Не беда, что не сразу доходит наш голос до века,
Не беда, что уходим мы раньше, чем голос доходит,
Ведь не сразу священными стали Афины, и Дельфы, и Мекка,
Да и тех уже слава, как солнце, зашла или ныне заходит.

И Пиндара строфа и слова Иоанна, как лава, остыли,
Усмехнётся душа на наивный призыв толмача – «не убий!».
Сколько раз наше тело, и душу, и память убили,
А бессильных убить выручал своим оком услужливый Вий.

Наши дети растерянно тычутся в землю своими губами,
Но и эти сосцы истощили запасы надежды, желаний и сил,
Не спасает уже ни пробитое небо, нависшее низко над нами,
Ни истории миф, ни раскрытое чрево распаханных веком могил.

Все морали забыты, истрачены, съедены и перешиты.
И религией скоро объявят и горький отечества дым.
Наша жизнь и планета невидимо сходят с привычной орбиты.
Так до наших ли детских забот – быть услышанным веком своим.
 
6 августа 1965


Она кругами ходит, слава,
Она смыкается с бедой,
Она проклятие и право
Быть до конца самим собой.

Она не спросит, где истоки, –
Запишет сразу в мудрецы
И раньше зрелости – в пророки,
И раньше смерти – в мертвецы.

3 сентября 1968


Судьбой ещё не наделён,
Любую участь выбрать волен.
Я до сих пор свободой болен,
А в несвободу лишь влюблён.

О, как бессмысленно решать,
Что в небосводе несомненно,
И нощно жажду я и денно
Определённостью дышать.

Но... мерен маятника бег,
Но... верен я его качанью,
Но – приближается к молчанью
Судьбу обретший человек.

16 апреля 1971


                                         Н.Бобровой

Ни сентябрём, ни маем не болею,
Не жду листву, не верую в побег,
Но, как земля, я медленно немею,
Опережая говорливый век.

И всё же незлобивое желанье
Я сохраню до выхода в тираж –
Минуй меня напористость кабанья
И слово омерзительное – «наш».

1 сентября 1973


                                         О.Ревзиной

Вступленье. Середина. Эпилог.
Открытым текстом. Молча. Между строк.
Пускаясь в ор. И губы на замок –

– Мне с вами невозможен диалог.

Но вы – и хлеб, и кров моих детей.
Владельцы вод. И рыбы. И сетей.
Но вы – вверху на каждый мой прыжок,
И в ваше ухо вставлен мой рожок.
И всё же, вновь распластанный у ног –
Не одинок – и трижды одинок.
Открытым текстом. Молча. Между строк.
Пускаясь в ор. И губы на замок –

– Мне с вами невозможен диалог.

6 января 1976


Есть в русской осени особые часы,
Когда сады пусты, но снега нет в помине
И небо полно холода и сини.
Избытки безразличья и гордыни
Ложатся с виду равно на весы.

Уже зима живёт, ещё трепещет лето,
То – равновесья чудная пора,
В любовь и смерть высокая игра.
Пусть дождик льёт как из ведра.
Ты перерос единственность ответа.

Тебя уже теплом не обмануть,
И холодом не вызвать больше страха,
Ах, баба белая, метель, слепая пряха,
Тебе достанется сухая горстка праха,
А мне – судьба и свет, не обессудь.

А поначалу тот осенний час,
В котором передышка от предела,
Пусть роща над откосом поредела,
Ведь до конца листва не облетела
И тихий свет над рощей не погас.

6 августа 1977


Когда уходит день – из глаз, вовне, наружу,
Когда выходит ночь на небо, не спеша,
Причастность ли судьбе минутной обнаружу,
Когда не говорит, а молится душа.

Когда повремени – и вслед забудешь слово,
И только позови – надвинется покой,
Не тот, что знак любви, а тот – первооснова,
Текущий под землёй невидимой рекой.

И в нём купай коня и женщину открыто,
И с виду утони, уверив близких в том,
А сам потом ступай по краешку зенита
Дорогою любой, ведущей в отчий дом.

