Русский человек

   Случилось как-то мне в исходе февраля –
Когда метелица туманила поля,
Пирамидальные игольчатые ели
Среди поблёклых лип роскошно зеленели,
И солнца не было, хотя над головой
Немного посветлей казалося порой, –
Подъехать к домику, взойти без приглашенья;
Усталость и мороз причины посещенья.
И вот передо мной старуха шерсть прядёт,
Её племянница Калинушку поёт,
А у племянницы и очи голубые,
И щёчки маков цвет, и речи молодые.
Ребёнок на полу валяется с котом
И кличет мамушку картавым языком,
К ней хочет доползти, головкой об пол бьётся
И рад бы закричать, да всё не соберётся.
«А где хозяин ваш?» – я делаю вопрос.
«Мой Поликарп пошёл платить за сенокос
В село Вахтангино, что видишь за рекою».
«Да что, ты путаешь, за сенокос зимою!»
«А как же с этим быть, коль сотский так велел,
Ругнул порядочно, да и побить хотел,
Чтобы ему почёт, как должно, отдавали,
И Бог узаконил, и деды заказали».
«Кто ж, бабушка, у вас над сотским головой?»
А мне она в ответ: «Касатик золотой!
Начальства нашего никак не повидаешь,
Мы люди тёмные, на сходках не бываешь».
«А видела ли ты когда-нибудь царя?»
«Родимый, видела; что алая заря
Вокруг головушки густые перья веют,
Приветные глаза как звёздочки яснеют;
Он поклонился нам, а с ним митрополит,
И ручкой белою вокруг себя крестит –
И покрестил меня – и так мне чудно стало –
И так вдруг весело, как сроду не бывало,
И сзади в золоте…» И верно бы она
Пересказала мне, что видела, сполна,
Да пошатнулась дверь и заглянул убогой,
Дрожа от холода, измученный дорогой.
Увидев же меня, попятился назад.
«Не бойся», – я сказал, подумав: «Я не рад».
Но, прялку оттолкнув, хозяйка взговорила:
«Сегодня Тирона;^*) для праздника сварила
Побольше кашицы, лепёшек напечём,
Ты Божий человек – мы денег не возьмём».

   Тогда-то вспомнил я напыщенные бредни
Хотя и в первый раз, но, верно, не в последний:
«Нет, полно им коснеть, пора их просвещать,
Чтобы от Запада не слишком отставать».
Но нужно ли тому какое просвещенье,
В ком от рождения великое уменье
Законного царя – как Бога почитать,
Благословение достойно оценять
И кто в своей избе, неприбранной и душной,
Встречает бедного улыбкою радушной?

