| |
Один ненастный день, а ты хотел успеть
В один ненастный день сгореть и возродиться,
Осеннею порой с грачами улететь,
Весеннею листвой на дереве клубиться,
Нырнуть в морскую глубь, повиснуть в синеве
И тихо воду гнать сквозь жаберные щели,
На цирковом кругу плясать на голове,
Отшельником проспать в затеряной пещере,
На мраморном коне ворваться на Олимп,
Увидеть за чертой свой профиль на медали...
Один ненастный день к стене ночной приник,
А там, за чернотой, неведомые дали.
1986, 1990
Возвращаюсь домой. За вагонным окном
Проплывает сосновый лесок
И сварливой речушки порог,
За рекой мокрый стог
И понурый крестьянский конёк,
За берёзами цепь быстроглазых озёр,
За озёрами на косогор
Лезет стадо коров,
На горе скотный двор,
За коровами синий простор.
Я родился не здесь и живу далеко,
Но где жизнь, а где сон, рассудить нелегко.
Где живу, а где сплю,
Нелегко разобрать,
Да, признаться, и незачем знать.
И не здесь, и не там настоящий мой дом.
На забытом погосте пустом
Покосилась церковка крестом,
Будто к небу мостом –
Где-то там настоящий мой дом.
Возвращаюсь домой.
1989
То ли улыбка там впереди, то ли усмешка,
То ли по мне господь всеблагой слезу проливает,
Я ж разбежался и жму вперёд, волны тараня,
То ли лечу лёгким листком вдоль по теченью.
Много на свете разных путей к цели прекрасной.
К ясному свету, он же зовётся «чёрная бездна».
Много на свете разных людей, я тоже разный:
То ли такой, то ли иной, мне неизвестный.
Плыли-поплыли, плыли-приплыли, вот и поминки.
Славный итог – смешенье имён, вавилонская башня.
Что же сказать думал господь этой тростинкой?
То ли сказать, то ли пропеть, то ли прокашлять.
1990
Пролетая над землёю
На усталом самолёте,
Будто новый дух изгнанья
На отпавшем механизме,
Что живёт не керосином,
Но энергией измены,
Пролетая над землёю
В вышине, где воздух лёгкий
Не доносит дым пожаров,
Этот горький запах жизни,
Как и шум возни крысиной –
Верный спутник переменам,
Над землёю, над землёю,
У границы поднебесной,
Где прибитые к фанере
Богом брошенные звёзды
И зловещий полумесяц –
Сводный брат турецкой сабли,
Между небом и землёю,
Между временем и местом
Самолёт грохочет жестью,
Прошивая тучек грозди,
И раздавленные ветром
По стеклу сбегают капли.
1991
По бульвару, на который
Не взойти без альпенштока,
Помидорным бурым боком
Вдоль зелёных тополей
Лезет бодрая старушка
Анна с прицепным вагоном,
Бабка с прицепным младенцем,
Трубный голос площадей,
Чавканье подземной глины
В глубине реки зарытой,
Тополиный пух, старинный
Монастырь среди ветвей
Погружаются в долину,
В варево цветных бульваров,
В зелень летнего угара.
Музыкальный, как Орфей,
Я залез в стакан гранённый
Задней тормозной площадки,
Попираю мостик шаткий
Над стремниною путей,
И бегут, струятся рельсы,
Пропадая под асфальтом,
Зарастая мелколесьем
Навсегда забытых дней.
1991
На Савёловском вокзале
Сволота и сквернословы,
Едем в русскую глубинку.
Тракт желудочно-железный
Перестальтикой вагонов
Нас выводит в город Углич,
Где застойною рекою
Затопили колокольню
По приказу Годунова.
От Собачьего Затона
Керосиновой ракетой
Режем глянцевую реку.
