Принцип басни
А. Кусикову

Закат запыхался. Загнанная лиса.
Луна выплывала воблою вяленой.
А у подъезда стоял рысак:
Лошадь как лошадь. Две белых подпалины.

И ноги уткнуты в стаканы копыт.
Губкою впитывало воздух ухо.
Вдруг стали глаза по-человечьи глупы
И на землю заплюхало глухо.

И чу! Воробьёв канитель и полёт
Чириканьем в воздухе машется,
И клювами роют тёплый помёт,
Чтобы зёрнышки выбрать из кашицы.

И старый угрюмо учил молодёжь:
«Эх! Пошла нынче пища не та ещё!»
А рысак равнодушно глядел на галдёж,
Над кругляшками вырастающий.

Эй, люди! Двуногие воробьи,
Что несутся с чириканьем, с плачами,
Чтоб порыться в моих строках о любви,
Как глядеть мне на вас по-иначему?!

Я стою у подъезда придущих веков,
Седока жду отчаяньем нищего,
И трубою свой хвост задираю легко,
Чтоб покорно слетались на пищу вы!

Весна 1919


Инструментовка образом

Эти волосы, пенясь прибоем, тоскуют,
Затопляя песочные отмели лба,
На котором морщинки, как надпись, рисует,
Словно тростью, рассеянно ваша судьба.

Вам грустить тишиной, набегающей резче,
Истекает по каплям, по пальцам рука,
Синих жилок букет васильками
Трепещет
В этом поле вечернем ржаного виска.

Шестиклассник влюблёнными прячет руками
И каракульки букв, назначающих час...
Так готов сохранить я строками,
На память
Как вздох, освещённый златоустием глаз.

Вам грустить тишиной... Пожелайте: исплачу
Я за вас этот грустный, истомляющий хруп!
Это жизнь моя бешеной тройкою скачет
Под малиновый звон ваших льющихся губ.

В этой тройке –
Вдвоём. И луна в окне бойко
Натянула, как жёлтые вожжи, лучи.
Под малиновый звон звонких губ ваших, тройка,
Ошалелая тройка,
Напролом проскачи.

Март 1918


Каталог образов
С. Зарову

Дома –
Из железа и бетона
Скирды.
Туман –
В стакан
Одеколона
Немного воды.
Улица аршином портного
Вперегиб, вперелом.
Издалека снова
Дьякон грозы – гром.
По ладони площади – жилки ручья.
В брюхе сфинкса из кирпича
Кокарда моих глаз.
Глаз моих ушат.
С цепи в который раз
Собака карандаша
И зубы букв со слюною чернил в ляжку бумаги.
За окном водостоков краги,
За окошком пудами злоба
И слово в губах, как свинчатка кулак.
А семиэтажный гусар небоскрёба
Шпорой подъезда звяк.

Август 1919

Принцип проволок аналогий

Есть страшный миг, когда, окончив резко ласку,
Любовник вдруг измяк и валится ничком...
И только сердце бьётся (колокол на Пасху)
Да усталь ниже глаз синит карандашом.

И складки сбитых простынь смотрят слишком грубо
(Морщины лба всезнающего мудреца)...
Напрасно женщина ещё шевелит губы
(Заплаты красные измятого лица)!

Как спичку на ветру, её прикрыв рукою,
Она любовника вблизи грудей хранит,
Но, как поэт над конченной, удавшейся строкою,
Он знает только стыд,
Счастливый краткий стыд!

Ах! Этот жуткий миг придуман Богом Гневным;
Его он пережил воскресною порой,
Когда, насквозь вспотев, хотеньи шестидневном,
Он землю томную увидел под собой.

Январь 1918


Принцип блока с тумбой

Одному повелели: за конторкою цифрами звякай!
Другому: иконописно величай зарю!
А мне присудили:
Быть простою собакой.
И собачьим нюхом набили
Ноздрю.

Хорошо б ещё дали борзой мне ляжки,
Я гонял бы коричневых лис по лесам,
А то так трудно быть грязной дворняжкой,
Что делать эдаким псам?!

Привыкший к огрызкам, а не к мясу и булкам,
Посетитель помоек и обжора костей,
Хвост трубою задравши, бегу переулком,
Унюхивая шаг единственной моей.

Вот так её чуять, сквозь гул бы, сквозь шум бы!
И бежать!
Рысцою бежать!
Но, видно, судьба мне: у каждой тумбы
Остановиться на миг, чтобы ногу поднять.

