Пятнышко, как от раздавленной клюквы.
Тише. Не хлопайте дверью. Человек...
Простенькие четыре буквы:
– умер.
Не позднее 1918
Днесь
Отчаяние
Бьётся пусть, как об лёд лещ;
Пусть в печалях земли сутулятся плечи.
Что днесь
Вопь любви, раздавленной танками?..
Головы человечьи,
Как мешочки
Фунтиков так по десять,
Разгрузчик барж,
Сотнями лови, на!
Кровь, кровь, кровь в миру хлещет,
Как вода в бане
Из перевёрнутой разом лоханки,
Как из опрокинутой виночерпием
На пиру вина
Бочки.
Воины...
Жертвы...
Мёртвые...
Нам ли повадно
Траурный трубить марш,
Упокойныя
Ставить свечи,
Гнусавить похоронные песни,
Истечь
В надгробных рыданиях?
Нам – кричащим:
«Тресни,
Как мусорный ящик,
Надвое, земли череп»,
Нам – губами жадно
Припадающим к дымящейся ране, –
Понявшим истинно небывалую в мире трагедию.
Что убиенные!..
Мимо идём мы, мимо –
Красной пылая медью,
Близятся стены
Нового Иерусалима.
1918
Я пришёл к тебе, древнее вече,
Тёмный люд разбудил медным гудом,
Бросил зов, как собакам печень,
Во имя красного чуда.
Назови же меня посадником,
Дай право казнить и миловать.
Иль других не владею ладней
Словом, мечом и вилами?
Застонет народ чистый
От суда моего правого –
С вами вместе пойдём на приступ
Московии златоглавой.
Затопим боярьей кровью
Погреба с добром и подвалы,
Ушкуйничать*) поплывём на низовья
И Волги и к гребням Урала.
Я и сам из тёмного люда,
Аль не сажень косая – плечи?
Я зову колокольным гудом
За собой тебя, древнее вече.
Не позднее 1919
Василию Каменскому*)
Эй! Берегитесь, – во все концы
С пожарища алые головни...
Кони! Кони! Колокольчики, бубенцы,
По ухабам, ухабам, ухабам дровни.
Кто там кучер? Не надо кучера!
Какая узда и какие вожжи!..
Только вольность волью сердца навьючила,
Только рытвинами и бездорожьем.
Удаль? – Удаль. – Да ещё забубенная,
Да ещё соколиная, а не воронья!
Бубенцы, колокольчики, бубенчите ж, червонные!
Эй вы, дьяволы!.. Кони! Кони!
Не позднее 1919
Возьми мою душу, как паникадило,
Возьми и расплёскивай голубой фимиам.
А улицы пахнут цветочным мылом
И кровью, липнущей к каблукам.
Кто это сваливал вчера в нас-то
Пламени глыбы ударами кирк? –
Небо – в красном трико гимнаста,
А город – обезумевший цирк.
Ладонями в двери! Кулаками! Но в чьи?
Каждая была ведь на американский замок.
Бесстыден, как любовница в лифчике,
Выживший из ума рок.
Кучки оборвышей. Казачья сотня.
Неужели у каждого сухарь в груди?
Всякий задворок, всякую подворотню
Ладаном души моей окади.
Не позднее 1919
Сентябрь
Поэма
1
Есть сладостная боль – не утоливши
Жажды,
Вдруг
Выронить из рук
Любимых глаз ковши.
В трепещущее горло
Лунный штык –
Прольётся кипяток, вольётся лёд и тишь.
2
Быстрее, разум-конь, быстрей!
Любви горячее пространство
Подковы
Звонкие распашут,
Нежнейших слов сомнут ковыль...
Мне нравится стихами чванствовать
И в чрево девушки смотреть,
Как в чашу.
3
Рассветной крови муть
Стекает с облаков – посеребрённых ложек.
Не позову и не приду на ложе
И ни к кому.
Её ресницы – струны лютни,
Их немота странна,
И кровь ещё мутней
Сочат сосцы, как золотые краны.
4
Не понимать родную речь,
Идти и недвижимым быть,
Читать слова и быть незрячим...
Белков синеющая степь,
И снова радужные нимбы
Над степью выжженной горят!
И снова полыхает перстень
На узком пальце фонаря.
5
Тяжёлый таз
Осенних звёзд
Не каждому дано перенести.
В какую глубину меня низвёл
Звенящий стих
Ресниц.
Протряс сентябрь – сумрачный возница
По колеям свой жёлтый тарантас.
6
Как в трупы, в жёлтые поля
Вонзает молния копьё,
Кинжал и меч, стрелу и нож, клинок.
И сумерки, как пёс,
Зари кровавый рот
Оскаля,
Ложатся спозаранок
У каменных ботинок городов.