Кострома и пыльный Галич,
Что убит электротоком –
Нет, не он, однофамилец,
Дале – угрских топонимов
Угрожающие рыки,
Сыктывкар вороньим карком,
И Ухта с Интой в обнимку
За которыми Печора
На полярном побережье.
Здесь нам жить и размножаться
Заповедал Солженицын,
Глядя льдистыми глазами.
Где бы мы ни оказались,
Кто бы ни мостил дорогу,
Бог один над головою.
1992
Погляди, погляди, красотою спасается мир:
Элегантны орудья убийства и яды вкусны,
И красивые девки в одежде из огненных дыр
Украшают обложки, лаская горячие сны.
Ты конечно же прав, мой последний ценитель Харон –
Ни хрена никогда никого красота не спасёт.
Обещаю тебе золотой в день моих похорон.
Но пойду и докрашу идущий ко дну пароход.
1992
Нервный ветер вьёт верёвки
Из ознобливой позёмки,
Пыли и бездомных тряпок.
Полотнянными хлопками
Рвёт пальто из тонкой ткани,
Лезет когтем под рубаху.
Тащит, тащит жёлтый ящик
По раскатанной дороге,
Прямо к моему порогу:
Вот рождественский подарок.
Пусто. Хлёстко хлопнув крышкой,
Нервный ветер свищет мимо.
Я кладу в карманы руки
И ногой пинаю ящик:
Вот вам за обман и подлость.
1992
Я родился в океане,
В тёмно-синей середине,
Между звёздами морскими
И небесными огнями,
Между прошлыми веками,
Потонувшими в пучине,
И веками-двойниками,
Что выходят из тумана,
Вынимают из кармана
Лотерейные билеты –
Восемь сбоку, ваших нету,
Я родился в океане
И полвека волны маял.
Я карабкался на гребни
На полпальца ближе к небу.
За полвека на полпальца –
Много это или мало?
Много – больше полпылинки,
Мало – меньше Эвереста –
Голубая середина,
Заколдованное место,
Середина-Коломбина,
Между звёздами и бездной.
Журавлиная синица,
Бесконечная темница,
Не подняться, не скатиться.
1993
Автопортрет
По чёрному полю,
По ржавой колючей щетине.
Какая-то птица,
Двуногая птица без перьев.
Тяжёлые хлопья
Ложатся на жухлые листья,
Протяжные крики
И тени неведомых тварей.
То осень эпохи,
Закат золотого эона.
Моя же дорога
Лежит через поле и дальше.
1993
О.Седаковой
Голубой строкой пролетает
Знак небесного препинанья,
Запятая, серая птица,
Не старайся, лучше не скажешь.
Слева – прошлое голубое,
Справа – синяя неизвестность,
И летит, летит запятая
По колонкам слепого текста,
По дорогам слепого рока,
Меж несказанными словами,
В глубине осеннего неба.
В глубине осеннего неба,
За которым видишь – не видишь,
Но угадываешь иное,
Бесконечно синей и глубже,
Несравненно небесней небо,
Где другие летают птицы,
Где живёт великий читатель,
Что ни скажешь, знает заране.
Я кричу – Осанна! Осанна!
А в ответ ни звука, ни знака.
Я кричу – привет, запятая,
А она летит-пролетает,
Растворяется, ускользает
В глубине осеннего неба.
1994
В ясном небе серый беркут
Сверху озирает землю.
Слышишь тихий посвист нервный,
Леденящий птичью душу.
Оцинкованная груша,
Простодушное светило
На мгновение застыло
Над загривком чёрных елей.
А в реке летят форели,
Ослепительные дуги,
Их движения упруги,
Их упорству нет предела.
1994
В.Герцику
Угловатая участь моя
И унылая глупость веков
Выговариваются в слова,
Вытанцовываются в вальсок,
И звучит над землёй, звучит
Хор грядущих, живых и мёртвых,
Разухабистой песни хрип,
Грузный топот на три четвёртых.
