогу
В твой колодец чистая вода.
Среди рифм, толпящихся у входа,
Всякий раз отыщется одна,
Схожая со вдохом кислорода,
Так что сразу чувствуешь: «Она!»
Я себя поэтом не зову,
Но, бывает, чувствую: опять
Строчки – и во сне и наяву –
Начинают на душе звучать.
II.
Слова придут издалека
И встанут на места,
И вмиг заполнится строка –
Та, что была чиста.
Был у страницы бледный вид,
Теперь она жива
И мне, как эхо, повторит
Она мои слова.
III.
Во сне приходят лучшие стихи,
Нечасто – лишь когда они хотят;
Стихи сквозь сон вполголоса звучат,
Как озеро, прозрачны и тихи.
Я слышу их – и знаю наперёд,
Что наяву мне так не написать,
Что утро неизбежное опять
Ночные строки навсегда сотрёт.
2000–2002
Оцифровка
Солнце останавливали словом,
Словом разрушали города.
…
А для низкой жизни были числа,
Как домашний, подъяремный скот…
Н.Гумилёв
Не было ни Доброго, ни Злого,
Не было ни Неба, ни Земли,
Но уже тогда витало Слово,
А дела потом уже пришли.
Словом воздвигали и крушили,
Слово жгло, спасало и вело.
Слово выбирало «или-или»,
Истину и ложь, добро и зло.
Числа были скромною прислугой,
И цена Числу была низка;
На расчёты долгие, с натугой,
Слово вечно смотрит свысока.
Но случалось – ненависть повисла...
Чтоб её годами не копить,
Слову часто помогали Числа
Счёты безошибочно сводить;
Шли солдаты с выкладкой, устало,
А в тылу, где пули не свистят,
Выкладки творили генералы,
За Числом не видя кровь солдат.
На иконах, на церковных сводах –
Тот, кто всем спасение несёт;
Но важней Его во всех приходах
Стали счёт, приходы и доход.
И в Словах порой не видя смысла,
Люди начинали вычислять;
Поняли они, что только Числа
Могут что угодно означать.
День настал – случилась рокировка,
И порядок старый сдан на слом;
Наступила в мире оцифровка –
Слово стало низменным Числом.
В новом мире новому кумиру
Безразличны и добро, и зло.
Слово опускается к надиру,
А в зените – строгое Число.
2000–2002
Часовой
Он стар. Он очень стар и болен.
Слабеют руки. Хуже слышит.
Но он покинуть пост не волен,
Покуда нет решенья свыше.
Назначен он стоять у двери,
Что помнит первого прелата;
Он строит мост – и свято верит,
Что этот мост ведёт куда-то.
Поставлен старшим над планетой,
И выше нет авторитета;
На все вопросы жизни этой
Не вправе он не дать ответа.
И он даёт, даёт ответы,
И держит проповедь в волненьи,
И колесит по странам света,
Не получая увольненья.
И взгляд скользит по небосводу...
Но самый главный Разводящий
Не хочет дать ему свободу,
Не хочет видеть взгляд просящий.
Но часовой не дрогнет в вере,
И труд свой тяжкий не оставит,
И на посту у древней двери
Он, словно Иов, Бога славит.
Сей подвиг не ценить негоже,
Все уважают веру эту...
Но минут годы – и за что же
Помянут бывшего поэта?
Войдёт в историю не вера,
А то, что об его служенье
Споткнулась красная химера
И начала свое паденье...
Январь 2003
Апокриф
Белая вершина Арарата –
Словно айсберг посреди воды...
«Мы приплыли, Господи, куда-то!
Мы спаслись, о Боже, от беды!»
Бьёт в лицо солёный ветер Ною...
Оттого ли солоны глаза?
«Мы у цели. Сыновья со мною.
Дом построим. Вырастет лоза».
Ждут труды обычные, земные.
Будет жить – как до потопа жил.
«Я привёз семью. Спаслись родные.
Не спаслись соседи. Бог судил».
Но терзает мысль его упрямо:
«Я Господний выбор не пойму.
Почему же Бог спасает Хама?
Всё мое семейство – почему?
Неужели все, кто рядом жили –
Пахари, охотники, купцы, –
Эту злую гибель заслужили,
И лишь мы – такие молодцы,
Невиновны только мы пред Богом,
А у прочих – множество грехов?