И знаю по запаху тумбы пропревшей,
Что много таких же дворняжных собак
Уже пробегло здесь, совсем очумевши,
Ища на панели немыслимый шаг!

Июнь 1918


Лирический динамизм

Звонко кричу галёркою голоса ваше имя.
Повторяю его
Партером баса моего.
Вот ладоням вашим губами моими
Присосусь, пока сердце не навзничь мертво.

Вас взвидя и радый, как с необитаемого острова
Заметящий пароходного дыма струю,
Вам хотел я так много, но глыбою хлеба чёрствого
Принёс лишь любовь людскую
Большую
Мою.

Вы примите её и стекляшками слёз во взгляде
Вызвоните дни бурые, как пережжённый антрацит.
Вам любовь, – как наивный ребёнок любимому дяде
Свою сломанную игрушку дарит.

И внимательный дядя знает, что это
Самое дорогое ребёнок дал.
Чем же он виноват, что большего
Нету,
Что для большего
Он ещё мал?!

Это вашим ладоням несу мои детские вещи:
Человечью поломанную любовь и поэтину тишь.
И сердце плачет и надеждою блещет,
Как после ливня железо крыш.

Март 1918


Динамас статики
Б. Эрдману

Стволы стреляют в небо от жары,
И тишина вся в дырьях криков птичьих.
У воздуха веснушки мошкары
И робость летних непривычек.

Спит солнечный карась вверху,
Где пруд в кувшинках облаков и непроточно,
И сеет зёрна тени в мху
Шмель – пёстрый почтальон цветочный.

Вдали авто сверлит у полдня зуб,
И полдень запрокинулся, неловок...
И мыслей муравьи ползут
По пням вчерашних недомолвок.

Июль 1919


Однохарактерные образы

Спотыкается фитиль керосиновый,
И сугробом навален чад.
Посадить весь мир, как сына бы,
На колени свои и качать!

Шар земной на оси, как на палочке
Жарится шашлык.
За окошком намазаны икрою галочьей
Бутерброд куполов и стволы.

Штопором лунного света точно
Откупорены пробки окон из домов.
Облегчённо, как весною чахоточный,
Я мокроту слов
В платок стихов.

Я ищу в мозговой реторте
Ключ от волчка судьбы,
А в ушах площадей мозоли натёрли
Длинным воем телеграфа столбы.

Не хромай же, фитиль керосиновый,
Не вались сугробом чёрным, чад!
Посадить дай мир, как сына бы,
На колени к себе и качать.

Июль 1919


Имажинистический календарь

Ваше имя, как встарь, по волне пробираясь, не валится
И ко мне подбредает, в молве не тоня.
Ледяной этот холод, обжигающий хрупкие пальцы,
Сколько раз принимал я, наивный, за жаркую ласку огня!

...Вот веснеет влюблённость, и в зрачках, как в витринах,
Это звонкое солнце, как сердце, скользнуло, дразнясь,
И шумят в водостоках каких-то гостиных
Капли сплетен, как шопот, мутнея и злясь.

Нежно взоры мы клоним и голову высим,
И всё ближе проталины губ меж снегами зубов,
И порхнули бабочки лиловеющих писем,
Где на крыльях рисунок недовиденных снов...

...Встанет августом ссора. Сквозь стеклянные двери террасы
Сколько звёзд, сколько мечт, по душе, как по небу, скользит,
В уголках ваших губ уже первые тучи гримасы,
И из них эти ливни липких слов и обид...

Вот уж слёзы, как шишки, длиннеют и вниз облетают
Из-под хвои темнеющей ваших колких ресниц,
Вот уж осень зрачков ваших шатко шагает
По пустым, равнодушным полям чьих-то лиц.

...А теперь только лето любви опалённой,
Только листьями клёна капот вырезной,
Только где-то шуменье молвы отдалённой,
А над нами блаженный, утомительный зной.

И от этого зноя с головой
Погрузиться
В слишком тёплое озеро голубеющих глаз
И безвольно запутаться, как в осоке, в ресницах,
Прошумящих о нежности в вечереющий час.

И, совсем обессилев от летнего чуда,
Где нет линий, углов, нет конца и нет грёз,
В этих волнах купаться и вылезть оттуда
Завернуться в мохнатые простыни ваших волос...

...Ваше имя бредёт по волне, не тоня, издалече,
Как Христос пробирался к борту челнока.
Так горите же, губ этих тонкие свечи,
Мигающим пламенем языка!..