Эти пляски – полный атас,
Воют скрипки, дырявя душу,
Это, хлипкие, не для вас,
Лишь один это может слушать –
Укротитель усатых коней,
Дирижёр урчащих вулканов,
Поставщик обманных огней,
Режиссёр театра теней,
Утешитель пропащих панов,
Он смеётся и ждёт гостей.
1994
Небесный блюз роняет невзначай
Небрежные, упругие аккорды,
Как будто вышивает по канве
Прозрачных синкопированых ритмов,
А глянцевая глотка фортепиано
Подчёркивает комильфо пространства
И времени изысканный пробег.
Я верю, Гершвин, верю, смерти нет.
А если есть, то только послезавтра.
Не скоро и не больно – так приятно
Об этом погрустить июньской ночью,
Когда луна в озёрных зеркалах,
И мошкара кружит над отраженьем,
Как над утопленником-фонарём.
Почти печально напевает блюз
О шелестеньи шёлка на коленях,
О женственных движениях дождя,
Не различая было, есть и будет,
(А это ведь и впрямь одно и то же)
И обрывается в аплодисментах,
Которые звучат почти тревожно.
1995
Проточной водой добела отмывало песок,
Прозрачная рыбка клевала личинок на дне,
Где белые блики и тёмные линии трав,
Которые ветер воды извивает волной.
Весёлые тучки летели летели туда,
Где тёплое солнце ныряло в зазубренный лес,
Какие-то мысли расселись и пели в ветвях
Кудрявых деревьев, черники и мягкого мха.
Надеюсь, что истина выглядит именно так,
И думаю, стану когда-нибудь этим ручьём,
Крестами стрекоз и приапами белых грибов,
И рыбкой, что ищет личинок в холодном песке.
1995
И.Добрушиной
Не кричи лунатику – сорвётся.
Я иду по краю табуретки,
Спотыкаюсь о кривые гвозди,
Подо мной усатая Харибда
С обоюдоострыми зубами.
Не кричи лунатику – разбудишь.
Если загляну матёрой правде
В злые зенки – враз окаменею,
Потому что звать её – Харибда,
Потому что клацает зубами.
Не кричи лунатику, безумный.
Потому что есть иная правда,
И глядящий лунными глазами,
Видит то, что глупая Харибда
Никогда не видит и не знает.
Хороша спокойная улыбка
На краю последней табуретки.
1996
Когда прогремит полустанок
По гулким колёсам вагона
Своё барабанное presto,
И длинно-змеиные рельсы
Застонут, завоют, застонут
Под тяжестью бешенной стали,
И чёрные дыры деревьев
И низколетящие звёзды
Помчатся друг другу навстречу,
Под визг передавленных стрелок,
Под грозный гудок паровозный,
Как рёв перезрелого зверя.
Летит огневая победа
Хромого красавца Гефеста
Над вечно распластанной Геей.
В железо отлитые мысли
Несут когитальное эго
Железной дорогой победы.
Мои же бездомные мысли,
Не лезьте, не лезьте в железо,
Вас даже бумага не терпит.
Я вас отнесу на рассвете
В гнездо саксауловой сойки,
Быть может, получатся птички.
Быть может, получатся птички,
Весёлые птички пустыни,
Певицы кривых саксаулов.
1998
Четырём петербуржцам, соавторам этих строк
Примерно середина мартобря,
Холодного, как руки брадобрея,
Который сеет крупяную дрянь
И лужами на солнце леденеет,
И будто не торопится решить,
Куда крутнуть светила и планеты,
И то ли нас зимою оглушить,
То ли утешить мимолётным летом.
Какой-то неприветливый вокзал.
В тумане фонари, как репа в тесте.
Я, кажется, отсюда уезжал.
И всё-таки, опять на том же месте.
И голоса с платформы говорят,
И каждый звук сто раз вкрутился в ухо,
Ты вечно покидаешь Ленинград,
Но не уедешь дальше Петербурга.
