Что, скажи, может быть краесветней...
Подмосковной платформы ночной? –
Где прошёл уже поезд последний
И сверкает асфальт ледяной
Под единственной лампочкой тусклой.
Всё за кофе горячий отдашь.
Сквозь метель неприкаянно грустный
Проступает российский пейзаж.
Что ты всё о любви, о разлуке?
Видишь лица спешащих домой,
Погребённых в безвылазной скуке
И довольных своею тюрьмой?
Если даже загинешь в Париже,
Если даже увидишь Мадрид,
К абсолюту ты будешь не ближе,
Чем – где лампочка эта горит.


Памяти великой княгини
Елизаветы Фёдоровны...

Да что ж она – дармштадская принцесса –
Могла бы изменить в моей стране? –
Где в очаге вселенского процесса –
Внутри себя – любой – как на войне.

Где словно в прорву – красоту и нежность,
Где даже милосердье и любовь
Не пересилят эту безнадежность –
Террор, и революцию, и кровь.

Где вечно буераки и окопы,
Где ничего не знаешь наперёд,
Где первая красавица Европы,
Смиренная, в монахини идёт.

И кто б здесь только не искал дорогу,
Свернёт он кверху, прочие забыв.
Куда идти в России, как не к Богу?
Во все другие стороны – обрыв.



Не попытаюсь заглянуть
В судьбу свою по снам и звёздам.
Но знаю, что когда-нибудь
Всё будет хорошо и просто.
И я увижу дальний свет,
И дом, и ласточку над сливой.
И я пойму, что горя нет –
Есть неуменье быть счастливой.
Запляшут капли по листам.
Меня простят, как я простила.
И все со мною будут там,
Кого бы здесь не совместила.
И слёзы, как дожди, звеня,
Уйдут в поля и водостоки.
И вы – любившие меня –
Не будете ко мне жестоки.



За разговорами, за чаем,
За тем, что в комнате тепло,
Мы постепенно замечаем,
Что дело к ночи подошло.
А Бог глядит с иконы прямо.
Хотите – верьте иль не верьте.
Побудь со мной подольше, мама.
Кто знает, что там – после смерти?..
Закон спирали или круга?
И тот ли взгляд, и то ли имя?
И встретим ли мы там друг друга?
И если встретим, то – какими?
Не пропадём, не одичаем?
Не в разные пространства ухнем?
И можно ли там выпить чаю
И посидеть вот так на кухне?
Что Бог решит, судьбу итожа, –
Не разглядеть за той излукой.
Прости нам маловерье, Боже,
И не наказывай разлукой.



И были девочки смешливые,
Игру на веру принимавшие,
Ещё почти совсем счастливые,
Свой первый круг не отстрадавшие.

И были мальчики постарше их
Лет на шесть или даже более,
Уже немного повидавшие
И не вполне собой довольные.

В глазах у мальчиков насмешливо
Тоска вселенская маячила.
Они казались помудревшими,
И это очень много значило

Для девочек, что состраданием
Измучены, смотрели преданно,
Когда делились с ними знанием
О том, что жизнь уже потеряна.

А мальчики метались тягостно –
Искали смысл происходящего.
А девочки встречали радостно
И развлекали ненавязчиво,

Чужой тоски на вкус пригубили,
Отвлечь пытаясь, суесловили,
И отдавали жизнелюбие,
И постепенно обескровели.

А мальчикам опять заманчивой
Казалась жизнь и беды – мелочью.
Не пропадали эти мальчики.
А пропадали эти девочки.



И не Разгуляй, и не Арбат,
Мягко освещённые ночами,
Где наперебой и невпопад
Голоса друзей моих звучали,
И не Александровский весной,
Где самозабвенно целовалась...
Дорого то место, где со мной
Ничего подолгу не случалось,
Где другая, блочная Москва,
Школа, не белёная годами,
Где ещё легко звучат слова –
О любви, о родине, о маме,
Где не познан и не страшен век,
Просто мы к себе ещё не строги,
Где пятиэтажки влипли в снег
Возле самой Кольцевой дороги.



