Я не решаюсь...

Я не решаюсь сам себе признаться,
Что я тебя безоблачно любил,
Как глупый мальчик, как несчастный Надсон,
Как бедный раб из древних Фермопил.

Куда девалось всё, чем я гордился,
Быть может, незаслуженно никак.
Я в миг один вдруг перевоплотился
В утрамбовавших весь Сибирский тракт.

Сорвал я честь с себя, как вихрь срывает шапку,
И вместо счастья, снившегося мне,
Лишь горьких истин приобрёл охапку,
Пылая в лихорадочном огне.

Всё потеряв и не найдя в замену
Хотя бы горсть душевного тепла,
Я шёл, как тать, отвергнутый Вселенной,
Не различая ни добра, ни зла.

Матросы, вспомнив кораблекрушенье,
Не тянутся душою к кораблю.
А я мечтаю снова стать мишенью
Не потому ль, что всё-таки люблю.

1900


Музыка

Гремела музыка всегда:
И в обречённом Порт-Артуре,
И в санитарных поездах,
В тупой тиши, грозе и буре.

Гремела музыка всегда,
Как вопль отчаянья и боли,
Как ошалелая беда,
В цепях попавшая в неволю.

Гремела музыка всегда,
Чтоб заглушить своё страданье,
Чтоб не осталось и следа
От смысла и существованья.

1905


Канун революции

Когда припомнишь всё, что было,
И всё, что в Лету отошло,
Кровь поневоле стынет в жилах
И кажется бессмертным зло.

Катастрофическая склонность
К самоубийственным мечтам,
Упрямый шаг Наполеонов
По человеческим пластам.

Веками вскормленный обычай
Порой становится смешным,
Власть переходит в безразличье
И развевается, как дым.

Могущественный меч когда-то
Слабеет, как старик седой,
И то, что брат восстал на брата,
Уже не кажется бедой.

Всё относительно и зыбко,
И как Иов, уставший жить,
Нанизывает смерть ошибки
На историческую нить.

1906


Дорога к несчастьям открыта влюблённым:
Кто пули глотает, кто сходит с ума,
Кто видит под солнцем, дотла раскалённым,
Пустые вагоны, пустые дома.

Какою же силою сверхисполинской
Меня наделила твоя благодать,
Чтоб с болью отцовской, тоской материнской
Любимое имя всю жизнь повторять?

Мы связаны общей судьбою со всеми,
Кто жил на земле с допотопных времён,
Чей грех по морям и равнинам развеян,
Как требует этого высший закон.

Закрой же глаза на огромное горе,
Впитай в себя терпкую горечь без слёз,
Подняв на Голгофу груз фантасмагорий,
Что весь человеческий род перенёс.

Дорога к несчастьям открыта влюблённым:
Кто пули глотает, кто сходит с ума,
Кто видит под солнцем, дотла раскалённым,
Всё то, что не видит Природа сама.

1907


Рассвет на курорте

Умом, освободившимся от чувства,
Я наблюдал рассветные часы.
Тигрицею подкрадывалось утро
И жадно слизывало прошлый день.

Но ты взгляни, что от него осталось:
Пыль на столбах, окурки папирос,
Хранившие ещё прикосновенье
Полуневинных и порочных губ.
Как бабочки – огромные афиши,
Не нужные сегодня никому...
И еле-еле уловимый аромат
Исколотых булавками цветов.
Что б ни случилось – подвиг или подлость,
Обман, ошибка, радость или боль,
Порыв любви – большой и безупречной,
Урок жестокий, низменный расчёт –
Всё слижет, всё – голодная волчица –
Холодный, ровный, ясный свет зари.

1909


В твоих глазах волнуется Нева,
И в них туман, как будто дым табачный.
Я полюбил тебя за книжные слова
И запах кожи, лёгкой и прозрачной.

Как Петербург ещё недавних дней.
Ты мне несёшь своё воспоминанье.
Аничков мост, и силуэт коней,
И всадников железных содроганье.

А там зима. И в мытнинской глуши
Огромный дом и небо, будто чаша.
Ночь. Тишина. Как чудно. Ни души.
И город весь, как бы усадьба наша.

Чего же ты волнуешься, душа,
И мечешься в такой тоске и боли?
О, Боже, Боже, если б Ты решал
Все наши споры не на бранном поле.