Февраль 1843


Рыбаки
идиллия

   Из-за горы, застроенной деревней
В подобие синеющих зубцов,
Как некий царь в торжественную гридню^*),
Пурпурою одеянное солнце
Явилося. Все принялись за дело.
На мате гор, белея, забродили
Стада овец. По стоптанному пару
Пошла соха медлительно и важно.
Из кустиков, назад откинув шею
И подобрав седеющие ноги,
Приподнялась хохольчатая цапля
И, замахав тяжёлыми крылами,
Направилась к чешуйчатой реке,
Которая то прямо пролегла,
Как будто бы дорога столбовая,
То лентою вилася по лугам,
Украшенным различными цветами
И травами, колеблемыми ветром.
А там уже какая-то гурьба –
Её узнать по платью и движеньям
Немудрено: приказчик, два лакея,
Садовник, ткач, бестягольных^*) десяток
Да лодочник. И подле две телеги
С бочонками, плетёным кузовком
И неводом.
                    Но вдруг из-за холма,
С нагайкою, в расстёгнутой венгерке,
На пеною замыленном Донце
Стремительно выскакивает барин –
Что разглядев, догадливый садовник
Проговорил: «Эхма его несёт!
Ведь он на нас! Да врёшь – не переедешь!»
А между тем береговой тропой
Уже летел, как коршун на добычу,
Заречных дач потомственный владелец
И, прискакав, насупротив толпы
Оправился, поводья затянул –
И верный конь как вкопанный стоит.
Барин. Да я вас всех!.. Да что вы за народ?
Приказчик. Из Ситни…
Барин. А!
Приказчик. Изволил приказать
Вам кланяться. Он просит позволенья
На кушанье немного половиться –
И мы же…
Барин. А! Скажите господину,
Что очень рад. Пониже омуток.
Договорил, привстал на стременах –
И улетел. Смеются рыболовы:
«Вишь наскакал! Хоть барщину сбери –
Так мы б её…»
                        Вот, зачинив корчу
И прицепив просверленные камни,
Отправили с заводною верёвкой
Садовника. Ударило весло;
Встряхнулся чёлн – и, очертив полкруга,
Вошёл в тростник противной стороны.
Ему вослед мужик да камердинер
Пустились вплавь. Верёвку потянули;
В реку вошёл многосаженный невод.
Идёт, идёт. Испуганная щука
Наткнулася – и, хляснув по воде,
Приподнялась – и прянула в виду
Досадою вскипевших рыболовов
Через крыло. А лодочник вздрогнул,
Почувствовав, что что-то под водою
Сдержало сеть. «Застряло, молодцы!
Отчаливай – разденься кто-нибудь», –
И прочее. Довольно приказаний,
А толку нет. Но вот выходит ткач:
Кафтан долой; внимательно взглянул –
И ринулся. Дойдя до середины,
Пошёл на дно. Широкие круги,
Один в одном, как будто паутины,
На вспененных струях нарисовались –
И через миг зареял поплавок
И поднялась, тщеславно улыбаясь,
С намокшими кудрями голова.
«Вытаскивай!.. Ослабла заводная», –
И босиком, кто помоложе был,
Вошли в реку. Один учил другого,
Другой спешил, а тот спеша мешал.
Кричат. Шумят. И вот перед глазами
Забилися подлещики, плотва,
Два судака в три четверти аршина
И мелкоты до вечера считай.
Но дан приказ: «Сажай в ушат – и духом,
Чтоб вовремя к кухмистеру поспеть!»
А многое, в особенности окунь,
Отобрано: трудивыйся да яст!
И вот, слегка приподымая шапки,
Все подошли к приказчику и штофу.
Кремень с кремнём как два врага сошлись,
На мягкий трут посыпалися искры –
И вскоре сын, сменяющий отца,
Показывал, что кушанье готово.
Достали хлеб; перекрестили лбы,
На ближнюю поглядывая церковь.
Уселися. Пошли тары да бары
О месяце, о городке Москве
И господах – и иногда хохочут,
Как никогда не захохочет раб.

12 августа 1845


Антологические стихотворения

1.

Однажды в год приходит извещенье
О девушке. Короткое письмо.
Его слова – одно благословенье.
На нём слеза – заветное клеймо.

Тогда в груди зашевелится совесть,
Потухший взгляд печалию блестит –
И предо мной погибельная повесть
Подробною картиною стоит.

Но в тех скорбях таинственная сладость…
И лишь тобой я оживаю вновь,
О юности пленительная радость,
Последняя и первая любовь!

3 августа 1845

2.

Мы тихо шли извивистой тропою,
Любуяся душистым цветником,
Когда луна стояла над рекою,
Обвитая мерцающим кольцом.
                    О, помнишь ли?

Безгранная окрестность засыпала;
Сверчок журчал, как струйка на песке;
И иногда твоя рука дрожала
В моей твою сжимающей руке.
                    О, помнишь ли?

И излилось огнёвыми словами
Из уст моих: «На всё и навсегда»,
Когда, блеснув, как будто бы над нами
Рассыпалась прекрасная звезда…
                    О, помнишь ли?

22 августа 1845


Маяк. СПб., 1844, т. 17.
Современник. СПб., 1845, т. 40.