| |
С моего искусственного дерева
Падают пластмассовые листья.
Это значит – осень наступила.
1991
Апрель
Весенний ветер треплет грязные обрывки
Пустых надежд, просроченных посулов,
Срываясь с грохотом, сосульные отливки
Жестяным трубам свихивают скулы,
Просоленные немощные корни
Сосут блаженно талую отраву,
Павлиньей пёстрой радугой подёрнут
Источник жизни – сточная канава,
Протаявшего неба взгляд бездонный
Тускнеет, в пыльных стёклах утопая,
И тычется доверчиво в ладони
Набухшей почки мордочка слепая.
1991–1992
Солнечное утро
Летний дождь плеснул по стёклам,
По замызганной листве.
Грязь столетняя отмокла
В замусоленной Москве.
Как сверкает утром рано
Средь отстиранных окурков
Золотистого банана
Прополосканная шкурка!
1993
Инь-Ян
Счастья горький дым,
Сладкий привкус бед –
Это Ян и Инь
Чёрно-белый след.
Мир сей двуедин,
Абсолюта нет –
Если Ян, то Инь,
Если тьма, то свет.
Если грудь в крестах,
То на сердце шрам.
За звезду в руках
Плата – боль и срам.
Медленно течёт
Жизнь, всегда права.
Левый поворот –
Значит, правых два.
Сквозь двойную суть
Мировых начал
Как проложен путь –
Не твоя печаль.
Следствий и причин
Не разъять кольца.
Нету Ян без Инь
Волею Творца.
1994
Свистнет ветер за околицей,
Лопнет облако по шву,
Солнце, падая, расколется
И закатится в траву.
Зашипит роса потерянно
В жарком ворохе углей,
Поплывёт туман над клеверным
Звоном гаснущих полей.
Закачает небо тонкое
Полукруглая волна,
Над лесной неровной кромкою
Тихо вынырнет луна.
1995
Анахронизм
До чего же узок круг!
До чего ветха надстройка!
Исторический недуг –
Наша тонкая прослойка.
От народа далеки,
Как Австралия от Вятки,
Как пожатие руки
От почёсыванья пятки.
И никто не виноват,
И что делать – неизвестно,
Хоть проспорь всю жизнь подряд
Рьяно, пламенно и честно.
Хоть всю жизнь грызи тома
Философских изысканий –
Наше горе от ума
Или от непониманья?
1995
Сельскохозяйственная песня
От рёва и грохота
Громадного города,
От рыка и рокота
Моторов и шин
К ручейному клёкоту,
К медвяному шёпоту,
К жужжанью и стрёкоту
Весною спешим.
С граблями, лопатами,
С рассадой, цыплятами,
С шальными ребятами,
С азартом в глазах –
Ах, богоугодные
Труды огородные,
Страда всенародная,
Вселенский размах!
Упорные бдения
Над каждым растением,
Полив, удобрения,
Прополка, полив…
А иволги пение,
А луга цветение –
Пустяк, развлечение
Для тех, кто ленив.
Но зимними вьюгами,
Воюя с недугами,
Хозяйки с подругами
Под липовый чай
Мечтают о лете,
Росе на рассвете,
Ромашках в букете
И грае грача,
Твердя: «Мы от грохота
Огромного города,
От рыка и рокота
Моторов и шин
К ручейному клёкоту,
К медвяному шёпоту,
К жужжанью и стрёкоту –
Не к грядкам бежим!»
1995
Вот моя деревня
На пожухших листах,
На потухших крестах
Ржавчиной – позолота.
На полёгших хлебах,
На поблёкших губах
Капли росы – пота.
Над остылой водой,
Над постылой бедой
Крик журавля вдовий.
В потемневших лесах,
В помутневших глазах
Горя и слёз вдоволь.
Опустели дворы,
Оскудели дары –
Господи, что ж осталось?
В бесконечных снегах
На калечных ногах –
Старость.
1996
Никто не знает,
В который час
Настанет и твой
Черёд –
Рванётся сердце
Бежать назад,
А ноги шагнут
Вперёд.
Раздастся ропот
И гневный гул
За взмокшей твоей
Спиной,
И друг надёжный
Потупит взор,
Не смея покинуть
Строй.
Ещё не поздно
Вернуться вспять,
Случаен и слаб
Порыв,
И примет снова
В объятья друг,
Всё зная и всё
Простив.
И только ночью
Мельканье снов
Отравит мгновенный
Яд –
Ты знал, что надо
Шагнуть вперёд,
Но ты повернул
Назад.
1996
Выбор сделала просто,
Не спросившись, беда:
На Васильевский остров
Не прийти никогда.