Бог людей создал – и судит строго,
Он к своим созданиям суров.
Он таким, как я, сынам Адама,
Приговор свой вынес: умереть –
И казнил. А спас меня – и Хама...
Боже, тяжек выбор был? Ответь!
И теперь, когда иссякли воды,
Шаг не сделать, не увидев тел.
Да, тучней от трупов будут всходы,
Неужель ты этого хотел?»
И раздался в голове у Ноя
Голос, что он слышал до того:
«Ты сравняться захотел виною
С жертвами потопа моего?
Ты сравнялся. Превзошёл их даже.
Но живи, безумный человек!
Твой же сын тебя ещё накажет.
Ты не нужен больше – как ковчег.
Ты посмел судить мои решенья!
(Пусть они и мне сейчас страшны...)
Ты покорно исполнял веленья,
Но страшнее этой – нет вины.
Детям, внукам грех зачислен будет,
Это слово не возьмёшь назад!
Но теперь топить не буду – люди
Сотворят себе и сами ад».
Ной смолчал. Что толку спорить с Богом?
И взглянул на берег. И вздохнул.
Впереди работы было много:
За себя – и тех, кто утонул.
Апрель 2003
Святой Женевьеве
Сад Люксембургский, прямо и налево
(Как будто на конверте адресок);
Короче: как войдёшь – наискосок.
Вот здесь тебя я встретил, Женевьева.
На этом месте, верно, был лесок;
В саду от статуй королевских тесно.
Но королевы мне неинтересны;
Я посижу вблизи тебя часок.
Твои деянья славные известны,
Но всё же меньше, нежели дела
Мари, Марго и прочих... Ты вела
Себя не занимательно – но честно.
Вот потому ты, верно, не была
Описана Дюма или Дрюоном –
Не шла по трупам к золочёным тронам,
Врагов и не травила, и не жгла.
Твой скромный храм помпезным Пантеоном
Самолюбивый заменил Париж.
И впрямь: кого смиреньем удивишь?
Вся слава – митрам, шпагам и коронам,
И (вряд ли добродетельным) матронам,
В кругу которых ты сейчас стоишь.
*
В четыреста... (году каком же, бишь?) –
Ну, скажем так: в четыреста мохнатом
Году Аттила дал приказ солдатам
И двинулся захватывать Париж.
А может, это сказки всё – с захватом...
Париж, пожалуй, был тогда дырой.
И, вероятно, злобных гуннов строй
Его бы не заметил. Но прелатам
И горожанам – вместе с магистратом –
Казалось, что на них идёт герой.
Когда возник у горожан настрой:
«Бежим! Не то погубит нас Аттила!» –
Ты их остаться здесь уговорила.
Они тебе поверили уныло,
Дрожа и богохульствуя порой.
Аттилу ждали битвы – и могила...
Прошёл он мимо – ради главных дел;
Париж остался невредим и цел.
Таких чудес ты много сотворила.
*
Но не затем я на скамейку сел,
Чтоб вспоминать все эти достиженья –
Нет, почему-то вызвали волненье
Твои одежды – белые, как мел.
Была ты, Женевьева, без сомненья,
Вот так, как эта статуя, бела;
А гуннская орда была смугла.
Но хоть орда по Галлии прошла –
Не изменило цвета населенье.
Теперь иные в Галлии дела...
Кого сюда ветрами не заносит!
И Франция, цвет лилии отбросив,
К эпохе многоцветия пришла.
*
В саду – вот здесь же! – некогда Иосиф
(Не тот, что сны в Египте толковал,
А тот, что срок на Севере мотал)
Бродил. Он был большой эксперт в вопросе
Писания сонетов. Написал
Он их твоей соседке два десятка,
И в них он сладкозвучно и некратко
Её «анфас и плечи» восхвалял.
Его я вспомнил просто для порядка.
Поскольку в категории иной
Творил он. Но писал он лишь к одной
Из здешних дам – и весело, и гладко.
А мне вот интереснее с другой
Беседовать из дамской группы этой.
Но не умею я писать сонеты,
Хоть и рифмую кое-что порой.
*
Вот так – когда постранствуешь по свету,
Увидишь (и увиденному рад!)
Описанное в книгах. Этот сад
Один такой. Ему подобных нету.
Здесь пруд. Фонтан с драконом. И Сенат.
И статуи – принцессы, королевы...
Я знаю – всех главнее Женевьева!
