Полынь горькая, а редька дикая,
Капуста белая, а свёкла красная,
Соль солкая, а рожь редкая,
Глаза синие, а жизнь – вечная.
Вот оно, хлеб и вода,
Хлеб, вода и жилище,
И не кладбище, и не кладбище,
И не беда.
Вот оно, хлеб и вода,
Хлеб, вода и жилище,
И живу я, нищий из нищих,
Я не умру никогда.
Вот оно, хлеб и вода,
Хлеб, вода и жилище,
А землищи вокруг, а землищи –
Города, города, города.
Зима
Я неделю уж еду –
Так страна велика,
И за поездом следом
Тучи и облака.
Или это от снега,
Или, может, я сплю,
Как люблю я всё это,
Боже, как я люблю!
Есть у японцев хокку, танка, –
Не хоккеист я, не танкист.
Я вроде как на полустанке:
Уехал поезд, воздух чист.
Я знаю, между вами нет границы,
Весёлые и грустные слова.
Пройдёт ли жизнь, прокатится, промчится,
Все прозвучит: ааа!
Ааа!..
Бывает. Обошлось. Да ведь не только я
С трудом переносил небытия припадки.
Да, было дело. А сейчас – в порядке.
Ужасно! Приступы небытия...
Вагон качает. Так зыбко и чадно.
Судороги, взвизги, плач колёс.
Земля и трава и деревья кричат нам
И шпалами сыплются под паровоз.
Я со своим вином и хлебом
На вздрогнувшем разъезде слез,
А там под быстрым серым небом
Захлёбывался ветром лес.
И там была моя любовь:
Картошка, свёкла и морковь,
И маленькие огурцы,
Что завещали нам отцы,
И проскрипел капустный лист:
Примитивист, примитивист...
Он говорить любил со смаком
О красоте, о доброте –
Не то, что этот горемыка,
Простак, распятый на кресте.
Из океана
Плывут покачиваясь
Ялики и гички,
Ведут их острые
Щемящие привычки,
На дне судёнышек
Вода из океана,
Они достигли
Своего меридиана,
И вот горячими
И чёрными руками
Ту чистоту
вычерпывают
черпаками.
Интересуясь всем на свете,
Теряя интерес к себе,
Ты понимал, что только дети
Всё знают о своей судьбе.
Теряя волосы и перья
И ощущенья прежних дней,
Мы превращаемся в движенье,
Которое всего сильней.
Всё, что Бог на душу положит,
То, что придёт потом ко всем, –
Мы просто движемся; быть может,
Мы и не движемся совсем,
Но так нам кажется...
Там были евнухи, они
Чуть ли не всё, что есть, имели,
Они всей властию владели,
И всё влезало в их умы.
Они, вот именно они
Настолько зримый мир познали,
Что больше ничего не знали.
Там были евнухи. Они.
И никакая не ошибка
Домов высокая улыбка,
Но уж тем более не шутка
Морозный ясный день рассудка.
Танцуй от печки, от угара,
Посмей себя изобразить
Хотя бы в виде самовара –
Чай будем пить.
Да, красивые были маски,
Только снять их пришлось – беда.
И ложатся серые краски
На сырые холсты труда.
Увидев нищих и калек,
Тот мальчик очень испугался –
Всё приобрел, ни с чем остался
И стал как взрослый человек.
Безотцовщина. Безотцовщина!
Где же овцы, которых пасу?
Ох, на Псковщине! Ох, на Псковщине,
Да во тёмном еловом лесу.
Он был умён как вешняя вода.
Теперь и не узнать, зачем он был разбужен,
Кому он досадил, зачем пришёл сюда?
Он был такой, как все: всех лучше был, всех хуже...
Эта огромная страна
Как счастье и любовь дана.
Мне кажется, она моя
До ужаса, до забытья...
Дождик печально и быстро
Поёт про свою красоту.
Всё изведал, всё понял, всё выяснил,
В землю ухожу, в темноту.
Я работаю – и глубокая
Льётся песня в моей судьбе.
Я работаю, я – работаю.
И не помню я о себе.
Это доброе и жёстокое,
Это всё моё существо.
Я работаю. Я – работаю.
Всё в порядке. Хорошо. Ничего.
Я помню, не осенью – летом
Я шёл по дороге домой
Вместе с хохочущим метром,
Вместе с морозной зимой.
А день вокруг нас зазнался,
На шутки не отвечал,
И помню, я засмеялся,
А метр, хохотун, замолчал.
Любовь
Я сегодня занят: вспоминаю лица.
Сначала твоё – задерживаю дыханье.
Потом вздохну и смотрю минут тридцать.