И будет день и час, и красный конь прискачет,
И грянет о порог железным каблуком,
И пусть с его спины дитя зовёт и плачет,
И в шею бьёт коня бессильным кулаком.

Они теперь твои, они твоя забота,
Легко их потерять и никогда – вернуть,
Ты выйди навсегда, открой скорей ворота,
Пока ещё ничей лежит, дымяся, путь.

Спеши взлететь в седло, дитя рукой окутай,
Животное гони, но не сходи с ума,
Да... Женщина ещё... – измерь её минутой,
Не жди, не вспоминай. Она дойдёт сама.

4 ноября 1977


Оборвана нить, и надеяться только на чудо
Осталось судьбе и особой закваски строке.
И чашу поднёс и уже прикоснулся губами Иуда,
И плата за это зажата в его кулаке.

И крест натирает плечо, и простуда глаза наслезила,
Какая работа – исполнить искомый завет.
Уже и копьё подымает в сверкающем шлеме верзила –
Вот сердце стучало, надеялось. Вот его нет.

Теперь, отстрадав, и не худо подумать о страхе,
Который осилило сердце в последний момент.
И мёртвому телу приятна шершавая шкура рубахи,
Приколот к кресту, как к столу под ножом, пациент.

А ну как не выйдет затея с твоим воскрешеньем,
Волнуется Бог, и волнуются, маются мать и отец.
И всё же – о чудо! – верховным и умным решеньем
Ты встал и идёшь, и летишь надо мной наконец.

Но время проходит, и эта иссякла развязка.
Бессмертных судьба для имеющих смерть – не урок.
Ни ада, ни рая, лишь в Риме покоится мёртвая маска.
Которую там обронил улетающий в небо пророк.

5 марта 1979


Движение руки. Движение ума,
И вот ещё виток, и вот ещё удача.
Стучат ко мне в окно деревья и дома,
Прощаясь, но любя, смеясь, но полуплача.

Стучат, чтобы теплом своим меня согреть,
Не на лету, во сне, не в яви, а в покое,
И глухо так, и мелодично впредь,
Как бронза звон-о-звон, как слово медь-о-медь,
Что, если бы пришлось достыть и донеметь,
Успел я перейти в значение другое.

И там ещё добыть полсрока не спеша,
И отдышаться так, чтоб сердце не болело,
Я, ваша светлость, сам, прекрасная душа,
Продел сквозь ушко слов истонченное дело.

И в выигрыше я, но в проигрыше тоже.
Мне б только додышать, мне б только донести.
Как движется рука по полусонной коже,
Как движется рука, о рукотворный Боже.
Чтоб то, что не спасти – нечаянно спасти.

25 марта 1980


Гололёд на дороге твоей,
А машины пределен разбег.
Ну куда ты попал, дуралей,
В этот загнанный ужасом век?

Кто тебя на сиденья швырнул,
Не доверив ни прав, ни руля,
Праздно слушаешь гибельный гул,
Что из недр посылает земля.

Сумасшедший припаян к рулю –
И навстречу – подобный сюжет.
И себя на мгновенье ловлю
На сознаньи, что ужаса нет.

Что нормален и сам гололёд,
И машина, летящая встречь,
И, достигшая вещих высот,
Из души исходящая речь.

В этой гонке по кругу равны
Шанс погибнуть и шанс погубить,
И не чувствовать даже вины,
Что не пробовал путь изменить.

И пока не остыли сердца,
И мотор озверевший ревёт,
Всё летим и летим без конца
В этой клетке железной – вперёд...

25 ноября 1981


                            М. Тереховой

Выплываю из омута,
Попадаю в грозу,
Снова время расколото
На удар и слезу.

Снова время направило
В Зазеркалье шаги,
Где железные правила
Безнадёжно строги.

Где смешно милосердие,
И защита слаба,
Выживает усердие,
Вымирает судьба.

Безымянные ратники,
Мы торопим шаги,
Вымирают соратники,
Выживают враги.

Но пока ещё трудятся
В нас и время и честь,
Безнадёжное сбудется,
А надёжное – есть.