1910


Каждый год проезжаю я мимо
Деревень и полей России,
На лице остатки от грима,
И манжеты у меня кружевные.

На станции выхожу из вагона
И лорнирую неизвестную местность,
И со мною всегдашняя бонна –
Будущая известность.

Ах, как хочется часто запомнить
Водокачку, окно полустанка,
На душе всё истомней, истомней
Играет городская шарманка.

Каждый год проезжаю я мимо,
Но не знаю, не знаю России,
На лице остатки от грима,
И манжеты у меня кружевные.

1911, Петербург


Надо мной светит солнце горящее,
Светит солнце, горящее мне,
В бесконечную даль уходящее
Поле в жарком и ярком огне.

А вдали, где волнистые линии,
Уплывая, впились в небосклон,
Расцветают кровавые лилии
И доносится жалобный стон.

Кто-то там, надрываясь от тяжести,
Истомлённый, угасший идёт,
Изнывая по маленькой радости,
Что страстно, но тщетно он ждёт.

Море ржи так красиво колышется,
Так красиво колышется рожь.
Тихий голос мучительно слышится:
«Нет! Напрасно ты радости ждёшь!»

1912, Петербург


Тяжёлыми днями, войной и ненастьем,
Корой ледяной, языками огня,
Когтями тоски и звериною пастью
Судьба не смогла уничтожить меня.

Но: как на войне, маневрируя частью,
Переменив расстановку сил,
Она послала мне призрак счастья,
И этот призрак меня убил.

И вот, не сгоревший в огне палящем,
Не потонувший в воде голубой,
Лежу на земле, как разбитый ящик,
Мечтавший вступить в поединок с судьбой.

1916


Глаза, в которых Ватикан
С Кремлём – в четвёртом измеренье,
Нева и Тибр – одна рука
Над чёрным ртом самосожженья.

Молиться или проклинать –
Ведь это всё равно, пожалуй,
Кто может листья целовать,
Чтоб сердце дерева дрожало.

Ты знаешь всё. Тебя боюсь
И, дикую, тебя целую
За всё: за Рим, за казнь, за Русь,
За правду – лживую, чумную.

1916


Гуляка

Блестит на солнце кожаная куртка,
Расстёгнут ворот. Шея и мороз.
Как хлебный шарик он проглотит сутки,
Запьёт вином, и снова шум колёс.

Горячий день из воздуха и камня,
Гул в голове, сады, мосты, река,
В любую ночь ему откроет ставни
Дрожащая и нежная рука.

Но это – так, минутная забава.
Куда приятней пёстрый табор карт,
Шумливая беспечная орава,
Животный смех, предутренний азарт.

Бумажки есть. Он мчится в Орточалы,
Готово всё: костёр, шашлык, вино
И на придачу путник запоздалый:
«Снимай пальто! Занятное сукно».

Ответ один. А бед, что дров на складе.
Дежурка. Скука. Утренний допрос.
Что впереди? Сплошной туман. А сзади –
Колёса, куртка, шея и мороз.

1923


Слова – ведь это груз в пути,
Мешок тяжёлый, мясо с кровью.
О, если бы я мог найти
Таинственные междусловья.

Порой мне кажется, что вот
Они, шумя, как птицы в поле,
До боли разрезая рот,
Гурьбою ринутся на волю.

Но иногда земля мертва,
Уносит всё палящий ветер.
И кажется, что всё на свете –
Одни слова.

1923


О, я знаю: сердце не спросит,
Сколько лет и какая кровь.
Оно до самой смерти носит
В себе одинаковую любовь.

И в тридцать лет и гораздо позже
Мы так же дрожим, кого-то ждя,
Такое же солнце на смуглой коже,
Такие же листья после дождя.

И каждая капля в крови, как мячик,
Себя оглушая, летит, звеня.
Я знаю – не может быть иначе –
Любовь, точно конь, летит на меня.

2 июня 1925, Всехсвятское


Как птица хищная – верста,
Ей пищей служит наше тело.
Душа моя уже не та,
Какою быть она хотела.

Она могла бы так звенеть
И так дышать голубизною,
Мне больно на неё смотреть
И больно сравнивать с душою.

