***
     … Говорить о том, что поэзия была, есть или будет – «занятие для своих», бессмысленно. Новое высказывание на то и новое, что внятно не всем сразу. Смешно и думать, что поэтическое высказывание Анненского или Мандельштама, Хлебникова или Ходасевича было востребовано широким кругом современников. Конечно, всегда были мастера культурного пиара, как мы теперь это называем, – но в оценке таких явлений надо соблюдать особую осторожность, потому что значение их многосторонне и не всегда сразу выявляется. Характернее Брюсова здесь фигуры не придумать, – и давайте посмотрим: с одной стороны, заработанной этим пиаром громкой славы ему хватило не надолго, и по сей день именно склонность к «литературным проектам» заставляет многих относиться к нему иронически; а с другой стороны, брюсовский пиар оказался в гораздо большей степени пиаром в пользу новых поэтических языков вообще, чем в пользу лично Брюсова, и от «Русских символистов» стал раскручиваться маховик широкомасштабного обновления русского стиха, захватывая в свою орбиту и новых авторов, и новых читателей (между прочим, признавали это впоследствии весьма далёкие от Брюсова и лично, и творчески авторы – один Есенин чего стоит).

     ***
     Человеку, выросшему на советском стереотипе «искусства для народа», трудно смириться с нынешними тиражами поэтических сборников, и жалобы на потерю читателя сплошь да рядом слышны от воспитанников «самой читающей страны в мире». Конечно, вернуть стихам читателя можно. Для этого достаточно разогнать парламент, ввести цензуру, вернуть партийное руководство всеми сферами жизни, а для мало-мальски индивидуального высказывания оставить единственную лазейку в виде поэзии. И дело пойдёт на лад – не у всех поэтов, естественно, а у тех, кто согласится играть по этим правилам. А сегодняшние тиражи не сильно отличаются от тиражей Серебряного века. Не надо нервничать. Серьёзное искусство не делается от этого забавой для узкого круга. И не потому даже, что спустя полвека-век тиражи иной раз существенно возрастают – читатель дорастает до автора. Просто открываемое искусством новое зрение дальше может распространяться уже иными путями. Не беда, если у книги сегодняшнего поэта – триста или пятьсот читателей. Вопрос в том, что это за читатели. Если один из них, допустим, веб-дизайнер, которого новая книга стихов натолкнёт на новые сопряжения визуальных образов, другой – журналист, черпающий в ней новые способы сочетания стилевых регистров, третий – педагог, которому в этих стихах открываются новые особенности внутреннего мира современного человека (а значит – и его учеников), – то, значит, слово поэта работает, меняет мир, и не так уж важно, что многие из тех, кого коснутся эти перемены, не узнают его имени и не прочтут его строк.

     ***
     Сознательному или бессознательному восприятию поэзии (и вообще искусства) как развлечения противостоит понимание искусства как способа познания. Это специфический способ открывать новое и неведомое в окружающем мире, в человеческой душе, в межличностных отношениях, наконец, в самом языке. Но это новое и неведомое нужно – здесь и сейчас – далеко не всем, а, зачастую, крохотной горстке людей, вполне сопоставимой с горсткой людей, для которых существенно важно открыть какую-нибудь новую хитроумную субэлементарную частицу, от которой прочим согражданам ни горячо, ни холодно. Согражданам не дано знать, как это открытие срезонирует спустя десятилетия или века, какие новые технологии из него проистекут и как изменят очертания привычного мира. Так и непрофессиональному читателю не дано знать, как изменится спустя десятилетия среднестатистический способ восприятия мира вследствие того, что сегодня поиски искусства идут в том или ином направлении.
     Поэзия как способ познания всегда существует на переднем крае. Перед её лицом – хаос неизвестности и невыраженности, из которого предстоит вырвать новый взгляд на вещи, новый способ выразить себя, новую возможность соединения слов, и от этой новизны большинству людей сразу становится не по себе, потому что от каждого глотка «ворованного воздуха», как назвал истинную поэзию Мандельштам, должно перехватывать дыхание. Позади, в уютном тылу – царство почтенного ремесленничества, плоды которого дают всякому немножко маленькой радости.
     Поэзия как способ познания – антидемократична. И поэтому те немногие авторы, кто решается сыграть в эту игру, немедленно вылетают из демократических в своей основе культурных институций. Вылетают из антииерархических Интернет-проектов типа «Стихи.ру». И из толстых журналов вылетают точно так же – а вернее сказать, их оттуда выдавливают, оставляя в гомеопатических дозах, чтобы непрофессиональный читатель, приходящий за своей маленькой радостью, не дай Бог не хватанул лишнего.
     Нет ничего дурного в производстве развлечений, и маленькая радость людям нужна. И даже если отобрать у непрофессионального читателя Эдуарда Асадова – что он от этого, пойдёт читать Мандельштама и Ходасевича? (А вдруг пойдёт? От безысходности пойдёт, 99 из 100 заглянут разок-другой и плюнут, а сотого вдруг зацепит? Ну, это утопическая идея, она мне симпатична, но недоказуема, тут вопрос веры.) Но когда работники рынка развлечений объясняют, что они-то и есть служители искусства, когда производство маленьких радостей объявляется единственно правильной формой существования поэзии, – мне это кажется вредным и опасным. Для общества в целом – и для тех немногих, кто в принципе годен для переднего края, но, может быть, ещё сам не знает об этом.


[Из текстов, предоставленных автором]