16 мая 1982


Продолжается работа,
Не кончается зима,
Облетела позолота,
Не прибавилось ума.

Только всё же почему-то
Больше света впереди –
Стала медленней минута,
Хоть беги или иди.

Стали медленнее сутки,
Еле движутся года,
И меж ними в промежутке
Леты чёрная вода.

Да ещё литая лодка,
Тяжела и велика,
Белый кормщик смотрит кротко
Сквозь меня на облака.

Что в его улыбке кроткой –
Страсть былая, давний бой?
Для меня он мост короткий
Между жизнью и судьбой.

Как он видит всё, наверно,
Из своих свинцовых вод.
Жизнь прошла светло и скверно,
А могла – наоборот.

Кормчий ждёт, года всё тише,
Тише, медленней, страшней,
Словно крылья, кружат крыши
Среди улиц и огней.

И под тем крылом железным,
Так устало и темно,
Смотрит оком бесполезным
Одинокое окно.

11 января 1984


Вот на крыло ложится птица,
И тихо падает, скользя.
И ничего с ней не случится,
Хоть падать, кажется, нельзя.

А где-то там, совсем у края
Земли, летящей в пустоте,
Она броском вернётся в стаю,
Летящую на высоте.

Игра подобная – забава,
Огонь в крови, избыток сил.
Среди летящих – слева-справа,
Внизу – могил, вверху – светил.

Между рождением и прахом,
Между началом и концом,
Между надеждою и страхом,
Тебе внушаемым Творцом.

Играй, пока достало силы,
Лети, покуда хватит сил,
Те игры веселы и милы
Тому, кто крыл не опалил.

А их, летящих без помарки,
Без выверта и без броска,
Заботят помыслы неярки,
Просты, как смертная тоска.

Дожить до краткой передышки,
Где роща, поле и цветы.
И снова в путь, где молний вспышки
И холод вечный высоты.

1 апреля 1984


Не суйся в этот мир с желанием заботы,
Не думай, не звони, в спасители не лезь,
Отдай, что есть в тебе, безделице работы,
В которой был всегда, и будь вовеки весь.

Смотри, как каждый шаг кривыми зеркалами
Отброшен наугад уродливо и зло,
Как мерзок твой портрет в дежурной этой раме,
С которою тебе столкнуться повезло.

Когда-то Рим стоял и вот уже разрушен,
В Афинах на холмах развалины черны,
Я знаю, кто-то был и к ним неравнодушен,
Но кончилась любовь бессмыслицей войны.

Мы призваны, увы, архангела трубою,
Одним дорога – в рай, другим дорога – в ад...
Не трогай этот мир, он создан не тобою.
Твоё добро темно. И сшито наугад.

2 апреля 1984


                                         В.Скуратовскому

Опять на могилу с цветами иду.
Давно это было, в кровавом году.
Трава на кургане, два тёмных креста,
В белёсом тумане родные места.

Можайское море, у самой волны
Закончены споры гражданской войны...
Над прахом солдата о смерти забудь.
На Шипке когда-то он начал свой путь.

И, верен присяге, седой генерал
В можайском овраге, зарубленный, пал.
И белая рота за ним полегла.
Пропала пехота. Такие дела.

Жена схоронила. Земля приняла.
И стынет могила у края села...
Ах, белая пуля и юный задор,
В далёком июле три пули в упор.

И нет комиссара, лишь ветры поют.
Огромного шара бессмертен уют.
Как стало бескрыло. Пора умирать.
И сына зарыла усталая мать.

Трава на кургане. Два тёмных креста.
В белёсом тумане родные места.
Давно это было, поникли кресты.
Зачем на могилы ношу я цветы?

Заросшие плиты. Минувшего след.
Здесь в землю зарыты мой прадед и дед.

14 ноября 1984


Сквозь царства, судьбы и века,
Сквозь горы, лес и дол,
Течёт, течёт времён река
По имени глагол.

Течёт река, бежит волна,
Невидима для глаз,
Вот на пути её страна
Меж двух погибших рас.