И некого мне упрекнуть,
Сам разжигал я это пламя.
И этот тёмный, чёрный путь
Своими расчищал руками.

Как птица хищная – верста,
Ей пищей служит наше тело.
Душа моя давно не та,
Какою быть она хотела.

1925


Небо стало тёмно-красным,
И крадётся мгла, как тать.
Лучший способ стать несчастным –
Это счастье испытать.

Над страданием безгласным
Зарыдает только мать,
А другие безучастно
Будут хором повторять:

Лучший способ стать несчастным –
Это счастье испытать.

26 июня 1938, Москва


Вот оно и пришло – одиночество,
И без слов мне сказало: смирись!
Я забыл твоё имя и отчество,
Бесконечно любимая жизнь.

Круг замкнулся. Мне ждать больше нечего.
И хоть время считают врачом,
Этот врач никогда не излечивал
Никого, кто любил горячо.

Всё смешалось – науки, пророчества,
И цветущие розы, и тлен...
Одиночество... Одиночество...
Будто бритвой проводят отточенной
По трепещущим веточкам вен.

1939


Листья

Равно и к августу и к маю
Благоволящая листва.
Как жаль, что я не понимаю
Твои зелёные слова.

Быть может, речь твоя чудесней,
Нежней, чем мой язык родной.
Твои пленительные песни,
Увы, проходят стороной.

Я наслаждаюсь только звуком,
Но смысла слов мне не понять.
Быть может, в шелесте их – мука,
Волшебной неги благодать.

Я только молча наблюдаю,
Как листья, словно камыши,
Друг другу тайны поверяя,
Перекликаются в тиши.

О, если б мог я приобщиться
К блаженной тайне их речей,
Как пролетающая птица,
Как пробегающий ручей!

1945


Молчанье трав и листьев понимая,
Вдыхая жадно запахи земли,
Смотрю, как в небе тают птичьи стаи
И облака плывут, как корабли.

Как будто мир остановился, внемля
Особенной, предсмертной тишине,
И, как сквозь сон, увидел я всю землю
С глазами, устремлёнными к луне.

1948


Прозрение

Зачем мечтать о невозможном чуде?
Оно уже свершилось под луной.
Как рыба на необозримом блюде,
Огромный мир лежит передо мной.

И понял я его порывы, спазмы,
Его молчанье и звериный вой,
Его непоборимые соблазны
И дух природы мёртвой и живой.

Но что мне делать с этой страшной тайной?
Она, сверкнув, сожгла меня дотла.
И нет меня, есть только день случайный,
Забывший всё, что жизнь ему дала.

29 марта 1952, Москва


Уже у чёрного причала
Нет ни пушинок, ни свинца,
И кто-то спутал как попало
Узлы начала и конца.

Нет птиц, шумящих будто море,
Нет зеленеющих ветвей,
Есть только лампа в коридоре
И полумёртвый соловей.

Один, как солнце, как страданье,
Один, как пыльный шар земной,
Один, как вопль воспоминанья
Над зеленеющей волной.

А там, за выжженной пустыней,
Почти вещественный мираж, –
Тома истории бессильной,
Весь человеческий багаж.

4 января 1966, Москва


Было ли это иль только приснилось –
Где вы, взметённые бурей года?
В этом же городе сердце забилось
Так, как не билось ещё никогда.

Это ль не мука, это ль не горе,
Камни и те притулились скорбя,
Этот же город, это же море,
Этот же воздух, но – без тебя!

Что же мне делать с тобою, о память?
Как притушить твой палящий огонь,
Если уже развернулся он в пламя,
Если несётся, как вздыбленный конь.

Сердце томится... Но жизнь беспощадно
Катит за валом мятущийся вал.
Руки к другим я протягивал жадно,
Мне улыбавшихся не отвергал.

Кто же осудит меня за измены,
Если в изменах я верен тебе,
Верен Любви, как святыне нетленной,
Верен своей вероломной судьбе.

Это ль не муки, это ль не горе,
Камни и те притулились скорбя.
Этот же город, это же море,
Этот же воздух, но – без тебя!

1976, Москва


Рюрик Ивнев.
Избранные стихи. М.: Художественная литература, 1965.
Образ временем сожжённый. М.: Современник, 1991.