Мы свободны
Мы свободны! Жизнь прекрасна!
Братства, равенства поборник
Путь свершает безопасно –
Если дремлет старший дворник.
Мы свободны! Силу, крылья –
Нам дала свобода слова…
Не боимся мы насилья –
Если нет городового.
Мы свободны! Прочь, невзгода!
Дождались зари желанной…
На Руси царит свобода –
Под усиленной охраной!
Мы свободны! Мощь народа,
Разум, сердце – всё в движеньи.
На Руси царит свобода –
На военном положеньи!
В бурю
Помнишь… тихий вечер мая,
Кроткий свет луны…
Замечталась ты, внимая
Шопоту волны.
Загоралась, грудь волнуя,
За мечтой мечта…
Он ушёл, тебя целуя
В жаркие уста.
А теперь… Твой друг далёко…
В полуночной мгле
Ты горюешь одиноко
На крутой скале.
Плачь, родная, чашу горя
Выпивай до дна.
Плачь… твоим рыданьям вторя,
Стонет пенистое море
И шумит волна!
из цикла «Зима»
Зима! Привет сереброкудрой!
Она весны милее нам,
Когда насыплет снежной пудрой
И разрумянит наших дам…
Мороз то щиплет, то щекочет
Девиц, как старый ловелас…
И вновь душа чего-то хочет,
И что-то к жизни манит нас.
Хрустит снежок… Сверкает иней,
Играя тысячью огней…
И мир, казавшийся пустыней,
Сияет блеском прежних дней…
Настанет длинный вечер зимний,
Трещит в камине огонёк,
Беседа кажется интимней,
Теснее кажется кружок…
А ночью… Тройка мчится птицей,
Несёмся мы куда-нибудь,
И месяц кроткий, бледнолицый
Нам освещает снежный путь…
Песня спета!
…Верь, он ласкал тебя шутя,
Верь, он любил тебя от скуки!
Лермонтов
Над могилой лета льёт печально слёзы
Сумрачное небо, небо без просвета…
И о чём-то грустно шепчутся берёзы
Над могилой лета…
Нет волшебной грёзы, светлой грёзы мая!
Ты ломаешь руки, ты роняешь слёзы!..
О минувшем счастьи ты скорбишь, родная…
Нет волшебной грёзы!..
Ваша песня спета… На любовь, на ласки
В охладевшем сердце больше нет ответа…
Облетели розы… Потускнели краски –
Ваша песня спета!..
Романс
Огонь любви, святых стремлений
Давно погас в моей груди…
Минувших грёз, былых видений
Не жди, не жди!
Пускай заглохнут струны лиры:
Её не слушают теперь.
В своих богов, в свои кумиры
Не верь, не верь!
Взгляни: печально догорая,
Дрожат последние огни…
Ты на земле не сыщешь рая –
Усни, усни!..
Осень
Осень… Скука, невзгоды, сомнения…
Думы тяжкие, думы осенние,
Как нависшие тучи, мрачны.
Вяло тянутся дни беспросветные,
Умирают надежды заветные –
Лучезарные дети весны…
Ни страстей, ни порывов!.. Апатия
Ледяные раскрыла объятия…
Ветер скорбную песню поёт…
Это песня о жизни скитальческой,
Это песня о доле страдальческой,
Полной горя и тяжких забот…
Песне ветра – певца заунывного
Точно вторит дождя беспрерывного
Монотонный, назойливый шум, –
И под звуки осенней симфонии,
Полной грустной, унылой гармонии,
Засыпают и сердце, и ум…
Романс
Бледнеет ночь томящего ненастья…
Благодарю тебя за чудную зарю,
За твой привет, за искорку участья
Благодарю!
Не любишь ты… Но грежу я украдкой,
Что я твоё сердечко покорю…
И за мечту, за луч надежды сладкой
Благодарю!
Пусть это бред – несчастья миг далёко!
Не любишь ты? Но я боготворю!..
И за свою любовь тебя глубоко
Благодарю!
Протянутая рука
(Подражание Лермонтову)
О прусской подлости забыв,
Готовый к дружеским объятьям,
О мире пламенный призыв
Послал эсдек немецким братьям.
И «брат», махнув ему платком
(Он знал военную науку),
Проткнул отточенным штыком
Его протянутую руку.