А иногда смотрю до потери сознания.
Когда-нибудь, не в это воскресенье,
С тобой мы выйдем просто погулять,
И будет хорошо, и будет лес осенний,
И мы грибы не будем собирать.
И мы с тобой пойдём, едва касаясь
Широких листьев, светлых, навесных,
Всё дальше, дальше, дальше, уменьшаясь
Среди кустов, высоких и сквозных.
Пойдём, я покажу твой пьедестал,
Пока ещё дорога не закрылась, –
И жилка на виске твоём забилась
Совсем не оттого, что ты устал.
Совсем не оттого, что ты не смог,
А потому, что все мы постояльцы,
Легли твои заждавшиеся пальцы
На крупный нерасчисленный песок.
Теперь уж навсегда есть только ты.
Ты больше никогда не будешь якать.
Отныне только в дождь ты будешь плакать
И понимать высокие цветы.
Я – на вёслах, и мне тяжёло.
Вдруг ты голову наклонила.
Неужели меня полюбила?
И я отбросил весло...
Солнце над нами взошло.
Солнце над нами застыло,
И было, всё время было
То, что уже прошло.
И сто минут я потерял
И тысячи минут,
И сотни, тысячи менял
Потом ко мне прильнут.
Я потерял – я накопил
Тот золотой запас,
Что человек мёд-пиво пил,
И что овец он пас.
Давно уже мы смотрим на живое,
Ещё минута – вдруг увидим всё.
Валун – моё любимое, стальное,
Тяжёлое такое существо!
Когда стоял я у порога
Родного дома своего,
Вдруг подошла ко мне дорога
И счастье близко подошло.
Оно-то и сдавило горло...
Я опустился на крыльцо,
И длинно
кверху
даль
простёрла
Альбрехта Дюрера лицо.
Громадное окно – и я смотрю на землю,
И синей полосой означен ход коня,
И то, что я люблю, и то, что не приемлю,
Войдёт как скрип рессор, как скрип шасси в меня.
Вдруг познакомлюсь я
с людьми,
с каким-то Сержем,
Вдруг захочу узнать,
на рынке что почём,
И буду счастлив я, хоть буду я рассержен,
Хоть буду я угрюм, хоть буду удручён.
Там о себе совсем не знают,
Играют в странную игру, –
От этого не умирают,
Хоть я-то, может, и умру...
Рай
Там куры, дуры и амуры,
Там штырь железный в землю врос.
Там штук пятнадцать папирос
Для тех, кто уж давно не курит.
Вдруг очнувшись от дремоты,
Я увидел повороты
И зигзаги бытия.
Наша жизнь, моя, твоя, –
Это девушка бежит,
И лицо её пылает,
Платье ноги обнимает,
Вот так девушка бежит...
Мы жили на Крите,
Мы крики,
Мы древние греки,
Мы реки.
Мы люди, которых не стало,
Мы твёрдые груди весталок,
Трава, перегной, коренья,
Мы – время.
Темнее тела тень,
Темнее быть не может.
Светлее света дочь –
Светлей уже невмочь –
Благополучен день,
Что не тобою прожит.
Благополучен день,
Благополучна ночь.
Опять, опять придёт тоска,
Опять, опять найдёт простака.
А он в ответ – что делать в ответ –
Своё заноет про белый свет,
Про белый свет – свят, свят, –
Цветистый, цветастый, цветаевский сад.
И будет так ново и так старо:
Бог и дьявол, Адам и ребро.
Я всё тебе прощу: даю обет незнанья.
Неразуменья хлеб, недоуменье дат, –
Я знаю города, которым нет названья,
Я знаю всю тебя, я знаю навсегда.
Давай мы с тобой поплывём,
Вот только осока мешает.
Но мы с тобой оттолкнёмся
От этой кочки колючей
И – только мальки под нами.
Незнакомая осень.
Там провал как привал.
Там в корзинах приносят
То, что ты потерял.
Ах, там дикий народ –
Очень милые люди.
Обязательно будет
То, что скоро пройдёт.
Омар
Медный глиняный древний Восток,
Древними кочевниками занятый!
Качается пальма памяти,
И орехи летят в песок.
Это кто ж там такой – под патиной
Улыбается и живёт?
Он от пальмы идёт, от памяти
И, наверно, никогда не умрёт.
Спокойная судьба,
Людей умерших свита,
Которые везде,
Которые во всём, –
Спасительность чащоб!
Раскатистость рассвета!
Душа из темноты!
Душа из меня вон...
Не знаю ничего –
Предчувствие восторга,
Та ласковость руки,
Протянутой ко мне –
А ты посторонись,
Подвинься хоть немного,
И вечные слова
Придут к тебе извне.
