 |
||||
|
Широкко*) Воздух скован теплотой, Крылья ветра непрохладны: Манят тени темнотой, Но и тени безотрадны. В тёплых рощах стрекоча, Надоела саранча; Зефир листьев не колышет; Всё чуть движется, чуть дышит; Мир уснул, оцепенел; Морит зной, но небо ясно, И не жди, чтоб дождь ненастно Над тобою прошумел. 1830 Цыганка «Как ты, египтянка, прекрасна! Как полон чувства голос твой! Признайся: страсти роковой Служила ты, была несчастна? Зачем на чёрные глаза Нашла блестящая слеза? Недаром смуглые ланиты Больною бледностью покрыты». «В печальных песнях, в грустном взоре Прочёл ты прежде мой ответ: Зачем тебе чужое горе, – Иль своего на сердце нет? Моя тоска живёт со мною, Я ей ни с кем делиться не могла: Она сроднилася с душою, Она лишь мне одной мила». «Пусть с равнодушными сердцами Ты не делилася слезами; Но кто с тобою слёзы льёт, Кто тронут был твоею песней, Кому сама ты песен всех прелестней, Цыганка, тот тебя поймёт». «Когда судьбы нещадная рука Отнимет у жены супруга,
То неизменная тоска
Заменит ей утраченного друга.Есть прихоти у пламенной любви,
Несчастье так же прихотливо, –
Не трогай же страдания мои,
Я их люблю, я к ним ревнива».
1828 Мысль Падёт в наш ум чуть видное зерно И зреет в нём, питаясь жизни соком; Но час придёт – и вырастет оно В создании иль подвиге высоком И разовьёт красу своих рамен, Как пышный кедр на высотах Ливана: Не подточить его червям времен, Не смыть корней волнами океана; Не потрясти и бурям вековым Его главы, увенчанной звездами, И не стереть потоком дождевым Его коры, исписанной летами. Под ним идут неслышною стопой Полки веков – и падают державы, И племена сменяются чредой В тени его благословенной славы. И трупы царств под ним лежат без сил, И новые растут для новых целей, И миллион оплаканных могил, И миллион весёлых колыбелей. Под ним и тот уже давно истлел, Во чьей главе зерно то открывалось, Отколь тот кедр родился и созрел, Под тенью чьей потомство воспиталось. Май 1828 Ночь Как ночь прекрасна и чиста, Как чувства тихи, светлы, ясны! Их не коснётся суета, Ни пламень неги сладострастный! Они свободны, как эфир; Они, как эти звёзды, стройны; Как в лоне Бога спящий мир, И величавы и спокойны. Единый хор их слышу я, Когда всё спит в странах окрестных! Полна, полна душа моя Каких-то звуков неизвестных. И всё, что ясно зрится в день, Что может выразиться словом, Слилося в сумрачную тень, Облечено мечты покровом. Неясно созерцает взор, Но всё душою дозреваешь: Так часто сердцем понимаешь Любви безмолвный разговор. 1828 Стансы Когда безмолвствуешь, природа, И дремлет шумный твой язык: Тогда душе моей свобода, Я слышу в ней призывный клик. Живее сердца наслажденья, И мысль возвышенна, светла: Как будто в мир преображенья Душа из тела перешла. Её обнял восторг спокойной – И песни вольные живей Текут рекою звучной, стройной В святом безмолвии ночей. Когда же мрачного покрова Ты сбросишь девственную тень, И загремит живое слово, И яркой загорится день: Тогда заботы докучают, И гонит труд души покой, И песни сердца умолкают, Когда я слышу голос твой. 1828? Петроград Море спорило с Петром: «Не построишь Петрограда; Покачу я шведской гром, Кораблей крылатых стадо. Хлынет вспять моя Нева, Ополченная водами: За отъятые права Отомщу её волнами. Что тебе мои поля, Вечно полные волнений? Велика твоя земля, Не озреть твоих владений!» Глухо Пётр внимал речам: Море злилось и шумело, По синеющим устам Пена белая кипела. Речь Петра гремит в ответ: «Сдайся, дерзостное море! Нет, – так пусть узнает свет: Кто из нас могучей в споре? Станет град же, наречён По строителе высоком: Для моей России он Просвещенья