И там, где бег крутой волны –
Война, величье, плен,
Богам убившие равны,
И раб встаёт с колен.

Цари на жертвенном огне
Кончают путь земной,
И войско их по их вине
Становится золой.

А жёны их в чужих краях
Рожают тех царей,
Что, век спустя, наводят страх
На племя матерей.

И дальше в путь течёт река,
Пастух пророком стал,
Его швырнёт за облака
Толпы девятый вал.

И тыщи лет мильоны слуг
Усердствуют рабу.
Тому, кто вёл соху и плуг,
А выпахал – судьбу.

И где-то там, на дне морском,
Лежит гонец небес,
Завален камнем и песком,
Чтоб больше не воскрес.

И только знает он один
Маршруты всех времён,
Под толщею тяжёлых льдин
Колышет время трон.

И рыбы узкие плывут
И пучат сонный глаз,
На то, как тускло светит тут
Немеркнущий алмаз.

Скрижалей каменных развал
Окутал вечный мрак,
И сторожит его Ваал
От наших передряг.

И рядом спит шумер, монгол,
Завету вопреки.
И правит нами их глагол
И руслом той реки.

22 января 1985


Поиграй мне тихо,
Пальцами дрожа.
Где цветёт гречиха
И бежит межа.

Выдохом и вздохом
То наворожи,
Что потом по крохам
Соберём во ржи.

Что потом устало
Ляжет на траву,
Чтоб опять летало
Слово наяву.

Чтобы было вволю
Нежности и слёз,
Чтобы плыл по полю
Хоровод берёз.

И качалась лодка
Еле на волне,
И спешила кротко
Ты опять ко мне.

И опять кружило,
И опять несло
Медное кормило,
Хрупкое весло.

И текла не грозно
Грубая вода...
Никогда не поздно,
Слышишь, никогда.

7 января 1989


                                             ...Да, скифы мы...
                                                            А.Блок

Нас нечего жалеть и собирать по крохе
Сиротские пайки и драное сукно,
На жертвенном огне очередной эпохи
Нам место главное не зря отведено.

Мы только вширь росли от каждого удара,
Великие в мече, убогие в речах,
И бешеный замах – страна земного шара –
Немного подувял, но вовсе не зачах.

Мы в малый срок прошли от Эльбы до Аляски,
Раскол перенеся по суше в Новый Свет,
Швыряя динамит под царские коляски,
Двуглавому орлу переломив хребет.

И не меняет суть очередная смута,
Разлад и передел, бегущих череда.
Уже не изменить грядущего маршрута,
Как не меняет путь весенняя вода.

И пусть купцы спешат, свою добычу множа,
Трясут себе мошной и радуются всласть,
Под снятою – у нас другая лезет кожа,
Под сброшенной – уже другая зреет власть.

Оставленный простор, шутя, вернётся снова,
Окажется внутри железного кольца.
И жертвенная кровь преобразится в Слово,
Которой – ни границ, ни края, ни конца...

Март 1991


Блажен родившийся и живший,
Дышавший, мучимый, уставший,
Ничто на свете не открывший,
Ничто на свете не познавший.

Проведший жизнь во тьме и страхе,
Как червь убогий и ничтожный,
Истлевший заживо во прахе
Судьбы и жалкой, и безбожной.

Блаженней всех святых на свете,
Ничто на свете не познавший,
Блаженней чем цари и дети,
Дышавший... мучимый... уставший...

1 февраля 1992


Ни на шаг не ближе света, поздней ночью в воскресенье,
Ни на шаг не ближе солнца к моему кривому дому,
Возле церкви у Никитских, бедной церкви Вознесенья,
Примыкающей проездом и к Гоморре, и к Содому.

Не построив – не разрушишь, не разрушив – не построишь,
Тяп да ляп, кривые доски, долото, шипы, зубило.
Что ты, тварь земная, хочешь, что ты, тварь живая, стоишь,
Отчего так душу трезву, зазнобила, зазнобила.