Я живу хорошо,
Я совсем не пищу.
Вот и дождик пошёл,
Вы же слышите шум?
Это дождик затопал,
Говорит: «Напишу!»
Вы же слышите шёпот,
Вы же слышите шум?
А на улице ветрено.
Дождь уже не спешит.
Он идёт очень медленно.
Он шуршит.
То ль от лукавого, то ль от любви,
То ль понарошке, то ли в полной мере –
Сомнение святое позови,
Когда ты в чём-нибудь уверен.
Стою на брёвнах. Кругляши
Сейчас раскатятся, возможно.
А в общем, все мы хороши –
Неосторожны.
...Что на него нашло – не знаю,
Но лес повёл меня, стегая,
Свистя, рыдая и внушая,
Что нету здесь сидячих мест...
Я вслушивался, подвывая,
Я шёл и шёл, не замечая,
Что вышел на другой разъезд.
Над кутерьмой в кустах,
Над робкою рекою,
Над жизнью в поездах
И даже над тобою.
На этих берегах
Когда-нибудь растаем.
Витаю в облаках
Я над родимым краем.
Огромный столб уходит в землю,
Внутри столба я вниз лечу.
Увидеть пращура хочу,
Зову его, а он не внемлет.
Что дальше будет – не загадываю.
Ты слышишь меня, старый сыч?
Останови меня! Я падаю,
И дна я не могу достичь.
Я сплю и вижу облака.
Моя к ним тянется рука –
Совсем уж близко до весны,
Какие-то такие сны,
И длинный ветер за версту
Провёл ладонью по кусту,
Пригладил, приласкал, и вот
Те облака
продвинулись
вперёд.
Я оторвался ото сна.
Ну да, стекло ещё стекало
Волною тёплою с окна,
А между тем всё видно стало.
Слепец – я небо увидал,
Глухой – виолончель услышал.
Скорей на улицу я вышел
И великаншу увидал.
Она навстречу шла ко мне,
Она бежала мне навстречу!
И стал я весел и беспечен,
Каким бываю лишь во сне.
Он – человек. Он очень чуток.
И он наедине с судьбой.
Он заполняет промежуток,
Мой милый, меж тобой и мной.
Ты не спеши. Но золотая
И мудрая твоя печаль
Пускай поднимется, святая,
И поплывёт к другому краю,
А ты, наоборот, причаль.
Другие души, камни, глины
Светлее станут и стройней,
Смягчатся, как между своими,
Сердца народов и людей.
Протей! Ты почему кровавый?
Ты на три четверти из слёз.
Любви, надежды, тихой славы
Недолго тешил нас... курьёз.
Друзья, простите мне стихи.
Ведь это всё от них морока,
И если я умру до срока,
Простите мне мои стихи.
Стихи, простите вы друзей.
Ведь это всё от них морока,
И если я умру до срока,
Простите всех моих друзей.
Вспоминать – это всё пустое.
Тот, кто умер, успел забыть
Робкое, доброе, злое,
Жуткое слово «жить».
Н.М.
Набросок жизни всей: рожь и овёс поверий,
Цветочная пыльца, любовь других людей,
От моего лица отходит быстро берег,
И ты плывёшь, плывёшь, кораблик площадей.
Университет
Я в волейбол играл. Зимою у меня
По этому предмету был экзамен.
Был мяч как полудрагоценный камень –
Над сеткою сверкала жизнь моя.
И синий лес вдали,
И красная тревога,
И белая дорога
Друг в друга проросли.
Живу – не плачу. Не кричу.
И пью совсем не так уж много.
И вот передо мной дорога –
Не по сердцу, но – по плечу.
Я закрою ставни. Я пойду.
А за мной стаи птиц полетят.
Главное – не думать про всякую ерунду,
Когда начинается листопад.
А надо просто взять и пойти.
Листья и птицы летят, летят.
Пойдём! Ведь нам всё равно по пути!
Листопад, листопад, листопад.
Я падаю с громкой горы,
Я с криком лечу в обрыв,
В глазах моих сухих
Бьётся страха трус.
Это уже не стихи.
Это срыв струй.
На эту удочку я клюну,
И по сырой доске песка
Я медленно пойду искать
Не тронутую ветром дюну.
Там, на вершине, надо думать,
Былинки тело не дрожит...
На этой дюне, дюне, дюне
Я, задыхаясь, буду жить.
Зачем это всё? Не знаю, не знаю.
Я видел то, что видели все:
Резная, весёлая зелень липы сквозная,
И пчёлы на солнечной полосе.
Александр Орлов.
Стихи. М.: Советский писатель, 1987.
