О, тёмный гнев, седою тьмой наполни
Мой тонкий перламутровый стакан.
От русского Кремля до римских Канн
Века изрыты клинописью молний.

Америки сверкнёт головоломней
Мой край, чей сумрак Марксом осиян.
Я знаю, серп, сразивший россиян,
Не в Вифлееме кован, а в Коломне.

Чей траур, что России больше нет?
Зато есть пенье звёзд и крик планет,
И голая вселенная пред нами.

Наш светлый бред, наш меч, необорим.
Не мы ль несём рубиновое знамя
Как варварский топор на вечный Рим?



Людовиков побольше чем веков
Скопила Франция в глухом Париже,
Когда народ зажёг свой факел рыжий
О полымя июльских облаков.

Был гений – Гильотен, он для голов
Бараньих сделал выемку пониже,
Чем для людских, чтоб не был свет обижен.
Мгновение, и Робеспьер лилов.

У нас иначе шло, ни ум единый
Не выдумал российской гильотины,
И Бонапарта крохотной рукой,

Которой вся была Европа смята,
Не раздавить пожар твой колдовской,
О, диктатура пролетариата!


Творчество

Меня преследуют и крик сорочий,
И ржанье лешего, и тёмный свист.
Худ сатана, так худ, что шелковист,
О, зло, тягчайшее из худосочий!

Ещё огромней сумрачные очи
Расширит он, отверженный артист,
И небосвод глубок и бархатист,
И фресками светил прославлен зодчий.

А в свете дня смирнее тени нет,
Мы вместе измеряем кабинет,
То поперёк, то по диагонали.

За стол садимся вместе мы сгорать,
Четыре локтя время обогнали,
Заносим новую строку в тетрадь.



Стеклянных звёзд недорогие бусы
На пёстрой набережной продают.
Вот гости вылезают из кают:
Восток и запад, юг и север русый.

На ярмарку веков несут турусы,
На золотых колёсах прах везут,
Солгал Христос, не будет страшный суд,
Зато что равны храбрецы и трусы.

Кому кудлатых облачных овец,
Чьи руна выкрасил в закат червец,
Кто купит месяц лысый, словно Ленин?..

Мы зазываем прошлые века,
Грядущие хватаем за колени,
Минует настоящее рука.



В купе мягчайших и в чуланах жёстких
Никто, конечно, не читает нас,
Не нами устланы для скучных глаз
Витрины в размалёванных киосках.

Мы по ночам цветём на перекрёстках,
Где суета дневная улеглась,
Не презираем победивший класс
На призрачных развалинах московских.

Серпа небес над нами тяжкий взмах,
На наших залежавшихся томах
Как серый бархат пыль высоким слоем.

О, слава, ты темней чем кипарис,
Мы для тебя поём и песней скроем
И свист и аппетит прекрасный крыс.



Я хмель стиха варю, от формул химий
Средневековых голова болит,
И чёрная ужасная Лилит
В окно стучится пальцами сухими.

Я в келье позабыл о давней схиме,
И на одной из монастырских плит
Я с траурною женщиною слит
Как с ночью сон, ещё неотделимей.

А утром я покорен временам,
Иду на службу, приказали нам
Чернилом поливать веков зачаток,

И шелестят листы, виски горят.
Гранитными руками без перчаток
Диктаторствует пролетариат.



Минувшими веками вдохновясь,
Я подыму строфу как чистый слиток,
Прочту по начертаниям улиток
Материков исчезнувшую связь.

С ядра земли стряхну кору как грязь,
Хочу былое знать до боли пыток,
Глаза Колумба жаждали земли так,
Огнём пучины тёмной загорясь.

И я плыву как плавал он когда-то,
Отчалив от восхода в край заката.
Великолепный снится мне Филипп,

В широких шляпах строгие испанцы,
И к телу моему навек прилип
В кострах и битвах закалённый панцырь.


Питекантроп

Цвели и рассыпались в пепел зори,
С колен хвощей вонючая смола
Как плоть непобедимая текла,
И в мел слипались зёрна инфузорий.

Ругались горы на пустом просторе
И жгли сокровища веков дотла,
И стала твердь от облак тяжела
И густо загремела, суше вторя.

И мамонты на полюсах земли
Ревели горько и на приступ шли,
Подняв к Медведице витые бивни.

Но было решено средь млечных троп,
Что мир вращать всё будет беспрерывней
Покатым черепом питекантроп.



Позор не озарит старинных риз,
Для нас планета дважды осиянна.
Мы помним крепкий эпос Оссиана
И тонкий звон, что кинул нам Гафиз.

На крыльях больно опускаться вниз,
Ещё больней забыть эфир стеклянный,
Толпа как бор нерубленый, поляны
Не отыскать, и круглый мрак повис.

Что ж, будем звонко складывать пожитки,
И смех, и гущу звёзд, и холод жидкий,
Нам весело пристало умирать.

В обрывках строф цыганских как на праздник
Уходит наша бронзовая рать
На свежие возвышенности казни.



Всегда мы от минувшего зависим,
В пустынное грядущее плывём.
Былых веков на корабле своём
Мы распечатываем кучи писем.

Кто глуп как заяц, кто рассудком лисьим
Рожает мысли с пуховым хвостом,
В восторге кто морозном и пустом
К недосягаемым несётся высям.