Тварь, товар, творец небесный, тора, трубы, холод, местный,
Где тебя, трепло, носило, где тебя, скажи, мотало,
Вид твой тусклый, взгляд твой жалкий, мелкий, тесный,
Неизвестный, неуместный, пасть удава, в пасти жало.

На, возьми, что хочешь с лёту, заглоти с лихвой и гаком,
Удави своей удавкой, что скоромностью прикрыла,
Я помечен был когда-то непонятным людям знаком,
Посему не мог не ползать, где положено, бескрыло.

И ещё – не мучай долго, жизнь и так полна надежды,
Под Содомом плещет Волга, стынет берег одиноко,
Обещай любить не больно, закрывая дланью вежды,
Занавесивши подолом мне недрёманное око.

8 января 2001


В Венеции, может быть, в Риме
На тёмно-атласной парче
Возникло нежданное имя,
Что губы твои изрече.

Витала по небу остуда
И март забирался в зенит,
Спросила ты молча, откуда
В душе твоей имя звенит.

И я, не ответив, коснулся
Щеки твоей тёплой щекой,
Опять на мгновенье проснулся
От спячки своей вековой.

Медвежей, мохнатой и грубой,
В тотемно-барочном мирке,
Под – с кожею снятою – шубой,
С рукою живою – в руке.

8 февраля 2001


Постоять на ветру, подышать на морозе,
В общепит забежать и согреться на миг.
И потом изложить в незатейливой прозе,
Как по небу летит запрокинутый лик.

Как сочится земля, как колеблется суша,
Как рождается плоть из завесы дождя,
Все преграды земные дыханием руша
Без оружия, войска и даже вождя.

И под музыку сфер и шуршанье посуды,
Под мелькание спиц и сияние дня
Этот мир довести до последней остуды
И потом отогреть на вершине огня.

И уйти и забыть, мимоходом разбиться,
И не вспомнить руки в обручальном кольце.
И не знать никогда, что случайные лица
Так прекрасны в одном неслучайном лице.

14 февраля 2001


Прощанье славянки плывёт надо мной
Колёса буксуют в снегу по колено,
Мы здесь расстаёмся с внезапной виной
Мгновенно.

Мы здесь разойдёмся по разным углам,
Судьбу расколов на полдоли.
Давно ли делили лишь хлеб пополам,
Давно ли.

Прощанье славянки, динамик охрип,
Набухли тяжёлые веки.
Мы не расставаться с тобою могли б
Вовеки.

Рука осторожно уходит из рук
И жест этот душу не ранит.
И скоро последний единственный звук
Устанет.

2 марта 2001


Ворона ладила гнездо,
И ладя, громко напевала,
Две ноты – си, полноты – до
И трижды – ноту одеяло.

И завершив свои дела
Мне предложила в воскресенье,
В начале самого тепла –
Конечно, ноту вознесенья.

Мне предложила покружить,
Покаркать вволю и от пуза,
Мне предложила ноту – жить
В пределах фрачного союза.

А я, увы, уже давно
Был нанят сторожем при складе.
И посему..., но нота – но
Меня б оставила в накладе.

И полетав с немногим час,
Присели на излёте крыши,
Светило солнце выше нас,
И тьма светила солнца выше.

26 марта 2001


                                    Алле Латыниной

Серый цвет второпях на рябине,
Серый цвет на лазоревом дне,
И ещё на другой половине
Пол-окна обращённых ко мне.

Полуслышно и полупонятно,
Полубережено, полусветло
Возвращается нежность обратно
Сквозь немытое в пятнах стекло,

Шелеcтит, шебуршит и витает,
За спиной невозможно молчит,
То взойдёт, то вспорхнёт, то растает,
То простонет, а то прокричит.

И кому, до кого, и откуда,
Этот свет невесомее тьмы,
Неизбежный давно как простуда,
Из деревни по имени – мы.

10 апреля 2001


Мальчик молился в храме,
Девочка позади
Прижимала своими руками
Тёплые свечи к груди,

Мальчик просил у Бога
Новый компьютер и
Чтоб не смотрела строго
Девочка месяца три.

Девочка тоже просила
Компьютер, наверняка,
А так же рулон винила,
Конечно, для парника.