А прочие... Ну ладно – пусть стоят.
Июнь 2003, Париж – Москва
Летний день на стрелке Васильевского острова
А над Невой – посольства полумира!
О.Мандельштам
А над Невою – неба полусфера,
В которую вонзились две иглы...
Окно, пожалуй, только полумера;
Вот город и покинули послы,
Как дети вслед за дудкой крысолова...
Коль нет дверей – какой от окон прок?
Но не хочу твердить про окна снова.
Скажу иначе: Петербург – порог.
Порог, увы, мы не перешагнули;
И нету двери – не достроил царь...
Три века к нам Европы ветры дули,
Но пряталась страна от них – как встарь.
Нет, не сумел стать Петербург столицей
Для любящей одну себя Руси;
Она отвергла всё, что за границей,
Окно забила («Господи, спаси!»).
Мы в этом граде видим полубога –
А замышлялся он как город-бог...
И от него могла пойти дорога;
Но нет её. Увы, таков итог.
И день пришёл – вернул во глубь России
Столицу новоявленный пророк;
А город ожидали дни лихие –
Чтоб все навек забыли про порог.
Его хотели превратить в пустыню,
Морили гладом, жгли его огнем.
Но город выжил. И, быть может, ныне
Здесь будет дверь. И мы в неё шагнём.
А над Невою – неба полусфера,
На двух опорах держится она;
Одна опора – в будущее вера,
Другая – память, что навек дана.
Июль 2003
| |
Юмор: вариации-стилизации
|
В оазисе родилась пальма
Вот притча, что к нам из пустыни дошла:
В каком-то оазисе пальма росла,
И ночью, и днём, и под ветром пустыни
Зелёной и стройной та пальма была.
Под нею дремали и лис, и шакал,
И часто верблюд в её тень прибегал,
А в чистом ручье, где она отражалась,
Усталый прохожий лицо омывал.
Под ней свою чашу пил старый Хайям;
Ей ветер пел песню: «О пальма, салам!»;
И старый чинар защищал от самума
(Велит защищать нам слабейших ислам).
Раздался в оазисе скрип колеса:
То старый Муса, восхвалив небеса,
Добрался сюда на арбе из Дубая...
«Зачем ты приехал в оазис, Муса?»
Муса из арбы извлекает топор:
«Я сотни деревьев срубил до сих пор,
И нынче срублю эту пальму под корень.
Имею лицензию – я ведь не вор!
У русских туристов настал Новый год,
Но ёлка в Дубае у нас не растёт...
И завтра к детишкам проклятых гяуров
На праздник нарядная пальма придёт!»
Постой, караван
Постой, караван, в дальний путь не спеши,
Вели подождать, караванщик-баши.
Я к матушке милой, во славу Аллаха,
Хочу заглянуть – для покоя души.
Я больше не сын, я – скорее баран,
Давно не молюсь, не читаю Коран,
Хлещу я вино, сквернословлю, играю,
С прямого пути меня сдвинул шайтан!
Остров дурной судьбы,
или Ещё одно путешествие Синдбада
Дошло до меня, о великий султан:
Однажды Синдбад пересёк океан
И прибыл на остров, где жили туземцы,
Которых, как видно, покинул Рахман.
Ужасен был каждый из них, как ифрит;
Пугает пришельцев свирепый их вид;
Но доброе сердце во всяком – такое,
Что даже святого оно удивит.
Нет счастья у жителей этих в делах,
Нет хлеба и мяса у них на столах,
Не могут поймать крокодила в арыке...
За что наказал их великий Аллах?
Ответил приезжему местный мудрец:
«Я эту загадку раскрыл наконец.
Рождаются люди у нас в понедельник –
Несчастный из дней; так задумал творец!»
И молвил Синдбад: «Ну роптать-то зачем?
Я путь укажу для решенья проблем!
Ведь если отмените вы понедельник –
Исчезнут несчастия ваши совсем».
Ответил мудрец: «Что ж, спасибо, Синдбад!
Совету я был бы последовать рад.
Увы! Календарь тут отсутствует вовсе;
Наш остров – ведь это тебе не Багдад!»
Рыдают вокруг старики и юнцы,
И матери плачут, и стонут отцы,
Но выхода нету... Синдбад прослезился
И – вновь в дальний путь: «За работу, гребцы!»