7
Под осень отцветают реки,
Роняя на песок
И на осоку
Зелёных струй листы.
В карманах
Розовых туманов
Чуть слышен ветра крик
И воробьиный свист.
8
И хорошо, что кровь
Не бьёт, как в колокол,
В мой лоб
Железным языком страстей.
Тяжёлой тишиной накрой,
Вбей в тело лунный кол,
Чтобы оно могло
Спокойно чистоту растить.
9
Не так ли
Лес
Перед бедой
Запахивает полы
Широкого пальто.
Открою у ладони синий жёлоб –
Прольётся кипяток,
Вольётся лёд.
Май 1920
Утихни, друг.
Прохладен чай в стакане.
Осыпалась заря, как августовский тополь.
Сегодня гребень в волосах –
Что распоясанные кони,
А завтра седина – что снеговая пыль.
Безлюбье и любовь истлели в очаге.
Лети по ветру, стихотворный пепел!
Я голову крылом балтийской чайки
На острые колени положу тебе.
На дне зрачков спокойствие и мудрость.
Так якоря лежат в оглохших водоёмах.
Прохладный чай
(И золотой, как мы)
Качает в облаках октябрьское утро.
1921
Какая тяжесть!
Тяжесть!
Тяжесть!
Как будто в головы
Разлука наливает медь
Тебе и мне.
О, эти головы!
О, чёрная и золотая!
В тот вечер ветреное небо
И над тобой,
И надо мной
Подобно ворону летало.
Надолго ли?
О, нет.
По мостовым, как дикие степные кони,
Проскачет рыжая вода.
Ещё быстрей и легкокрылей
Бегут по кручам дни.
Лишь самый лучший всадник
Ни разу не ослабит повода.
Но всё же страшно:
Всякое бывало.
Меняли друга на подругу.
Сжимали недруга в объятьях.
Случалось, что поэт
Из громкой стихотворной славы
Шил женщине сверкающее платье...
А вдруг –
По возвращеньи
В твоей руке моя захолодает
И оборвётся встречный поцелуй!
Так обрывает на гитаре
Хмельной цыган струну.
Здесь всё неведомо:
Такой народ,
Такая сторона.
Середина 1922
Не много есть у вольности друзей.
Друзья весёлые
У купли и продажи.
На головы нам время сыплет соль,
И зрелая любовь
Нас в крепкий узел вяжет.
Уже чуть слышны песен голоса.
Так звонкая коса
Навряд ли слышит
Вздох предсмертный луга.
Нас оправдают голубые небеса:
Мы были вольности и родине верны
И только неверны подругам.
Уйдём – останется стихов тетрадь,
В ней мы судьбу воспели нашу.
Счастливый был удел:
В дому – всегда пустая чаша
И чаша сердца вечно через край.
Ноябрь 1922
Наш стол сегодня бедностью накрыт:
Едим – увядшей славы горькие плоды,
Пьём – лести жидкий чай, не обжигая рот.
Не нашим именем волнуются народы,
Не наши песни улица поёт.
Ночь закрывает стёкла чёрной ставней,
Мы утешаемся злословьем.
Тот говорит, что в мире всё не вечно,
А этот замышляет месть.
Однообразное повествованье:
У побеждённых отнимают меч,
У полонённых – честь,
У нас – высокое призванье.
Я говорю: не стоит сожалеть,
Мы обменяли медь
На злато.
Чужую песнь пусть улица поёт.
Не нашим именем волнуются народы!
Что юность, слава и почёт?
В стакане комнатной воды
Шипенье кислоты и соды.
Декабрь 1922
Столб полосатый, всадник, камень
И пограничная межа.
На сердце руку положа,
Скажу:
Я матюгал тогда Германию
И все чужбинные края.
Приятель, дева, комнатушка –
Вот всё,
Что позади осталось.
Ах, мы заложим чёрту душу
За эту сладостную малость.
«Что Русь! – смеялись, налегке
Садясь в вагон красноперинный. –
Плевал я в бороду твою!»
А на Монмартре в кабаке
Заказываю
С огурцом ботвинью.
Вот дурали! Вот непоседы!
Мальчишье сердце,
Синий глаз.
Без толку шляемся по свету,
Собачьей верностью томясь.
1924, Париж
Опять безжизненное поле,
Безжизненная вдаль тропа.
Вёрст шесть осталося
(Не боле)
До пограничного столба.
Такой ли представлялась встреча?
Какие грустные края!
И огненные (ах!) противоречья
Любовь и ненависть таят.
Где сердце?
В суете ль проклятой?
(Неужто ж я такая дрянь.)