Ещё припадая к полу,
Их голос был ровен и тих,
Просили они магнитолу
Хорошую для двоих.

Летом прохлады в меру,
Осенью в меру тепла,
И речь их впадала в веру,
И дальше потом текла.

Слёзы скользили по коже,
Свечей отражая огни...
Дай им, господи Боже,
Всё, что просят они.

13 апреля 2001


                           Евгению Витковскому

Бедный лётчик в небе кружит,
Не решается упасть,
Не о нём девица тужит,
Налюбившаяся всласть.

Под кустом гнездо гусыни,
На траве сосновый пух,
Баба думает о сыне,
В темноте и даже вслух.

За рекой кричат коровы,
Рыбы вторят им не в лад,
Хорошо, что мы здоровы,
И поедем в зоосад.

Там посмотрим на верблюда
На ужа и на слона,
И потом уже оттуда
В те иные времена,

Где России нет на свете,
Есть всемирная страна,
И за это всё в ответе
Только звёзды и луна.

1 мая 2001


Она мелькнула, в сумерки летя,
Как самолёт в прожекторе и птица,
Но обронила туфельку дитя,
Которой не назначено разбиться.

Полвека мерил туфельки урод –
Пригожий принц прекрасному полмиру,
И понимали люди и народ,
Что дурью данной мается он с жиру.

А тот урод всю карту исчертил,
Маршруты все прошёл напропалую,
Пока хватало замысла и сил,
На эту цель такую никакую.

И от не той наследника родя,
И в свой черёд уйдя с безбожной сцены,
Воскрес в четверг в канун дождя,
На берегах пустопорожней Сены,

И в тот же путь пустился наугад,
Не усмирив ни помысла, ни слуха.
Туда где ждал его нерукотворный клад,
Невинная, прекрасная старуха.

23 июля 2001


Со всех сторон – нелепость и разброд,
И вдоль всего – усталость и туман,
И в центре – пугало по имени народ,
Среди миров и равнопрочих стран.

Чему я научился невпопад
За столько лет в червонной стороне –
Теории потерь или наград,
Минувшей жизни, прожитой вовне –

Своих забот, долгов и куража,
Среди теней, закрывших божий свет,
Что исчезали, медленно кружа,
До стадии таинственного нет.

И вот стою на призрачной меже,
Как прежде отвратительно один,
Напротив дома бедного леже,
Среди родных берёзовых осин.

Как прежде виждя только никого
Как и в начале, глядя в никуда.
Над головой – планета дурново,
А за спиной – холодная вода.

Я зажигаю тёмную свечу
Я ставлю её свет на облака…
Мне чудится, что я ещё лечу,
Мне кажется, что чудится пока…

1 февраля 2002


Эта нежность похожа на ветку,
Наклонённую сонно к воде,
На корову в зелёную клетку,
Не живущую нынче нигде.

На росу в нержавеющей раме,
В незатейливой плошке цветок,
Что однажды в двуцветной панаме
Позвонил в мой короткий звонок.

Где вы, пёстрые годы разлуки,
Где нелепая речь ни о чём,
Только сон да случайные руки,
Да последний приют за плечом,

Да ещё безнадёжнее плена,
Тёмной пряди в седой голове –
Голый остров, Святая Елена,
Император ничком на траве.

19 февраля 2002.


Сокращается бедное тело,
Прибавляется бедная плоть,
Завершает верховное дело
Продолжения рода Господь.

Меньше воздуха, больше неволи,
Наступает на сушу вода,
Учат мальчиков выстрелу в школе,
Без раздумия и суда.

Учат девочек немилосердно
Видеть мальчиков гибельный труд.
Как их нелюди учат усердно,
Выставляя за мужество – «уд».

Вся надежда осталась на поле,
На цветы среди бедных лугов,
И на то, что в единственной школе
Столько лодырей и дураков.

18 марта 2002


Леонид Латынин
Сон серебряного века. М., glas, 2000.
Фонетический шум или диалог с Евгением Витковским (готовится к печати).