Песенка крокодила Гассана
На улице дует проклятый самум,
Сквозь мглу пробираются все наобум
И думают, видя, какой я весёлый:
«Похитил шайтан у несчастного ум!»
А я пью вино и вкушаю еду,
Сижу, напеваю, как будто в бреду,
И жаль мне, что праздник конца рамадана
Бывает всего лишь однажды в году.
Я знаю, что явится нынче ифрит,
А может, Хоттабыч ко мне прилетит
И целый кувшин мне щербета подарит,
И гурия нынче досуг усладит.
Баллада о трын-цветке
(почти по Киплингу)
На южной границе Ассама растёт
Дремучий и древний лес;
Там странный цветок по ночам цветёт:
Зацвёл – и к утру исчез.
Искали цветок, что скрывает тьма,
И сикх, и индус, и сагиб;
Но каждый третий сошёл с ума,
А каждый второй – погиб.
И только Табаки – сородич собак –
Узнал к нему путь один;
Узнал и понял, что дело – табак;
Цветок же зовётся – Трын.
Собрал он трусливый шакалий род
И молвил: «Из древних книг
Узнал я, что храбрым становится тот,
Кто этот цветок состриг.
Но это подействует, если он
Лишь в полночь цветок сорвёт, –
В тот час, когда в джунглях протрубит Слон
И в чаще Медведь заревёт,
В тот час, когда тыквой стала арба,
Носатым – маленький Мук,
Когда прикончил Али-Баба
Разбойников сорок штук.
В такую пору по всей земле
Бандиты одни и воры,
И едет Зло верхом на Козле
Во тьме зловещей поры.
Но нам, шакалам, давно пора
Отбросить трусость свою!
Бандиты, козлы и полночь – мура!
Мы право возьмём в бою!
Придём мы в полночь, цветок сорвём,
И храбрость вольётся в нас,
И нам всё равно, что будет потом,
И что творится сейчас!
Идём сквозь джунгли, шипенье змей,
Рычанье пантер и волков!
И мы, несомненно, станем смелей –
Завет Гаутамы таков!»
И двинулся в джунгли шакалий род,
Когда опустилась тьма,
И шли сквозь джунгли они вперёд,
Покинув свои дома.
Они шагали по руслам рек,
Взбирались они на хребты;
И если встречался в пути абрек –
Бежал он под свод темноты,
И если встречался в пути кунак –
И он устремлялся прочь...
И звёзды с луной им давали знак –
Такая уж эта ночь.
И ровно в полночь они пришли
К поляне Патрон-Таши,
И ровно в полночь они нашли
Цветок, что расцвёл в тиши;
А львы и тигры рычали вокруг
Поляны Патрон-Таши,
И липкий страх поднимался вдруг
Со дна шакальей души...
Но главный – Табаки – сказал: «Не трусь!
Цветок охранит от бед!»
И самый младший сказал: «Не боюсь!»,
И прочие тоже: «Нет!»
И главный – Табаки – сорвал цветок;
И гром прогремел в лесу!
Сказал он: «Мы раньше шли на восток,
На запад цветок понесу».
Поднял он цветок, и тот запылал
Огнём над его головой,
И каждый шакал за ним побежал,
И был уже каждый – герой.
И все шакалы в пути, как один,
Твердили, твердили одно:
«Сорвали цветок мы по имени Трын,
И нынче нам всё – равно!»
| |
Из К.И.Галчинского
|
В том виновен
В том виновен, что долго бродил я без сна,
что так поздно вернулся, мой друг,
что сейчас только понял, что ты – и луна,
и деревья, и листья, и луг.
Что сейчас только понял: весёлый ручей –
это ты; и ракушка на дне;
и звезда, что сияет над ширью полей;
и порыв ветерка по весне.
Директор и памятник
Думал дурак о себе очень много,
бог знает кем он себя полагал.
Выйдя однажды с утра на дорогу,
сразу же скульптора там повстречал.
Молвит: «Бывает удача на свете!
Вас мне судьба потрудилась послать.
Как хорошо, что я нынче вас встретил:
вам доверяю мой бюст изваять;
чтоб на лице моём – том, что из камня, –
юмор светился и ум,
хочется, в общем, пройти сквозь века мне
с мордой, исполненной дум.
В мраморе – прочно, красиво к тому же!
Нет, будет лучше гранит,
ибо гранит – он подольше прослужит!