Из «Словаря
сценических
деятелей»
Вяльцева
До сих пор в большой цене
Мой талант воображаемый…
Подражают всюду мне,
Но слыву – «неподражаемой»!..
Горький
Опустясь на дно людское,
Он взлетел за облака, –
И на Капри, на покое,
Забывает босяка…
Жизнь по-новому устроив,
Он забыл российский быт…
Позабыл своих героев,
Да и сам… почти забыт!
Евреинов, Н. Н.
На сцену мы во время оно
Глядели прямо.
Явился ты – явилась моно –
Ах, монодрама!
О ней твердишь ты неуклонно,
Неугомонно!
Но я боюсь, что это моно…
Ах, монотонно!
Комиссаржевская, В. Ф.
Не надо пошлых фраз, не надо жалких слов!
Склонитесь, скорбные, с безмолвными устами,
Над схоронёнными прекрасными мечтами…
Придите с белыми печальными цветами
К могиле наших грёз и лучезарных снов!
Молитесь о сестре, покинутые братья…
Молился бы и я… но нет святых молитв –
Я их давно забыл среди «житейских битв»,
Остались у меня в душе одни проклятья!..
Они в груди моей клокочут и ревут, –
И всю их гневную, мятущуюся стаю
Тебе, Судьба иль Рок – иль как тебя зовут? –
Тобой ограбленный, сегодня я бросаю!
Ты, погасивший свет глубоких, вещих глаз,
Ты, посмеявшийся над дивными чертами, –
Кого ты взял у нас, кого ты взял у нас?
Что сделал с нашими заветными мечтами!
Кузмин, М.
Задумчивых стихов загадочная сладость,
Мечты о юношах, стихов плохой размер
И пьес неигранных несбыточная радость –
Всё в нём исполнено мистических химер…
Купер
Он просто чудо-капельмейстер:
С самим Шаляпиным в ладу.
И у начальства на виду.
Есть у него волшебный клейстер,
Который быстро прилепил
Его к созвездию светил.
Лепковская, А.И.
Хоть не играет, всё равно –
Живёт искусством, сценой дышит.
Что ни напишет – всё умно!
А говорит она, как пишет!
Леонидов
Я в нём слегка разочарован…
Ах, почему он стал так сух?
Кто засушил в нём вольный дух?
Какими он цепями скован?
– Тут Станиславского вина! –
В ответ мне Кугель крикнет лихо.
Но я ему промолвлю тихо:
– Ведь не сковали ж Москвина!
Немирович-Данченко, Вл.Ив.
К двум фамилиям твоим
Навсегда примкнула третья.
Их союз несокрушим,
Их союз хочу воспеть я!
Станиславского любя,
Узнаю я в нём тебя!
Что вам яд стрелы тупой,
Зависть, злоба и насмешка?
Вы царите над толпой
И срослись, как два орешка
Под одною скорлупой!
Нижинский
О Нижинском все газеты,
Все парижские эстеты
Пели гимны и сонеты…
А портреты? О, портреты
Были центром всех витрин!
Боже мой! В теченье лета
Триста тридцать три портрета
Звёзд российского балета!..
Сколько стоило всё это –
Знает Дягилев один!
Пуришкевич
Он написал для сцены opus…
Никто не ставит – opus плох.
Но прогремел на всю Европу-с,
Как всероссийский скоморох!
Фигнер
Он пел безгласно, но вдохновенно…
Хватал… руками любую нотку,
Хрипел, срывался, но, несомненно,
Пел ярче многих, дерущих глотку.
Зато в рекламе был громогласен:
В ней не хрипел он и не срывался.
Он был на сцене горяч, прекрасен –
И пол прекрасный без дум сдавался…
О браке
(Анкета)
Хочу быть грешным, свободным, диким,
Хочу не ведать седых вериг,
Хочу простора страстям великим,
Могу быть мужем единый миг…
Не надо знаков, условных знаков!
Весь мир безбрежный – моя кровать!
Без клятв продажных, без мёртвых браков
Хочу одежды с тебя сорвать!
В церковном браке – струи елея…
В гражданском – дети, пелёнки, щи…
Хочу забыться, томясь и млея…
Отдайся, слейся – потом ищи!