И что тебе Гудзон и Колыма,
На прииске умрёшь или Бродвее,
Не для тебя ни лето, ни зима,
Ты в мартобре до смерти и за нею.
Но кажется, не завтра умирать,
И ярок день, и солнце будто греет,
Примерно надцатого мартобря,
Холодного, как руки брадобрея.
1998
А пятница уже не за горами.
И каждый раз надменный невермор,
Седой солист осеннего пейзажа,
Скрипуче каркает и мечется над нами,
Хотя бы повод был совсем пустяшный –
Ну, например, последнее свиданье.
Ах, замолчи, провинциальный трагик!
Во-первых, ты не вычеркнешь из жизни
Того, что в ней записано дыханьем.
А во-вторых, за пятницей – суббота,
А за субботой – верно, воскресенье,
Где по утру тебе не кукарекать.
Просторный день совсем иного теста,
Где время разбухает и ветвится,
А там для каждого найдётся место –
Для всех людей и для любых событий.
1997
Воздушные мытарства
В Вашем голосе слышно что-то рыбье,
Что-то родственное стихии водной,
Где зеркальной подёрнутые зыбью
По подводному небу ходят волны.
Ходят волны по ласковому небу,
А над ними воздух тёмен и горек,
И глоток его не то чтобы вреден,
Но смертелен обитателям моря.
Потому что с каплей воздуха в лёгких
Вы для моря уже больше не рыба,
И судьба своим крюком на верёвке
Изъявляет окончательный выбор.
И тогда, летя к последнему пункту,
Где дороги обрываются рыбьи,
Вы имеете всего три секунды,
Чтобы перистые вырастить крылья.
Чтобы вырастить крылья золотые,
Прочирикать ликующую песню,
И умчаться в океаны иные,
А что дальше, никому неизвестно.
1998
1
Шестирукий Шива танцует лето,
Третий глаз щурит доброй улыбкой,
В каждой левой руке цветок или овощ,
В каждой правой – сладкое обещанье.
Соловьи за ним свербят на деревьях,
И поля стонут, рожая травы,
А в реке плещет ночная рыба –
Хороши песни тому, кто слышит.
2
Шестирукий Шива танцует бурю,
У него в руках громовой бубен,
У него в руках дождевые плети,
Шестирукий Шива танцует ветер,
Обнимает, треплет девушку-иву,
Она так красиво вздымает ветви,
А листва липнет к мокрому телу.
Нет цены, Шива, твоему танцу,
Нет конца сладкому наважденью,
Хороша, боже, твоя отрава.
1998
Г.Свиридову
Странный вальсок.
Тянется, вьётся мелодия, будто кружится
Птица не очень счастливая с тонкою шеей,
Держит в руках, обнимает рябую судьбу.
Странный вальсок.
Будто бы нашей дорогой идёт невесомо
Ангел горбатый и щуплый с улыбкой невинной,
Кустик серебряных перьев растёт на горбу.
Ангел мой, ангел, ну как же тебе удаётся –
Смотришь, не видя и, зная, умеешь забыть.
Крылья сверкают на солнце, мелодия вьётся,
Птица смеётся,
тонкая шея дрожит,
Странный вальсок.
1998
С.Ковалёвой
Се вид отечества, гравюра
И.Бродский
От харизмы до маразма
Две коротких перебежки –
Вот и призрак коммунизма.
Подступает ностальгия
В жёлтом платье из поплина,
Вечно юная девица.
Мы хорошие такие
Вместе пели Окуджаву
Не пропасть поодиночке.
Кто пропал, а те далече,
Всем до встречи. Здравствуй, племя
Незнакомое, младое.
Вот проехал на линкольне
Пионер семидесятых
С топ-моделью самолёта.
Хвостовое оперенье,
Грудь, прикрытая ладошкой,
Улыбается всем телом.
У коммерческого банка
Коммерсанты и банкиры,
Перепалка-перестрелка.