Точно! Гранит – это хит!
Или из бронзы? Так принято в мире;
бронза, наверно, к бессмертию ближе.
Видел я что-то такое четыре
года назад в этом самом ...Париже.
Вижу я: в зелени пригород сонный
и отблески солнца на морде
бюста, что будет стоять над колонной
(хочу ионический ордер!)
А рядом – вода и малиновый куст...
Взгляните, маэстро, на план-то!
А может быть, сделать из золота бюст?
Глаза – из больших бриллиантов?
И сколько б ни стоило – всё я готов
оплачивать без промедленья.
А может – с гитарой, среди облаков?
Маэстро, ну как ваше мненье?»
И слышит: «Я всё бы для вас изваял,
уж очень насущная тема,
но нынче отсутствует материал,
и в этом, директор, проблема.
Такой матерьял я хочу применить,
что редок, директор, весьма;
ваш бюст – он обязан изысканным быть;
нельзя же ваять из дерьма.
Не купишь на рынке такой матерьял,
а я его очень люблю...»,
– «А что это?» – «Я бы зимы подождал –
Тогда вас из снега слеплю».
Привет, мадонна!
Тем, кто умеет книги умные писать,
звучит пусть слава громче башенного звона;
книг не пишу я, и на славу мне плевать, –
привет, мадонна!
Постичь покой блестящих книг мне не дано,
не мне – весна, деревьев солнечная крона...
Мне только – ночь, и дождь, и ветер, и вино, –
привет, мадонна!
Явились многие на землю до меня,
придут другие... Смерть – слаба, а жизнь – бездонна.
Всё – сон безумца, тот, что снится среди дня. –
Привет, мадонна!
Ты здесь, одета в золотистые цветы,
и я венок тебе одной несу влюблённо,
росой умытая, цветами пахнешь ты,
привет, мадонна!
Прими венок мой! Я – гуляка, но поэт, –
знаком редакторам, блюстителям закона,
а ты мне – муза, и любовница, и свет, –
привет, мадонна!
Коль разлюбить меня…
Коль разлюбить меня потом
тебе когда-то доведётся,
прошу, не говори о том –
как бог о том не говорит;
наслать задумав мор и глад,
он с неба ласково смеётся,
хоть знает, что цветущий град
в пустыню скоро превратит.
Я умру – и зарастёт травою…
Я умру – и зарастёт травою
малый холмик над моей могилой,
но в обличьи месяца с тобою
встречусь, освещая окна милой,
дом твой краской выкрашу чудесной,
белой, серебристою, небесной.
В серебро одену сумрак ночи,
улицу и даже эти тени,
и прохожий скажет: «Нынче очень
яркое у месяца свеченье,
словно белый день – пора ночная!» –
то, что это я свечусь – не зная.
| |
Лимерики
|
Фермопильский проход от злодеев
Защищал Леонид, не робея.
И строчат писаря
Мемуары царя
Под названием «Малая Гея».
Гордо молвил Колумб: «Мы у цели!
Мы доплыли сквозь штормы и мели!
В честь победы – колонну
Со скульптурой Мадонны
Закажу я в Москве Церетели!»
Всех побил беотиец Пиндар,
У него превосходный удар!
И синклит мудрецов –
Лекарей и жрецов –
Ищет в крови Пиндара нектар.
Все минуты, секунды и терции
Шли в кубышку Лукулла сестерции.
«Брось!» – ему говорят, –
«Ты и так уж богат!»
Он в ответ: «Это я по инерции!»
Хаммурапи воздвиг зиккурат,
Что до неба достал в аккурат,
И за вход с экскурсантов
Брал он горсть бриллиантов:
С человека по десять карат.
Императора римлян Тиберия
Заедала всегда фанаберия;
То шлёт армию в Галлию,
То творит вакханалию,
То казнит всех подряд, словно Берия.
Хитрецы из спортклуба Гонконга
В свой состав как-то взяли Кинг-Конга.
Хоть в сумо исполин
Не дошёл до вершин,
Стал зато корифеем пинг-понга.
Попытался писатель Дюма
Доказать теорему Ферма;
Два часа провозился
И, увы, убедился:
Не хватает на это ума.
Владелец яранги с Чукотки
Был мастер лечебной щекотки;
Он ночью полярной
Работой ударной
Излечивал всех от чахотки.
Тексты предоставлены автором.
|
|