                                       Виталику

Этот парень, он очень сильный,
И рука у него тверда.
Если мы о чём-то просили –
Не отказывал никогда.
И красивые капли пота,
И надёжность – ему к лицу.
Если трудной была работа –
Помогал моему отцу.
А потом покурит немного,
Выпьет стопку, не закусив,
И своей непутёвой дорогой
Пропадёт со случайным такси.

Сколько брошенных денег и женщин,
Сколько всяких работ и квартир.
Но мы с мамой его отыщем,
Когда рухнет на голову мир.

Будем с нею смотреть исподлобья,
Превращаясь в одно существо,
Как летят снежно бурые комья
Из-под ловкой лопаты его.
Никакая другая сила
Нам не в силах будет помочь,
Потому что сомкнётся могила,
Над которой – жена и дочь.



Краски на шторах выцвели,
Комната меньше стала,
Кактусы чудом выжили –
Долго не поливала.
Я ли хочу многого? –
Мне б защитить спину.
Это моё логово –
Я его не кину.
Здесь я была маленькой,
Здесь я была хорошей...
Мама, зачем к валенкам
Нужно всегда галоши?
Туфли твои «лыкированы» –
Значит, они из лыка?..
Так всё в душе спрессовано,
Что не издать крика.
И потолки низкие
Давят на фотоснимки –
Это мои близкие,
Те, с кем уже в обнимку
Не посидеть вечером,
Не увидаться... покуда...
Мама, ты так доверчива! –
Все ещё ждёшь чуда.



Меня не любили поэты –
Поэтов любила сама.
Любовью ничьей не воспета,
Я их обходила дома.
Не мучила, ночью не снилась,
Не злилась, практически, нет,
Когда оценить доводилось
Не мне посвящённый сонет.
И ни для кого не обуза,
Беспечно кивнув головой,
Я, словно ничейная муза,
Ночной улетала Москвой.
И где-нибудь вовсе некстати,
На чьих-то несома руках,
Я слушала о сопромате,
Об опытах на червяках.
И рифмы ко мне приходили,
Качаясь на гребне строки...
Меня инженеры любили,
Биологи и моряки!



Мне представилось вдруг,
как ты женщину клеишь на рынке.
Ты торгуешься с ней
за какой-то кусочек грудинки.
А она раскраснелась,
смеётся, почуяв удачу, –
Чёрный локон
и говор хохлацкий, а может, казачий.
И она тебе дарит
секреты гречишного мёда,
И она для тебя интересна
как жизнь и природа.
Ты диктуешь ей адрес,
зовёшь нынче вечером в гости.
А она, смяв бумажку в карман, повторяет: «Ой, бросьте!»
Твой крутой интеллект,
рефлексию на сутки унявший,
С ней вполне отдохнёт –
с этой Галой, Оксаной, Наташей.
Всё естественно, просто,
и нет никакого цинизма.
Это я загибаюсь
от собственного мазохизма,
Это я далека
от природы, грудинки и мёда,
От случайной любви,
от тебя и, вообще, от народа.



Кого винить тут – Фрейда, Канта ли? –
За хрупкость вечного сюжета:
Он говорил, что я талантлива
И злился на меня за это.
И утекало в эту трещину
Всё, что людьми в веках воспето.
И он прощал меня как женщину,
Но не простил во мне поэта.
Хоть я не знала большей радости,
Чем на него смотреть, немея.
Он мне прощал любые слабости,
Но не простил, что я сильнее.
И он твердил мне о порочности
Моей, меня убитой сделав.
Он думал – есть пределы прочности.
А оказалось – нет пределов!



О чём мне плакать в этом марте?
Мне плакать не о чем давно.
Ни жизнь и ни судьба на карте,
А только лёгкое вино.
И день растаял, и вонзился
Весенний луч в весенний лёд.
«Вон кто-то с горочки спустился,
Наверно, милый мой идёт.»
И после жизни, долгой-долгой,
Прошедшей вовсе не со мной,
Откуда он – в стогу иголкой –
Идёт по улице весной?
О чём мне плакать? Я не плачу,
За счастьем искоса следя.
Идёт – бесспорный, как удача,
С неотвратимостью дождя,
С неумолимостью трамвая,
Плота, гонимого рекой...
Хоть я совсем не понимаю –
Зачем нарушен мой покой?..