будет оком. По хребтам твоих же вод, Благодарна, изумленна, Плод наук мне принесёт В пользу чад моих вселенна, – И с твоих же берегов Да узрят народы славу Руси бодрственных сынов И окрепшую державу». Рек могучий – и речам Море вторило сурово, Пена билась по устам, Но сбылось Петрово слово. Чу!.. в Рифей стучит булат! Истекают реки злата, И родится чудо-град Из неплодных топей блата. Тяжкой движется стопой Исполин – гранит упорный И приемлет вид живой, Млату бодрому покорный. И в основу зыбких блат Улеглися миллионы: Всходят храмы из громад И чертоги и колонны. Шпиц, прорезав недра туч, С башни вспыхнул величавый, Как ниспадший солнца луч Или луч Петровой славы. Что чернеет лоно вод? Что шумят валы морские? То дары Петру несёт Побежденная стихия. Прилетели корабли. Вышли чуждые народы И России принесли Дань наук и плод свободы. Отряхнув она с очей Мрак невежественной ночи, К свету утренних лучей Отверзает бодры очи. Помнит древнюю вражду, Помнит мстительное море, И да мщенья примет мзду, Шлёт на град потоп и горе. Ополчается Нева, Но от твёрдого гранита, Не отъяв свои права, Удаляется сердита. На отломок диких гор На коне взлетел строитель; На добычу острый взор Устремляет победитель; Зоркий страж своих работ Взором сдерживает море И насмешливо зовёт: «Кто ж из нас могучей в споре?» 9 августа, 1829, Остров Искио Очи Видал ли очи львицы гладной, Когда идёт она на брань Или с весельем коготь хладный Вонзает в трепетную лань? Ты зрел гиену с лютым зевом, Когда грызёт она затвор? Как раскалён упорным гневом Её окровавленный взор! Тебе случалось в мраке ночи, Во весь опор пустив коня, Внезапно волчьи встретить очи, Как два недвижные огня? Ты помнишь, как твой замер голос, Как потухал в крови огонь, Как подымался дыбом волос И подымался дыбом конь? Те очи – страшные явленья! Я знаю очи тех страшней: Не позабыть душе моей Их рокового впечатленья! Из всех огней и всех отрав Огня тех взоров не составишь И лишь безумно обесславишь Наук всеведущий устав. От них всё чувство каменеет. Их огнь и жжёт и холодит; При мысли сердце вновь горит, И стих робея леденеет. Моли всех ангелов вселенной, Чтоб в жизни не встречать своей Неправой местью раздраженной Коварной женщины очей. Сентябрь – ноябрь 1829 Тяжёлый поэт Как гусь, подбитый на лету, Влачится стих его без крылий; По напряжённому лицу Текут слезы его усилий. Вот после муки голова Стихами тяжко разродилась. В них рифма рифме удивилась, И шумно стреснулись слова. Не в светлых снах воображенья Его поэзия живёт; Не в них он ловит те виденья, Что в звуках нам передаёт; Но в душной кузнице терпенья, Стихом как молотом стуча, Куёт он с дюжего плеча Свои чугунные творенья. Ноябрь 1829 Тибр (песня) Варвар севера надменной Землю Рима хладно мнёт И с угрозой дерзновенной Тибру древнему поёт: «Тибр! ты ль это? чем же славен? Что добра в твоих волнах? Что так шумен, своенравен Расплескался в берегах? Тесен, мутен!.. – незавидно Прокатил тебя твой рок! Солнцу красному обидно Поглядеться в твой поток. Не гордись! Когда б ты – горе! – Нашу Волгу увидал, От стыда, от страха б в море Струи грязные умчал. Как парчою голубою Разостлалась по степям! Как привольно в ней собою Любоваться небесам! Как младой народ могуча, Как Россия широка, Как язык её гремуча, Льётся дивная река! Далеко валы широки Для побед отважных шлёт И послушные потоки В царство влажное берёт. Посмотрел бы ты, как вскинет Со хребта упорный лёд, И суда свои подвинет Да на Каспия пойдёт! О когда бы доплеснула До тебя её волна, Словно каплю бы сглонула И в свой Каспий унесла!» Тибр в ответ: «Ужели, дикой, Мой тебе невнятен вой? Пред тобою Тибр великой Плещет вольною волной. Славен я между реками Не простором берегов, Не богатыми водами, Не корыстию судов: Славен тем я, Тибр свободной, Что моих отважных вод Цепью тяжкой и холодной Не ковал могучий лёд! Славен тем непобежденной, Что об мой несдержный вал Конь подковою презренной В гордом беге не стучал. Пусть же реки на просторе Спят под цепью ледяной: Я ж бегу, свободный, в море Неумолчною волной». 