Ноябрь 1917


Принцип ритма сердца

Вот, кажется, ты и ушла навсегда.
Не зовя, не оглядываясь, не кляня.
Вот, кажется, ты и ушла навсегда...
Откуда мне знать: зачем и куда?
Знаю только одно: от меня!

Верный и преданный и немного без сил,
С закушенной губой,
Кажется: себя я так не любил,
Как после встречи с тобой.

В тишине вижу солнечный блеск на косе...
И как в просеке ровно стучит дровосек
По стволам красных дней,
Не сильней, не сильней,
По стволам тук-тук-тук,
Стукает сердце топориком мук.

У каждого есть свой домашний
Угол, грядки, покос.
У меня только щёки изрытей, чем пашня,
Волами медленных слёз.

Не правда ль, смешно: несуразно-громадный,
А слово боится произнести;
Мне бы глыбы ворочать складно,
А хочу одуванчик любви донести.

Ну, а то, что ушла и что мне от тоски
Не по-здешнему как-то мертво, –
Это так, это так, это так, пустяки,
Это почти ничего!

Сентябрь 1918


Принцип примитивного имажинизма

Всё было нежданно. До бешенства вдруг.
Сквозь сумрак, по комнате бережно налитый,
Сказала: «Завтра на юг
Я уезжаю на лето!»

И вот уже вечер громоздящихся мук,
И слёзы крупней, чем горошины...
И в вокзал, словно в ящик почтовых разлук,
Ещё близкая мне, ты уж брошена!

Отчего же другие, как я не прохвосты,
Не из глыбы, а тоже из сердца и мяс,
Умеют разлучаться с любимыми просто,
Словно будто со слезинкою глаз?!

Отчего ж моё сердце как безлюдная хижина?
А лицо как невыглаженное бельё?
Неужели же первым мной с вечностью сближено
Непостоянство, любовь, твоё?!

Изрыдаясь в грустях, на хвосте у павлина
Изображаю мечтаний далёкий поход,
И хрустально-стеклянное вымя графина
Третью ночь сосу напролёт...

И ресницы стучат в тишине, как копыта,
По щекам, зеленеющим скукой, как луг,
И душа выкипает, словно чайник забытый
На спиртовке ровных разлук.

Это небо закатно не моею ли кровью?
Не моей ли слезой полноводится Нил,
Оттого, что впервой с настоящей любовью
Я стихам о любви изменил?!

Июль 1918


Принцип романтизма
А. Мариенгофу

Когда-то, когда я носил короткие панталончики,
Был глупым, как сказка, и читал «Вокруг Света»,
Я часто задумывался на балкончике
О том, как любят знаменитые поэты.
И потому, что я был маленький чудак,
Мне казалось, что это бывает так.

Прекрасный и стройный, он встречается с нею...
У неё меха и длинный
Трэн^*).
И когда они проплывают старинной
Аллеей,
Под юбками плещутся рыбки колен.
И проходят они без путей и дороги,
Завистливо встречные смотрят на них;
Он, конечно, влюблённый и строгий,
Ей читает о ней же взволнованный стих...

Мне мечталось о любви очень нежной, но жгучей.
Ведь другой не бывает. Быть не может. И нет.
Ведь любовь живёт меж цветов и созвучий.
Как же может любить не поэт?

И мне казались смешны и грубы
Поцелуи, что вокруг звучат.
Как же могут сближаться влажные губы,
Говорившие о капусте полчаса назад.

И когда я, воришка, подслушал, как кто-то молился:
«Сохрани меня, Боже, от любви поэта!» –
Я сначала невероятно удивился,
А потом прорыдал до рассвета.

Теперь я понял. Понял всё я.
Ах, уж не мальчик я давно.
Среди исканий, без покоя
Любить поэту не дано.

Искать губами пепел чёрный
Ресниц, упавших в заводь щёк, –
И думать тяжело, упорно
Об этажах подвластных строк.

Рукою жадной гладить груди
И чувствовать уж близкий крик, –
И думать трудно, как о чуде,
О новой рифме в этот миг.

Она уже устала биться,
Она в песках зыбучих снов, –
И вьётся в голове, как птица,
Сонет крылами чётких строф.

И вот поэтому, часто, никого не тревожа,
Потихоньку плачу и молюсь до рассвета:
«Сохрани мою милую, Боже,
От любви поэта!»

Сентябрь 1917


Принцип звукового однословия

Вас
Здесь нет. И без вас.
И без вас. И без смеха.
Только вечер укором глядится в упор.
Только жадные ноздри ловят милое эхо,
Запах ваших духов, как далёкое звяканье шпор.