Будут львы и каналы,
Будет биться и течь
Рядом с сердцем усталым
Чужеземная речь.
Но, минуя границы,
Доберутся туда
Невский ветер и птицы,
Облака и вода.
1996
Я тружусь на прокормленье тела.
День мой – беготня и суета.
А душа молчит осиротело,
Чахнет, одинока и пуста.
Всё мечтаю: планы я порушу,
Заленюсь, прилягу на кровать,
Пожалею, приголублю душу,
Дам ей, что ли, книжку почитать…
Но когда свободная минута
Выпадет, секундами шурша,
Тихо засыпают почему-то
На подушке тело и душа.
1997
К великим людям
Прилетали вороны
И каркали на все четыре стороны.
Ко мне ж обычно
Прилетает муха
И всё жужжит назойливо на ухо.
1997
Еловая субмарина
Ярко-жёлтая, как лютики весной,
То ныряла, то взмывала над волной,
Подставляла солнцу круглые бока,
Перископом задевала облака.
А в кильватере шальная стая шпрот
Всё сбивалась с рок-н-ролла на фокстрот,
И плясала толстопузая макрель,
Плавниками задевала параллель.
По-гитарному бренча, меридиан
Звонко щёлкнул по макушке океан,
И взметнулась оскорблённая волна,
И шарахнулась испуганно луна.
Джунгли свесились пучками, как шпинат,
Из авоськи мировых координат.
Извиваясь и елозя скользким дном,
Ходят реки по Европе ходуном.
И сквозь это безобразие плывёт
Чудо-юдо-рок-н-ролло-битлоход.
1997
Небо всё то же – ему всё равно:
Живы ли, умерли – будут другие…
Мерзкая рожа смотрит в окно,
Жадно тараща бельма слепые.
В копоти смрадной, корява, грязна,
Из-под развалин дымящихся встала
Слюни пуская, прорва-война
И облизнулась:
ей мало.
1997
12.06.97
Он был всегда. На нём держался мир.
Когда он пел – его негромкий голос
Перекрывал бряцанье шумных лир,
И тишина дрожала и кололась.
И музыкант с блистательной трубой
Дудел одну загадочную ноту,
И в сговоре с надеждой и судьбой
Ночной троллейбус снова мчал кого-то.
Земля кружилась, пара синих глаз
Сияла над Смоленскою дорогой,
И Франсуа Вийон молил за нас
Усталого отзывчивого Бога.
И синей кроной вздрагивала ель,
И дверь была распахнута навстречу,
И часовой исхаживал апрель,
И радиола плакала под вечер.
И роза в склянке тёмного стекла
Цвела над неоконченным романом,
И мостовая медленно текла
Реки Арбат, таинственна и странна, –
И лёгких строчек вечная печать
Горит на сердце, на губах и коже,
И этот мир внезапно замолчать
Наверно, не захочет и не сможет.
Лимерики
Съел один старикашка из Пензы
Полкило вулканической пемзы.
Так легко и без боли
В пищеводе мозоли
Ликвидировал старец из Пензы.
Молодой бизнесмен из Каширы
Не любил пошехонского сыра.
Но братва попросила –
И он ел через силу,
Уважая братву из Каширы.
Молодой пофигист из Саратова
Просыпался под вечер, в полпятого,
И, вздохнув глубоко,
Посылал далеко
Всех других горожан из Саратова.
Один диверсант на дорогу
Подбросил живую миногу.
Она подползала
И шины сгрызала,
А гаишника тяпнула в ногу.
Пожилой богдыхан из Нанкина
Был когда-то студентом Станкина.
Но в Нанкине пока
Не видал он станка,
Как ни пялился из паланкина.
1997–1998
Глухого ветра заунывный стон,
В углах толпятся прожитые годы,
И памяти краплёную колоду
Тасует шулер – вероломный сон.
И ясно помню цвет волос и глаз,
Но нет лица – растаял образ зыбкий.
Осталась только бледная улыбка –
Последний луч, который не угас.
А за окном качается рассвет,
И белый снег стирает контур чёрный,
И исчезает город, обречённый –
И ничего незыблемого нет.
1999
Армагеддон был вчера
Над закопчённой планетой
Ужаса, боли и смрада,
В пепле седого рассвета
Из рукотворного ада
Видишь – вздымается башня,
Флюгер танцует на шпиле,
Чувствуешь – больше не страшно,
Слышишь – стрельбу прекратили?
Вспыхнули трубы и струны
Кружевом песни победной…
Что же под всадником юным
Конь подозрительно бледный?