Пусть будет завтра со мной другая,
В усталом сердце зажжёт свечу…
Придёт другая, уйдёт нагая,
Даст место третьей, – я так хочу!
У вертящегося диска
Из дневника Онегина
1
…Лимоны, пальмы и оливы
И средиземная волна,
Хоть и пленительно красивы,
Давно исчерпаны до дна.
Красоты Ниццы (звонко петь их
Не стану я в набросках этих)
Воспеты вдоль и поперёк.
Пусть Ленский льёт каскады строк, –
Ему, поэту, книги в руки:
Он любит музы нежный бред…
Пусть, южным солнышком согрет,
Он жадно ловит «моря звуки»,
«Ню» загорающих наяд,
«Майо» и «руж» и страсти яд.
2
…Давно туристы убежали
В Трунвиль, Довиль и Шамони,
В иные ласковые дали…
Сегодня 33 в тени!
Ниццары шепчут полусонно
Насчёт сезона: «Elle est mort!»
И я, мне кажется, резонно
Зову его «сезоном морд».
Ниццар, свободный от занятий,
Лежит на пляже голышом
С женой и смуглым малышом.
Он жаждет солнечных объятий.
Ему – на то он и ниццар –
Не страшен солнечный удар.
3
…На «Променаде». Россияне,
Все те, кого спугнул Ильич,
Сидят с проектами в кармане…
Шофёры, гиды-киевляне,
А негр в приморском ресторане –
Загримированный москвич.
На берегу под жёлтым тентом,
В огромных дымчатых очках
Сижу с газетою в руках,
Удобным пользуясь моментом,
Чтоб на досуге подремать.
За эти мирные мгновенья
Хвала тебе, природа мать!
[…]
9
…Прочёл газеты… Ах, газеты
Вредят спокойствию души!
На «ярко-красные» сюжеты
Газетчик пишет… не пиши!
Я прочитал – и, Боже правый! –
О «революции кровавой»
В прелестном этом уголке.
Брожу по княжеству в тоске,
Но всюду тихо, слава Богу;
Три полисмена на постах,
Кокотки с «ружем» на устах
Мою рассеяли тревогу…
Кричу «ура», и пью «Аи»,
И ставлю в честь Луи – луи!
Пыль Москвы
...Истомили тяжкие этапы.
На морском сижу я берегу.
Пыль Москвы на ленте старой шляпы
Я, как символ, свято берегу.
Всё здесь ярко: небо, солнце, море,
Снег чалмы над бронзовым челом...
Радость жизни блещет в каждом взоре –
Юг обласкан светом и теплом.
Что мне блеск и радость чуждой жизни?
Наша жизнь – большой, тревожный сон.
Смех для нас звучит, как смех на тризне,
Звон речей – как погребальный звон.
Близок сердцу только плач сирены:
В нём я слышу стоны и мольбы
Жертв борьбы, предательства, измены
И слепой, безжалостной судьбы.
Дни текут... Текут и кровь, и слёзы...
Но вдали чуть теплится Москва!
Верю я, что пронесутся грозы,
Верю я, что будет Русь жива!
В грёзах вижу новые этапы
На родном, далёком берегу...
Пыль Москвы на ленте старой шляпы
Я, как символ, свято берегу.
В этой шляпе я войду с цветами
В золотую старую Москву –
И прильну к родной земле устами,
И склоню усталую главу.
Буду слушать долгими часами
Чёрных дней трагическую быль.
Буду плакать... Жгучими слезами
С полинявшей ленты смою пыль...
Февраль 1920, о. Принкипо
В бесовском кольце
Мы оттуда бежали в печали –
И кружимся в бесовском кольце...
Мы не помним, что было вначале,
И не знаем, что будет в конце...
С тёмным чувством больного злорадства
Осмеяли мы дни торжества –
И «Любовь», и «Свободу», и «Братство»,
И другие святые слова...
Где Свобода?.. Не там ли, в пустыне,
Где великая зреет тоска,
Где смеются над прежней святыней
И считают святыней ЧК?..
Братство?.. Равенство?.. Там ли, в застенках,
Где при бледном мерцаньи свечи,
Позабыв о партийных оттенках,
Всех по-братски казнят палачи?..
Где Любовь?.. У беглянок безумных,
Что под шелест фривольных острот
Пляшут в барах и дансингах шумных
Грациозно-скабрезный фокстрот?