Наш кормщик позади, где тишь и тьма,
Где режет волны скорбная корма,
Где торжество победное угрюмо.

Лишь в настоящем слышен шум былой,
Скребут валы ребро живое трюма,
И холод бездн пронзает нас иглой.



Я подражаю солнцу золотому,
Я зажигаюсь каждый день строкой,
И каждая выходит из другой,
И в год их собирается по тому.

Возьму я в руку трость, уйду из дому
Один, разочарованный, немой,
Покроюсь как плащом вселенской тьмой
И буду звёзды собирать в свой омут.

Там бесы будут весело дремать,
Баюкать не устану их как мать,
Чтобы не вырвались толпой из плена.

Не подыму я к небу гордых век,
Я острый подбородок на колено
Как Мефистофель положу навек.



Как паутиной пленом гороскопным
Опутали мы купол голубой,
Работаем над тёмною судьбой,
Находим смысл приснившимся нам копнам.

Ты, ниспославший мудрости потоп нам,
Ты ниспошли нам неустанный бой,
Мы весело глумимся над тобой
И юностью, и сердцем расторопным.

Как золотые тяжкие плоды,
Мы зреем не одну весну и лето
И ждём, как казни, медленной страды.

И смерть торжественней, чем жизнь воспета
И дня морозней ночь раскалена,
И больше солнца красная луна.



На таинствах, где слышатся: критерий
И линия, и плоскость, и развал, –
Я сиживал ночами и зевал
До медной боли золотых артерий.

Рабы напрасно раскрывали двери,
Неблаговонен был священный зал.
Я никакой молитвы не сказал,
Я задыхался в каменном безверьи.

Уже рассвет кровавый над Москвой
Вставал огромный как топор Малюты.
Я нёс домой весь ужас вековой,

Весь бред монастырей и трепет лютый.
И, хрипло проклиная луч дневной,
Созвездья вздрагивали надо мной.



Строфа повисла ярче и тяжеле.
Как чёрное созревшее зерно
Сухое сердце горечи полно,
И снится мне сырое подземелье.

Там все плоды, что медленно созрели,
Там всё, что вышло из земли давно
И вновь упало на земное дно...
Ужели суждено и мне, ужели?

Я распускал как крылья лепестки,
Я звёзды рвал, рассудку вопреки,
Обворовать вселенную хотелось.

Но ветер, задувающий огни,
Сковал мою младенческую смелость,
Прохладней и короче стали дни.



                                             Е. Е.

Еленин свет, святой, неугасимый
Ложится солнцем на толпу планет.
Его поют и всадник и поэт,
Несущиеся радуге вослед,
Ероша гриву тучи несразимой.

Еретиков и не было и нет,
Всегда, везде в крепчающие зимы
Горит весенний куст неопалимый,
Еленин свет.

Ни окрик палача, ни хриплый бред
И судороги вечных жертв режима
Ему не страшны, всё проходит мимо.
Велик и тёмен путь плывущих лет,
Но надо мной как факел пилигрима
Еленин свет.


Одиссей

Гребцам не расчесать морских кудрей,
Я долго плыл в заблудшейся триреме,
Кормил пространством сумеречным время,
Гремели паруса в объятьях рей.

Я жаждал к острову приплыть скорей,
Чтоб издеваться весело над теми,
Что дом позорят мой, но сжал мне темя
Рукой необоримою Борей.

И час настал, из бархатного мрака
Торжественная выплыла Итака.
Едва я преступил родной порог,

Смешались женихи толпою серой,
Насытил я свой лук в недолгий срок,
А после дом окуривал я серой.



В Европу сифилис и обезьян
Матросы привозили, были просты
Мадрида нравы в мрачный век Акосты,
Костром лечили всяческий изъян.

И колокол Кремля был веком пьян,
Точил топор палач ширококостый,
Московия готовила помосты
Обоим вам, Степан и Емельян.

Показывали в клетках на базаре
Ваш пламень, длиннополые бояре
Слюной густой его тушили всласть.

Дымились вами дикие заставы,
И пепел ваш рассеивала власть,
Чтоб вспыхнул позже сев тот величавый.



                                             Ф.

Нет добродушней русского медведя,
Его любили дети всех племён,
Забавен он, дурашлив и умён,
И на цепи мычит, по воле бредя.

Он бродит средь лесистого наследья
Непроходимых сумрачных времён.
Один со мною дружен, заклеймён
Он редким прозвищем медвежьим Федя.

Но я боюся дружеских услуг,
Я поле жизни прохожу как луг,
Покрытый облаками и обросший

Травою тёмной в человечий рост,
И друг мой самый близкий и хороший
С моих висков не сгонит липких звёзд.



                                             Н. М.

Ни ты ни я, не знаем, что такое
Угрюмая стихия бытия.
И в крыльях бурь, и в каменном покое
Душа дрожит, как нежное дитя,
Заброшенное в море городское.

Валы домов кругом застыли, стоя,
Не узнаём друг друга мы, шутя,
В дыму времён, во мраке их отстоя,
Ни ты, ни я.

Мы бродим неразгаданные двое,
У каждого не сердце, а культя,
Торчащая в пространство мировое,
И камни звёзд летят на нас, блестя,
Но не от боли мы прекрасно воем,
Ни ты, ни я.


Григорий Ширман.
Клинопись молний. Всероссийский союз поэтов, М., 1926.