Плещет мелодия в уши,
Скинуты лики и рожи,
Светятся голые души
Сквозь ненадёжную кожу.
Битвы окончены! ныне
Мир воцарился и счастье!
…В мёртвой оплывшей пустыне
Жалобно плачет ненастье...
2000
Над землёй пустой и бедной,
Под луной – копейкой медной,
Где угрюмый всадник бледный
Гонит бледного коня,
Где конец судьбы и мира,
Славы, власти и кумира,
Лишь одна шальная лира
Спотыкается, звеня.
И срываются эпохи
Меж куплетами на вдохе,
И события, как блохи
На загривке бытия
Жалят, возятся и скачут –
Миг, и жизнь летит иначе
Под копыта бледной клячи,
Память дёснами жуя.
Кто сказал, что всё пустое,
Что барахтаться не стоит,
Что давно по росту строит
Нас сержантский трубный глас?
Нет, надеяться не поздно!
Бьётся полночью беззвёздной
Эхо песни, несерьёзной
Даже в самый Судный час.
2000
Пушист и холоден – и всё-таки живой.
Так никогда с живыми не бывает,
Но ты живой – и ветер ножевой
Тебя сдувает, давит, убивает.
Распластан бесконечной чередой
Бредущих, едущих, ушедших и грядущих,
Оставишь им – и свежею водой
Оделишь всех, на свете ныне сущих.
Но это после – а пока живи,
Стекай на лёд недолговечным мехом,
И в нашей застоявшейся крови
Гуди весёлым животворным эхом.
2000
Держи меня, стило,
Корейская штамповка!
Пока чернила есть
И тренькает струна,
Мне всё ещё тепло,
Хотя уже неловко,
Ещё тепло с тобой,
Родимая страна.
Зачем моя любовь
Без веры, без надежды,
И не могу уйти
Отсюда никуда?
Юродствуй и злословь,
Больна, страшна, как прежде, –
Всё так же лаком хлеб
И сладостна вода.
И бедный мой язык –
Классическая феня –
Захлёстнутый петлёй
На шее у меня, –
Всё так же многолик,
Как обещал Тургенев,
И держит на плаву
До нынешнего дня.
2000
Мокрым снегом плевки по лицу,
Год и век ковыляют к концу.
И я тоже, согнувшись, бреду
По бугристому склизкому льду.
Вроде день, а не видно ни зги.
То ли тучи сегодня низки,
То ли солнце остыло навек,
Окунувшись по маковку в снег.
Каждый шаг – в пустоту, в немоту.
Оскользаюсь, кружу на лету.
Рассыпаюсь в промозглую взвесь –
Я повсюду и всё-таки здесь.
Это я на земле, на траве,
Это я на твоем рукаве,
Талой каплей на тёплой губе
Я сегодня вернулась к тебе.
2000
Алый сполох заката
Замигал и потух.
Капли звонким стаккато
Огорошили слух.
Гулко хлопают листья
И уносятся прочь
Между хлябью и высью
В неоглядную ночь.
В ледяной круговерти
Погружаясь на дно,
Утопающий ветер
Барабанит в окно.
2001
Ты говорил: весна, тепло, цветы,
Закрой глаза – послушай: свищут птицы…
Но серый сумрак длится, длится, длится –
Признайся, что весну придумал ты.
Не умолкай – так нежен этот свет
Оранжевый, сквозь сжатые ресницы!
Пусть мне подольше солнце будет сниться,
Хоть я и знаю: солнца больше нет.
2002
Серая стынь. Корявые тени.
Крючит подагра корни растений.
Снега былого бурые кучи
Шкрябают брюхом волглые тучи.
Еле протиснешь тело и душу
В узкую щель меж небом и сушей.
В вязкой белёсой тине рассвета,
Где утонуло снулое лето,
Где, разбухая, время стирая,
Вечный февраль от края до края.
2002
Сырой зимы угрюмый гнёт
Осточертел вконец.
О боги, солнца мне! И вот –
В укропных зёрнышках – плывёт
Солёный огурец.
Рассолом дивным напоён
Зелёный оголец,
В пупырышках со всех сторон,
И сладок он, и хрусток он,
А как душист, подлец!
К картошке, к мясу ли, в кулеш,
В рассольник, в холодец –
Везде хорош, но коли свеж –
Забудешь мир, покуда ешь
Солёный огурец!
А с водочкой… ныряет в рот –
Сподвижник и венец, –
Душа поёт, земля цветёт,
И кажется, поймёшь вот-вот,
Чего хотел Творец.
2002
Анна Котова
Невпопад. М.: Э.Ра, 2001.
Часть текстов предоставлена автором
|
|
