Французская лавка
Быль

     Разврата обошла
     Ряды всех русских лавок,
Нигде по мысли не нашла
Ни лент, ни шпилек, ни булавок.
          Всё было не по ней;
          Ей не хотелось русских.
          На что дешёвых ей!
          Ей надобно французских.
Французское добро годится ко всему,
          Хоть дорого да мило;
А русское всегда не годно ни к чему,
          Что дёшево, то гнило.
          Российской глуп народ,
Не смыслит вымышлять различных дамских мод.
По правилу сему Разврата поступала:
Что дорого, она лишь то и покупала.
Пришед она к купцу, сказала: «Буржуа!
Пожалуй покажи мне ленты мерд д'уа».
Купец от радости себя позабывает,
          Кусок лент лучших подает
И, чтоб скорей продать ей, тотчас объявляет,
          Что их он продает
          Не дорогой ценою.
Маршан! мон бон монсье, ты шутишь надо мною!
Разврата слыша то, со гневом бросив их,
Купцу так говорит: «Ты подал, видно, русских,
          Не надо мне таких;
          Мне надобно французских».
«В французских лавках те ж изволите купить, –
Ответствует купец, – лишь только подороже».
«Ах! Русская свинья! тебе ль меня учить
И вкус в нарядах знать твоей ли мерзкой роже?
Как смел против меня разинуть ты свой рот?
Фуй! повр дьябль ке тю э! ты глуп, ты русский скот!»
Сказав сие, она с досадою уходит,
Французских лент купить к француженкам приходит.
Разврата в лавку лишь французскую вошла,
          По мысли всё нашла.
Какия чепчики! какия это шляпки!
          Какие калеши!^*)
Флер, креп, лино, цветы, и перья, и накладки!
И, словом, в лавке сей все вещи хороши;
Да тут же и сидит не русская торговка,
          Старинная плутовка,
          Но честная мадам
          Французския породы,
Котора принимать умеет знатных дам
И из Парижа к нам выписывает моды.
Что вымыслит сама, то модою зовет,
И с данным именем парижским то слывет!
Парижская дрянца московской лучше дряни,
Достойна налагать на дам российских дани,
          Достойна всех похвал.
          Не всяк ли это скажет?
          И гордый самохвал
          Почтение к ней кажет.
А вы! издатели французских разных мод,
          Достойны всякой славы!
Вы русский учите переменять народ
          Свои на ваши нравы;
          Вы мудростью своей
В изобретении вседневно моды новой
          Госпож и щеголей
Увеселяете какой-нибудь обновой.
          За ваши все труды
          И малы те плоды,
Что гривенную вещь за рубль вы отдаете,
А русское в пять раз дороже продаете.
Какая в лавке сей дороже вещь была,
Разврате более казалась та мила.
          За все она платила
          Роскошною рукой,
          Мадам обогатила,
          Поехала домой.
          Дорогой веселится,
     Француженку благодарит;
          Хорошим всё ей мнится,
     Она с собой так говорит:
«Безсмысленные, знать, скоты вы, россияне,
          Французы вам ли, ах, чета!
          И вы такие ж християне,
Но мысль, не знаю я, чем ваша занята!»


Французский променад

     Француз, который был в Париже пивоваром,
          А после кузнецом,
С парижским щёгольским к нам выехав товаром,
          Московским стал купцом;
          В Москве переродился
          И стал уже не тот,
В Москве из мужика в монсье он претворился,
          Вступил в дворянской род.
Но что ж? Иль малую он честь тем сделал граду,
          Что начал торговать?
          Вить он французскую помаду
          В Москве стал продавать,
          С душистой пудрою картузы,
          Что также делали французы,
          И спирты и духи,
Какими прыщутся уже и петухи.
В бутике, словом, всё французовом то было,
Что только к щёгольству и роскоши служило;
А этим не шути; не дёшев сей товар,
          Его в России мало.
          Великий это дар!
          Такое ль наше сало?
          Такая ли мука?
Нет, хуже всё. А чем? Мой ум не постигает.
Спроси французскаго об этом батрака,
          И он уж это знает.
Но пусть, хотя и все в России вещи те ж,
Однако ж не такой за них у нас платеж,
          А ежели и то же
          Продастся подороже,
          Оно уж превзойдет
          Дешёвое в доброте
          И что-то придает,
          Не знаю я, к охоте.
Скорее, разщедрясь, и деньги заплатить,
Хотя и передать, да только бы купить.
Монсье ле Пти-Дьяблет (француз так назывался)
На всяк день более торгом обогащался.
Не знаю подлинно, он больше ль торговал
          Иль больше плутовал?
          Французские народы
          Пристрастны к мотовству;
          Француз сей от природы
          Был склонен к плутовству.
          Но это всё не чудно
          И дива в этом нет.
          Вот что решить претрудно,
Вот стоит что, чтоб весь о том помыслил свет:
          Француз сей, хоть толикий
          В торгу имел успех,
          Скупяга был великий
          Против французов всех.
Случилося ему однажды не досужно
          Тогда, как было нужно,
          Зачем-то побывать
В том месте, что слывет в народе Курьи Ножки.
И так он должен был извощика нанять.
Пришед к извощику сказал он: «В эти дрожки
Пожала мне вези на пьетукови ног».
Извощик разуметь сих слов не мог,
Но видя, что француз отнюдь с ним не рядился
И, деньги дав вперёд, на дрожки с ним садился,
Везет его, иль мчит, не зная сам куда.
Он мнил, что место то седок ему укажет,
          Туда иль не туда,
          Ему, конечно, скажет;
          А тот, не зная сам,
          Кричит лишь о! не там!
«Куда же вас, сударь?» – извощик вопрошает.
«На пьетукови ног, – ему он отвечает. –
Мон дье! эки каналь, извошик ти гран плут.

          Не тут, не тут, не тут».
Извощик по Москве с французом всюду рыщет,
          Ног петуховых ищет,
          Не может их найти.
Француз же бесится, не хочет с дрог сойти,
          С извощиком бранится
          И говорит ему:
«Тебе мне обмануть ебога не годится,
Ты это сшеловек негодна ни к сшему.
Йа деньги тебе дал, э ти мене не кочеш
          Везти вон там домой».
          «Напрасно-ста хлопочешь,
          Честной боярин мой:
          И рад бы, да не знаю,
          Ну как я угадаю,
          Куда занес те Бог?»
«Никола больше крест, на пьетуковы ног», –
Монсье ле Пти-Дьяблет уж трижды повторяет,
Большой услыша Крест, извощик понимает,
На Курьи Ножки вмиг француза он отвез.
          Когда ж он с дрожек слез,
Извощик к плате той ещё прибавки просит,
          Ему доносит,
Что лишних с ним он верст проездил близ пяти.
«Э што, – он отвечал, – мене вез долго ти?»
«А кто те, барин, знал? – извощик продолжает. –
          Почём кто угадает?
          Давно б ты так сказал,
На Курьи Ножки свезть себя б ты приказал;
А то вить ехать ты на пьетуковы ноги
          Велел; а эдакой дороги
          У нас в Москве лих нет».
«Пошоль, – ответствует ему ле Пти-Дьяблет. –
Йа дал тебе, это я больше не имею,
          У мне нет ни полюш.
          Пошёл, я разумею,
Я знаю, всё равно, что куритс, что пьетук».


Вечерняя заря, 1782, ч. 2, июль, август. (Анонимно; авторство Лабзина – на основании статьи в «Словаре русских писателей XVIII века», см. Ссылки).