Ах, не вы ли несёте зовущее имя
Вверх по лестнице, воздух зрачками звеня?!
Это ль буквы проходят строками
Моими,
Словно вы – каблучками
За дверью дразня?!

Жолтый месяца ус провихлялся в окошке.
И ошибся коснуться моих только губ.
И бренчит заунывно полсумрак на серой гармошке
Паровых, остывающих медленно труб.

Эта тихая комната помнит влюблённо
Ваши хрупкие руки. Веснушки. И взгляд.
Словно кто-то вдруг вылил духи из флакона.
Но флакон не посмел позабыть аромат.

Вас здесь нет. И без вас. Но не вы ли руками
В шутку спутали чёткий пробор моих дней?!
И стихи мои так же прополнены вами,
Как здесь воздух, тахта и протяжье ночей.

Вас здесь нет. Но вернётесь. Чтоб смехом, как пеной,
Зазвенеться, роняя свой пепельный взгляд.
И ваш облик хранят
Эти строгие стены.
Словно рифмы строфы дрожь поэта хранят.

Декабрь 1917


Тематический круг

Всё течёт в никуда. С каждым днём отмирающим
Слабже мой
Вой
В покорной, как сам, тишине.
Что в душе громоздилось небоскрёбом вчера ещё,
Нынче малой избёнкой спокойствует мне.

Тусклым августом пахнет просторье весеннее,
Но и в слёзах моих истомительных – май.
Нынче всё хорошо с моего многоточия зрения,
И совсем равнодушно сказать вместо
«здравствуй» – «прощай».

И теперь мне кажутся малы до смешного
Все былые волненья, кипятившие сердце и кровь,
И мой трепет от каждого нежного слова,
И вся заполнявшая годы любовь.

Так вернувшийся в дом, что покинул ребёнком беспечным,
И вошедший в детскую, от удивления нём,
Вдруг увидит, что комната, бывшая ему бесконечной,
Лишь в одно
Окно
И мала совсем.

Всё течёт в никуда. И тоской,
Неотступно вползающей,
Как от боли зубной,
Корчусь я тишине.
Что в душе громоздилось доминой огромной вчера ещё,
Нынче малой избёнкой представляется мне.

Апрель 1918


Динамизм темы

Вы прошли над моими гремящими шумами,
Этой стаей веснушей, словно пчёлы звеня.
Для чего ж столько лет, неверная, думали:
Любить или нет меня!

Подойдите и ближе. Я знаю. Прорежете
Дёсна жизни моей, точно мудрости зуб.
Знаю: жуть самых нежных нежитей
Засмеётся из красной трясины ваших топких губ.

Сколько зим, занесённых моею тоскою.
Моим шагом торопится опустелый час.
Вот уж помню: извозчик. И сиренью морскою
Запахло из раковин ваших глаз.

Вся запела бурей, но каких великолепий!
Прозвенев на весь город, с пальца скатилось кольцо.
И, сорвав с головы своей лёгкое кепи,
Вы взмахнули им улице встречной в лицо.

И, двоясь, хохотали
В пролетавших витринах,
И роняли
Из пригоршней глаз винограды зрачка.
А лихач задыхался на распухнувших шинах,
Торопя прямо в полночь своего рысака.

Октябрь 1917


Последнее слово обвиняемого

Не потому, что себя разменял я на сто пятачков
Иль что вместо души обхожусь только кашицей
рубленой, –
В сотый раз я пишу о цвете зрачков
И о ласках мною возлюбленной.

Воспевая Россию и народ, исхудавший в скелет,
На лысину заслужил бы лавровые веники,
Но разве заниматься логарифмами бед
Дело такого, как я, священника?

Говорят, что когда-то заезжий фигляр,
Фокусник уличный, в церковь зайдя освящённую,
Захотел словами жарче угля
Помолиться, упав пред Мадонною.

Но молитвам не был научен шутник,
Он знал только фокусы, знал только арийки,
И пред краюхой иконы поник
И горячо стал кидать свои шарики.

И этим проворством приученных рук,
Которым смешил он в провинции девочек,
Рассказал невозможную тысячу мук,
Истерзавшую сердце у неуча.

Точно так же и я... Мне до рези в желудке
противно
Писать, что кружится земля и поёт, как комар.
Нет, уж лучше пред вами шариком сердца наивно
Будет молиться влюблённый фигляр.

Август 1918