Мила ли:
Пенза, толстопятая
И косопузая Рязань?..
А вот:
И столб,
И пограничный домик,
И всадник в шлеме на меже.
Кто разберёт?
Чёрт ногу сломит
В смешной поэтовой душе.
1924
Что родина?
Воспоминаний дым.
Без радости вернусь.
Ушёл не сожалея.
Кажись,
Пустое слово – Русь,
А всё же с ним
Мне на земле жилось теплее.
Теперь же, право, всё едино:
Париж, тамбовское село...
Эх, наплевать, в какую яму лечь.
Везде заря распустит хвост павлиний,
Везде тепло,
Где есть любовь, поэзия и печь.
Болтают:
Берегись! славянская тоска
Замучает тебя, мол, в сновиденьях.
Такие чудаки:
Им будто худо в Рейне
На спинке плыть, посвистывая в облака.
Но в том беда:
Вдруг стихотворным даром
Ты обнищаешь, домик мой.
Венчают славою коварной
Писанья глупости святой.
Вот и брожу в столицах чужеземных,
Собачусь с древнею тоской
И спорю (чуть ли не с берёзовым поленом),
Что и луна такая ж над Москвой.
Что родина?
Воспоминаний дым.
Кажись,
Пустое слово – Русь,
А всё же с ним
Жилось теплее.
Да, я ушёл не сожалея,
Но знаю: со слезой вернусь.
1925
И ты, птенец, моё творенье,
Любимый том в собранье сочинений,
Гони, вали
Весёлым писком музу,
Из рукописей делай корабли.
Катая на закорках карапуза,
Я говорю:
«Спасибо за птенца
Тебе,
Подруга-аист,
Я от него – от пузыря – понабираюсь
Великой мудрости земли».
1925
Не умеем мы
(И слава Богу),
Не умеем жить легко,
Потому что чувствуем глубоко,
Потому что видим далеко.
Это дар, и это наказанье,
Это наша русская стезя.
Кто родился в Пензе и в Рязани,
Падают,
Бредут,
Но не скользят.
И не будем,
Мы не будем жить иначе,
Вероятно, многие века.
Ведь у нас мужчины плачут,
Женщины работают в ЧК.
1939
27 Сентября 1939*)
Сижу как будто на иголках,
Душа как будто не на месте,
И разговариваю колко,
И жду «Последние известья».
Ты смотришь в тёмное окно.
Нас связывает нитка,
Волос.
А были, существо одно,
Оно печально раскололось.
И падает рука с колена.
Куда?
Наверно, в безнадежность.
Я не могу жить страстью нежной,
Когда качает ветер стены.
И сердце,
Женщина смешная,
Не приноси сегодня в дар ты.
Все наши мысли занимает
Географическая карта.
1939
Сказал в дверях:
«Ну вот, война».
И закурил.
И лёг на сердце камень.
Ты отвечала:
«Да... она
Идёт и между нами».
И это было так по-женски –
Ответ твой
И твои слова.
Над городом плыл месяц деревенский,
За ним плыла ночная синева.
Плыл облак рыбиной библейской
В серебряной пучине звёзд,
Плыл мужественный марш красноармейский
Через Литейный мост,
Плыла Нева,
Без дрожи и без плеска,
И запад плыл... но к берегам каким?
И в суете своей житейской
Мы смешивали малое с большим.
1939
<Из рукописного сборника «После этого»>
1
С тобою, нежная подруга
И верный друг,
Как цирковые лошади по кругу,
Мы проскакали жизни круг.
2
Пути, распутья, перепутья...
Ветрище жизни шутки шутит.
Как жалкой пылью мною крутит.
Он в бедный ум мой заключён –
Весёлый ветер похорон.
3
И я умру, по всей вероятности.
Чушь! В жизни бывают и покрупней неприятности.
4
«Эй, человек, это ты звучишь гордо?»
И – в морду! в морду! в морду!
5
«Эй, человек!..»
И человек летит со счётом.
И человеку платит этот век
С широкой щедростью из пулемёта.
6 Поэту в славе
Ну что – сбываются мечты?
Сверкаешь? Ну, сверкай. А мне сверкать тоска.
Знакомо всё. Сверкал, как ты.
Как пятка из дырявого носка.
7
Вот эти горькие слова:
Живут писатели в гостинице «Москва»,
Окружены официантской службой,
Любовью без любви и дружбою без дружбы.
А чтоб витать под облаками,
Закусывают водку балыками.
8
Послушайте, господин чудак,
Иже еси на небеси,
Ведь этот сотворили вы бардак?..
Мерси!
1940–1955
Поэты-имажинисты. Библиотека поэта, большая серия, изд. третье. СПб.: Петербурский писатель, 1997.