8–10 декабря 1829 Преображение Звуком ангельского хора Полны были небеса: В светлой скинии Фавора Совершались чудеса. Средь эфирного чертога, В блеске славы и лучей, Созерцали образ Бога Илия и Моисей. В то мгновенье, над Фавором Серафим, покинув лик, Вожделенья полным взором К диву горному приник. Братья пели; но, счастливый, Он их звукам не внимал И украдкой, молчаливый, Тайну Бога созерцал. И в небесное селенье Возвратился серафим: Лучезарное виденье Неразлучно было с ним. И полётом неприметным Век за веком пролетел: Лишь о нём в эфире светлом Братьям внемлющим он пел. Раз затерянные звуки Долетели до земли: Сколько слёз, молитв и муки Звуки те произвели! Не одна душа, желаньем Истомясь узреть Фавор, С несвершенным упованьем Отлетела в Божий хор. К тем молениям Создатель Слух любови преклонил: Божьей тайны созерцатель К нам на землю послан был. Ангел смелый в наказанье С жизнью принял горе слез; Но своё воспоминанье Он в усладу взял с небес. Духом Божьим вышний гений Осенился с первых лет, И утраченных видений Рано в нём проснулся свет. Слезы лья по небе ясном, Сквозь их радужный кристалл Он в величии прекрасном Чистых братьев созерцал. И любил, осиротелый, Думой в небо залетать, И замыслил кистью смелой К прочной ткани приковать Возвращенные виденья, Часто облаком живым В миг великого прозренья Пролетавшие пред ним. Вспоминал, как в мир призванный, Он на лоне свежих крил, Гость небес богоизбранный, За Создателем парил; Как с крылатым роем братий В день творенья нёс дары; Как из Божеских объятий Всюду сыпались миры. Он означил, как стопами Бог раздвинул свет и тьму; Как повесил над звездами В небе солнце и луну; Как по остову планеты Океан перстом провёл; Как из недр её без сметы Сонм творений произвёл. Раз, томясь своей утратой, Наяву он видел сон: Вдруг молитвою крылатой В небо был перенесён; Слышал ангелов напевы, Сонмы их изобразил И в среде их образ девы Кистью быстрой уловил. Но любимое виденье, Что утратил серафим, В недоступном отдаленье Всё туманилось пред ним. Тщетно не смыкались вежды И пылал молитвой взор: Погасал уж луч надежды, Не сходил к нему Фавор. Что земные краски тленья, Солнца пышные лучи? – Пред лучом преображенья, Как пред солнцем блеск свечи. К смерти шествовал унылый, Не сверша души завет, И в расселинах могилы Что ж он видит? – Божий свет! Луч сверкнул... и воспылала Кисть Божественным огнём; Море яркого кристалла Пролилось над полотном. И уж Бога лик открытый Он очами ясно зрел; Но видением несытый, Бросил кисть... и улетел! Там его виденье вечно; Там без горя и без слез Созерцает он беспечно Диво тайное небес. У Фавора величавый Стражем стал – и на крылах Свет Божественныя славы Блещет в радужных лучах. 13 декабря 1829, Рим Стены Рима Веками тканНая величия одежда! О каменная летопись времен! С благоговением, как набожный невежда, Вникаю в смысл твоих немых письмен. Великой буквою мне зрится всяк обломок, В нём речи прерванной ищу следов... Здесь всё таинственно – и каждый камень громок Отзывами отгрянувших веков. Конец 1829 – начало 1830 Чтение Данта Что в море купаться, то Данта читать:
Стихи его твёрды и полны,
Как сладко их смелым умом разбивать!Как моря упругие волны!