Струны сердца давно отзвучали...
Мы кружимся в бесовском кольце –
И не помним, что было вначале,
И не знаем, что будет в конце...
1920, Париж
Эмигрантское сердце
Доктор Икс питает нежность к эмигрантам.
С грустною улыбкой на больных глядит.
Обладая знаньем, чуткостью, талантом,
Лечит их любовно, дружески, «в кредит»...
Он меня постукал и сказал уныло:
«Сердце эмигранта... Аортит, невроз –
След неизгладимый от всего, что было,
Отзвуки страданий, неизбывных слёз...
Сердце шире нормы... В пульсе перебои...
Верно, плохо спите? Снятся злые сны?
Раздражает солнце, небо голубое,
Ослепляет яркий, вечный блеск весны?
Не курите, друг мой!» – О, я некурящий». –
«И винца не пейте!» – «Не пил десять лет». –
«Пейте гор и леса аромат бодрящий
И... и не читайте беженских газет!
Вам полезен север, снег зимы морозной:
Ваш союз с отчизной вряд ли расторжим.
И режим вам нужен строгий и серьёзный,
Только не советский, а иной режим!»
Сердце шире нормы?.. В этом нет порока:
Потрудилось сердце на своём веку.
Ах, оно должно быть, точно степь, широко,
Чтоб вместить всю муку, злобу и тоску...
Вечный блеск Ривьеры не в российском стиле.
Доктор, вашей правдой мы покорены.
Что режим советский вы мне запретили –
Это благородно с вашей стороны.
Но во всеоружьи знаний и таланта
Вы не в состояньи изменить режим.
Нет, неизлечимо сердце эмигранта, –
И на север дикий мы не побежим.
Сердце не утешит небо голубое, –
И вдали от скорбной, гибнущей страны
Снова будут в сердце злые перебои,
Снова будут сниться тягостные сны...
L'homme-qui rit*)
Он любил и умел хохотать!
Из статьи Горького о Ленине
Утешься, голодный москвич!
Над родиной солнышко блещет:
Смеётся Владимир Ильич,
А Горький ему рукоплещет.
Владимир Ильич – коммунист,
Но сердцем ребёнку подобен:
Лишь тот, кто младенчески чист,
Так звонко смеяться способен!
Он мухи, слона не убьёт,
Он блага вселенского хочет...
Весь день он смеётся, поёт
И ночью спросонья хохочет.
Жестокий, мучительный пост
С несбыточной грёзой о хлебе!
Москва превратилась в погост,
А Ленин хохочет, как беби...
Лев Троцкий приходит в экстаз
И пишет кровавый приказ:
«Стреляйте и вешайте полек!»
А Ленин хохочет до колик.
В ЧК, чуть забрезжит рассвет, –
Расстрел... Отвратительный грохот!
И громко несётся в ответ
Его заразительный хохот.
Упитана кровью земля,
И ворон над трупами вьётся...
А Ленин в чертогах Кремля
Готовит декрет – и смеётся!..
Устали мы верить и ждать,
Что рушится царство Паяца,
Что он перестанет смеяться,
А Русь перестанет рыдать!..
1921
Верность – себе
Советская власть дала голодающим вместо хлеба – свинец
Воля России
Холера уменьшит количество голодающих – и облегчит
нашу борьбу с голодом.
Из речи Троцкого
Они во всём себе верны –
И не изменятся до гроба.
Всё так же их пути черны,
В жестоком сердце та же злоба.
Один приветствовать готов,
Как луч спасения, холеру:
«Она очистит атмосферу,
И станет меньше жадных ртов».
Другой твердит: «Не страшен голод!
Жизнь комиссарская легка.
Блажен, кто смолоду был молод,
Кто изуверствовал в Чека!»
А третий шепчет, полон мести:
«Мы хлеба ждём из разных мест,
Но я боюсь, что с хлебом вместе
Они везут Коммуне – крест!»
Беда, которой нет предела,
Тоска, безмерная тоска...
Русь умирает... А Чека
Творит своё лихое дело.
Холера. Голод. Тиф. Цынга.
Поля – сожжённая пустыня.
Но ВЧК им дорога
Как некий символ, как святыня!