Пролетают злые пули,
Застревают в старых липах
Александровского сада.
Физик с лириком в обнимку
Над бесплатною похлёбкой
Бередят судьбу России.
Что б они ни говорили,
Не гулял я с ней, не верьте,
И в судьбе её невинен.
Как же так, в судьбе невинен?
Ел бесплатную похлёбку?
Пел бессмысленную песню?
Как же так, в судьбе невинен,
Ты подумай перед Богом,
И ему скажи – невинен.
1998
Это не похоже на счастье:
Счастье другого цвета,
У него длинные уши
И хвост, завитый колечком.
И удача совсем иная:
Удача такая птичка,
Свистит воркует на ветке
Светлые песни Грига.
Это больше похоже
На ясный покой и волю:
У них такие же кудри
И чёрные бакенбарды.
А может быть, это просто
Вздох усталого бога:
Творенье моё, творенье,
Попробуйте сделать лучше.
Вот так же и я доволен
Своим пупырчатым солнцем
На голубой подкладке –
И что ты можешь прибавить?
Плыви, государыня Рыбка,
Семь футов тебе под килем –
Дворцы твои и корыта
Равно непохожи на счастье.
1999
Вечер. Сделанное – сделано
Из-под двери тянет холодом
На столе свеча горелая
За окном пальба и всполохи
Праздник. Проводы столетия
День рождения распятого
Обещавшего спасение
Правому и виноватому
Вечер. Сделанное – сделано
Пересчитано и взвешено
На судье одежды белые
И двенадцать крыл трепещущих
Кто свои полвека маялся
Долей слишком человеческой
На ночь глядя не раскаяться –
Неумно и опрометчиво
Вечер. Сделанное – сделано
И прописано в историю
Из-под двери звёзды мелкие
Разлетаются по комнате
Это ли благословение?
Господи, твоя фантазия!
Оставаясь при сомнении –
Точка. Сказанное сказано
2000
В девятом круге дантовского ада
Родился этот беспощадный холод.
О господи! грехи наши несчётны
И кара никогда не черезмерна,
Но в полночь ветер повернулся к югу,
Дохнул теплом из областей эдемских
И снял заклятье с полумёртвых улиц,
И усвистал по направленью к марту,
Рассвет казался вздохом облегченья.
На камни сединой ложился иней,
И шелестела ледяная крошка,
Как будто манна сыпала с небес.
2001
Хорошо на просторе где время гуляет без цели
Где слепому счастливцу равно всякий ветер попутный
Где заране спасибо за добрую вашу заботу
Ибо верю что вы меня любите братья и сестры
Верю, верю что вы меня любите как же иначе
Хорошо на просторе когда полногрудая тучка
Поднимаясь над лесом плывёт по горячему небу
Дождевой благодатью питая сердечных и кротких
А богатых и злых поучая увесистым градом
Инда мне доставалось сей малой небесною карой
Не за власть и богатство увы а за злобу пустую
Хорошо когда тучка сверкнёт пророкочет и грохнет
Задымятся холмы, запылают стога и амбары –
Не забудьте о страшном суде и грядущей расплате
Не забуду, – скажу и надену галоши и шляпу,
Выну зонтик любимый наверно сто лет ему скоро
И пойду по бульварам, где тёплые капли по лужам,
А слепому счастливцу равно всякий ветер попутный
2001
Разлюли-малина конец июля.
По мосту через пересохшую реку
Из последних сил ползёт электричка,
Человечьим голосом шепчет – жарко.
Пассажирки с выпученными глазами
В легких платьях minimum minimorum
Еле терпят даже такую малость,
Потому что в окна – ветер Сахары,
Потому что время летит, как ветер
И терпеть осталось, увы, недолго.
Иван-чай доцвёл до самых макушек.
Разлюли-малина конец июля.
2002
Тексты предоставлены автором
|
|