Как дивно над речью глубокой
Что в море купаться, то Данта читать.Всплываешь ты мыслью высокой: Рим. Лето 1830 Послание к А. С. Пушкину Из гроба древности тебе привет: Тебе сей глас, глас неокреплый, юный; Тебе звучат, наш камертон Поэт, На лад твоих настроенные струны. Простишь меня великодушно в том, Когда твой слух взыскательный и нежной Я оскорблю неслаженным стихом Иль рифмою нестройной и мятежной; Но, может быть, порадуешь себя В моём стихе своим же ты успехом, Что в древний Рим отозвалась твоя Гармония, хотя и слабым эхом. Из Рима мой к тебе несётся стих, Весь трепетный, но полный чувством тайным, Пророчеством, невнятным для других, Но для тебя не тёмным, не случайным. Здесь, как в гробу, грядущее видней; Здесь и слепец дерзает быть пророком; Здесь мысль, полна предания, смелей Потьмы веков пронзает орлим оком; Здесь Дантов стих всю бездну исходил От дна земли до горнего эфира; Здесь Анжело, зря день последний мира, Пророчественной кистью гробы вскрыл. Здесь, расшатавшись от изнеможенья, В развалины распался древний мир, И на обломках начат новый пир, Блистательный, во здравье просвещенья, Куда чредой все племена земли, Избранники, сосуды принесли; Куда и мы приходим, с честью равной, Последние, как древле Рим пришёл, Да скажем наш решительный глагол, Да поднесём и свой сосуд заздравной! – Здесь двух миров и гроб и колыбель, Здесь нового святое зарожденье: Предчувствием объемлю я отсель Великое отчизны назначенье! Когда, крылат мечтою дивной сей, Мой быстрый дух родную Русь объемлет И ей отсель прилежным слухом внемлет, Он слышит там: со плесками морей, Внутри её просторно заключенных, И с воем рек, лесов благословенных, Гремит язык, созвучно вторя им, От белых льдов до вод, биющих в Крым, Из свежих уст могучего народа, Весь звуками богатый как природа: Душа кипит!.. Какой тогда хвалой гремлю я Богу, Что сей язык он мне вложил в уста. Но чьи из всех родимых звуков мне Теснятся в грудь неотразимой силой? Всё русское звучит в их глубине, Надежды все и слава Руси милой, Что с детских лет втвердилося в слова, Что сердце жмёт и будит вздох заочный: Твои – певец! избранник Божества, Любовию народа полномочный! Ты русских дум на все лады орган! Помазанный Державиным предтечей Наш депутат на Европейском вече; – Ты – колокол во славу россиян! Кому ж, певец, коль не тебе, открою Вопрос, в уме раздавшийся моём И тщетно в нём гремящий без покою: Что сделалось с российским языком! Что он творит безумные проказы! – Тебе странна, быть может, речь моя; Но краткие его развернем фазы, – И ты поймёшь, к чему стремлюся я. – Сей богатырь, сей Муромец Илья, Баюканный на льдах под вихрем мразным, Во тьме веков сидевший сиднем праздным, Стал на ноги уменьем рыбаря И начал песнь от Бога и царя. Воскормленный средь северного хлада Родной зимы и льдистых Альп певцом, Окреп совсем и стал богатырём, И с ним гремел под бурю водопада. Но, отгремев, он плавно речь повёл И чистыми Карамзина устами Нам исповедь народную прочёл, – И речь неслась широкими волнами: Что далее – то глубже и светлей; – Как в зеркале, вся Русь гляделась в ней; – И в океан лишь только превратилась, Как Нил в песках, внезапная сокрылась, Сокровища с собою унесла, И тайного никто не сметил хода... И что ж теперь? – вдруг лужею всплыла В Истории российского народа. Меж тем когда из уст Карамзина Минувшее рекою очищенной Текло в народ: священная война Звала язык на подвиг современной. С Жуковским он, на отческих стенах Развив с Кремля воинственное знамя, Вещал за Русь: пылали в тех речах И дух Москвы и жертвенное пламя! Со славой он родную славу пел, И мира звук в ответ мечу гремел. Теперь кому ж, коль не тебе, по праву Грядущую вручит он славу? Что ж ныне стал наш мощный богатырь? Он, гальскою диэтою замучен, Весь испитой, стал бледен, вял и скучен, И прихотлив, как лакомый визирь, Иль сибарит, на розах почивавший, Недужные стенанья издававший, Когда под ним сминался лепесток. Так наш язык: от слова ль праздный слог Чуть отогнёшь, небережно ли вынешь, Теснее ль в речь мысль новую водвинешь, – Уж болен он, не вынесет, крягтит, И мысль на нём как груз какой лежит! Лишь песенки ему да брани милы; Лишь только б ум был тихо усыплён Под рифменный, отборный пустозвон. Что, если б встал Державин из могилы, Какую б он наслал ему грозу! На то ли он его взлелеял силы, Чтоб превратить в ленивого мурзу? Иль чтоб ругал заезжий иностранец, Какой-нибудь писатель-самозванец, Святую Русь