Поёт в застенке пулемёт
Без колебаний, без сомнений, –
И добрый Ленин не уймёт
Его кровавых песнопений...
Плывут, плывут издалека
Спасенье, радость – хлеб желанный...
Но не оставила Чека
Своей работы окаянной.
Всё так же их пути черны,
В жестоком сердце – та же злоба.
Они во всём себе верны,
Они себе верны – до гроба!
1921
Милый мальчик
(из мемуаров одной дамы)
...Этот мальчик был редких способностей, –
Всех пленяло лицо его славное...
Но... не буду касаться подробностей,
Расскажу только самое главное.
Мы его приютили из жалости
(И отчасти ввиду «уплотнения»).
И не снились мне всякие шалости
В эти дни злых тревог и волнения.
Муж (характера он бесподобного!)
Сам отвёл для него помещение.
Я же, видя в нём парня способного,
Принялась за его просвещение.
Он десятками книги проглатывал,
Обладая душой поэтической, –
Всё, что видел и слышал, он схватывал
С быстротою почти фантастической!
Чрезвычайка неистово бесится,
Совершаются опыты дикие...
Мы ж спокойно в течение месяца
Изучали творенья великие.
Мы ушли от шальной повседневности,
От эксцессов, чинимых злодеями,
Увлекались героями древности,
Проникались святыми идеями...
Вдруг... прервавши внезапно занятия,
Полон страсти какой-то мистической,
Он схватил меня дерзко в объятия
С быстротою почти фантастической!
С ним бороться безумьем считала я...
(Эти люди берут и Бастилию!)
«Негодяй!» – еле слышно шептала я...
И, увы, покорилась насилию.
На рассвете – с улыбкой таинственной,
Поглядев на мои драгоценности,
Он ушёл, молодой и воинственный,
Утопая во мгле современности...
Я о нём вспоминала с отчаяньем,
Но, клянусь, не мечтала о мщении...
Всё ждала, что придёт он с раскаяньем,
Умоляя в слезах о прощении...
Он пришёл!.. Ночью, стуком разбужена,
Я вскочила – и вижу: с мандатами
Он, мой мальчик, и целая дюжина
Неизвестных, одетых солдатами!..
Он квартиру мою «обрабатывал»,
Увлекаясь борьбой политической, –
И опять всё, что видел, он схватывал
С быстротою почти фантастической!..
Думы осенние
Осень. Скука. Тревоги. Сомнения...
Думы тяжкие, думы осенние
Навевает стенной календарь.
Тучи... дождь – и не веришь в спасение.
Солнце выглядит – ждёшь воскресения
И бросаешь французский словарь.
Речь француза, благёра досужего –
Дорогое, тончайшее кружево,
Ослепительно яркий обман.
Он не знает порыва, наития,
Ибо «слово дано для сокрытия
Наших мыслей», – сказал Талейран.
Пусть французы сильны красноречием,
Но до русского всё же далече им, –
От него эмигрант не отвык.
Согласитесь, гораздо приятнее,
Благозвучней, богаче... понятнее
Наш великий могучий язык!
Пусть безумцы в безумной Совдепии
Говорят всё темней и нелепее,
Чтоб никто возражать им не мог, –
Наша речь, что певунья-красавица,
После бреда очнётся, поправится –
Не отравится, милостив Бог!
Изувера ей дашь, демагога ли,
Снова вспомнит о Пушкине, Гоголе,
Снова будет могуча, как встарь!
Хлещет дождь – и не веришь в спасение...
Блещет солнышко – ждёшь воскресения
И сжигаешь советский словарь.
Современные русские поэты, кн. 11 (приложение к журналу «Пробуждение»), 1908.
Lolo. Жрецы и жрицы искусства, в 2 томах. Словарь сценических деятелей. Издательство журнала «Рампа и жизнь», 1910, 1912.
Семья. 1893, № 6, 7, 12, 34, 40, 58.
Рампа и жизнь. 1917, № 15.
Русская литература XX века в зеркале пародии. М.: Высшая школа, 1993.
Мунштейн Л.Г. Пыль Москвы. Лирика и сатира. Париж, 1931.
Первая книга, входящая в состав коллекции «Библиотека русской поэзии И.Н.Розанова», была любезно предоставлена Государственным музеем Пушкина.