российским языком И нас бранил, и нашим же пером? Недужного иные врачевали, Но тайного состава не узнали: Тянули из его расслабших недр Зазубренный спондеем гекзаметр, Но он охрип... И кто ж его оправит? Кто от одра болящего восставит?.. Тебе открыт природный в нём состав, Тебе знаком и звук его и нрав, Врачуй его: под хладным русским Фебом Корми его почаще сытным хлебом, От суетных печалей отучи И русскими в нём чувствами звучи. Да призови в сотрудники Поэта На важные Иракловы дела, Кого судьба, в знак доброго привета, По языку недаром назвала: Чтоб богатырь стряхнул свой сон глубокой, Дал звук густой и сильный и широкой, Чтоб славою отчизны прогудел, Как колокол из меди лит Рифейской, Чтоб перешёл за свой родной предел. 14 июля 1830, Рим Тройство Я, в лучшие минуты окрыляясь, Мечтой лечу в тот звучный, стройный мир, Где в тройственный и полный лик сливаясь, Поют Омир*) и Данте и Шекспир,– И радости иной они не знают, Как меж собой менять знакомый стих,– И между тем как здесь шумят за них, Как там они друг друга понимают! 1830 Русским литераторам о необходимости издать русский рифмарь Я вам снижу рифмарь, я сделаю услугу, Я перекличу все созвучья языка, Да все слова его откликнутся друг другу, Да всякий звук найдёт родного двойника! На этом браке слов не пить вам, рифмоплёты! Я славы разорю последний ваш запас: Не будет новых рифм, не будет вам работы; Стих мыслию сияй; померкни ж он у вас. Я разрешу тогда, всегда ли будет пламень В восторженных стихах у русских биться муз О камень – рифмачам сей преткновенья камень, И сих упрямых рифм расторгну ль я союз? Но вам, слова без рифм, вам горе, эгоисты! Ваш холостой народ, означивши клеймом, Из царства музыки я изгоню пером; Так будут изгнаны без чести журналисты, Которым отзвука в российском сердце нет, Которых злой язык российской правде вред, Из царства мыслию зардевшегося слова, Душою русскою звучащего, святого. Февраль 1831 Ока Много рек течёт прекрасных В царстве Руси молодой, Голубых, златых и ясных, С небом спорящих красой. Но теперь хвалу простую Про одну сложу реку: Голубую, разливную, Многоводную Оку. В нраве русского раздолья Изгибается она: Городам дарит приволья Непоспешная волна. Ленью чудной тешит взоры; Щедро воды разлила; Даром кинула озёры – Будто небу зеркала. Рыбакам готовит ловли, Мчит тяжёлые суда; Цепью золотой торговли Вяжет Руси города: Муром, Нижний стали братья! Но до Волги дотекла; Скромно волны повела, – И упала к ней в объятья, Чтоб до моря донесла. 1840 31 Декабря Чу! внимайте... полночь бьёт! В этом бое умирает Отходящий в вечность год И последний миг сливает С первым мигом бытия Народившегося года: Так, всё цепью выводя, Вяжет дивная природа. Где ж раздельное звено? Где граничное мгновенье? Плод в зерне, в плоде зерно: В сменах сих живёт творенье. Но есть жизнь, где нет волны, Нет полуночного боя: Там святыня тишины, Точка вечного покоя. 1842 Современная песенка Покади мне, покади, Добрый мой приятель! Похвалою награди, Кстати ли, некстати ль! Воскуряй же фимиам! Ближе, ближе к носу! Мы разделим пополам, Словно Божью росу. Похвалою в свой черёд, Письменной, изустной, Я воздам, и расцветёт Лавр наш в лист капустный. Сладок чад своих похвал! Сладок пир куренья! Задохнуться б я желал В дыме восхваленья! Покади же, покади, Добрый мой приятель! Похвалою награди Кстати ли, некстати ль! Покинув дом и в нём заботы, От дум свободный, от работы, О море, отдых бытия, В твоих волнах купаюсь я! Зачем же ты, волна морская, Меня лелея и лаская, И силы мне восстановляя, Напомнила вкус наших слез? Солёное, как наше горе, Ты облегло всю землю, море, И отразило свод небес. 1861 Специя*) Бесконечность моря, Бесконечность неба, Две великих мысли Божия созданья Здесь всегда присущи Взору человека И ведут беседу С мыслию его. Горы словно цепи Налегли на землю; Как магнит могучий, Вольную стихию Втягивают в недра, Но ей в них неймётся, И живая рвётся Вдаль и на простор. Спорят как титаны Горы с небесами, Головы и гребни Кверху поднимая, Облака у неба Сразу отрывая, Но лазурь восходит Вольная от них. Бесконечность моря, Бесконечность неба, Две великих мысли Божия созданья Здесь всегда присущи Взору человека И ведут беседу С мыслию его. 1861 С.П.Шевырёв. Стихотворения. Библиотека поэта. Л.: Советский писатель, 1939. Поэты 1820–1830-х годов. Том 2. Советский писатель. Ленинградское отделение, 1972. Поэты тютчевской плеяды. М.: Международный издательский дом. 1996. |
|
||||