                 Сыну Юрочке

Заходятся цикады,
Мигают светляки.
И гроздья винограда
Касаются щеки.
И тихий крымский дворик,
И удочка с веслом,
И шутка в разговоре,
И лампа над столом.
Жизнь в этом очертаньи
Прекрасна и легка,
Как шторка при касаньи
Ночного ветерка.



Да что ещё-то в жизни надо?
Ни мор, ни холод, ни война.
Окно увито виноградом,
И видно море из окна! –
Как знак Господнего участья
Вперёд ещё на сколько лет?..
Когда бы не было несчастий,
Я б счастья не просила, нет.



А женщина, счастливая такая,
Мне говорит, всезнанием пугая,
Что та берёза, и вон тот мужчина,
И Бог на небе – это всё едино.
И я стою, я слушаю, моргая
И ничего кругом не понимая.
Ты для меня – не Бог и не берёза,
Ты – только жизнь живая... без наркоза.
А женщина твердит, всё духом меря,
Что я ещё не утвердилась в вере,
Когда же станет истина близка мне,
Что Бог во всём – в мужчине, в птице, в камне,
То станет всё равно мне совершенно,
Кого любить открыто и блаженно.
...Но пролетая мимо совершенства,
Я выбираю низшее блаженство,
Своей души нисколько не жалея:
Смотреть – как ты уходишь вдоль аллеи.



Какой хороший тихий день.
Какая солнечная лень
Во всём и всюду.
Ребёнок роется в песке,
Собака лает вдалеке,
Душа как будто налегке –
Готова к чуду.
И важно – что жужжит пчела,
Сползает по стволу смола,
Клубника посреди стола
Мерцает влажно,
Что в круге света и тепла
Сгорает прошлое дотла;
А всё, что я пережила, –
Не важно.



С тобою утром распрощавшись,
Тиха, как мудрая змея,
Своих сограждан одичавших
Улыбкой раздражаю я.
Я раздражаю их походкой
И тем, что чувствую весну,
И тем, что извиняюсь кротко,
Когда кого-нибудь толкну.
Им это кажется опасным –
Когда я взгляды их ловлю,
Они становятся причастны
К тому, что я тебя люблю.



«Катя-Катюша»

                            Маме

Песня старинная вырвалась в ночь,
Словно пыталась тоску превозмочь:

«Катя-Катюша, купецкая дочь!
С кем ты гуляла вчерашнюю ночь?!»

Где-то у Мурома лодка плыла.
Спали старинные колокола.

Тихо стояли в округе леса,
А над Окой разлились голоса:

«Катя-Катюша, купецкая дочь,
С кем ты гуляла вчерашнюю ночь?!»

Долго была нам гармошка слышна,
В волнах, запутавшись, билась луна.

И показалось, что с песнею вновь
Ожили Вера, Надежда, Любовь,

Словно России возможно помочь,
Песней прорезав глубокую ночь.



Не о тебе, не о себе –
Об этой улице пологой.
Она спускается к реке,
И – слава Богу.
Зачем ты смотришь так, скажи?
Зачем так грустно?
И на причале ни души –
Светло и пусто.
А солнце мне слепит глаза,
В воде играя.
Нам оставаться здесь нельзя –
Уйдём из рая,
Где на чело не ляжет тень
Сейчас и присно.
Благославляю этот день
И эту пристань,
Где ни врагов и ни друзей,
Где тишь – от веку,
И краеведческий музей
С окном на реку…



Степь затихнет молдаванская...
Век бы воли не видать! –
Только пить с тобой шампанское,
Шоколадкой заедать
И смотреть в глаза знобящие,
Руку прислонив к виску,
Зная всё про настоящую,
Неподдельную тоску,
Что от волчьей одинокости
И вселенской нелюбви.
Я смеюсь над всякой глупостью,
Не раздумывай – трави,
Разговаривай, рассказывай...
Нам друг друга не спасти
Этой ложной, этой разовой
Передышкою в пути.
И боящийся панически
Много нежности отдать,
Ты умеешь так классически,
Так бесследно пропадать...
Никакая я не странная –
Просто судишь по себе.
О тебе молиться стану я
И не только о тебе.
Дай им, Господи, приученным
Души покорять легко,
Избалованным, измученным,
Залетавшим высоко,
Низко падавшим, страдающим,
Как перчатки города
И подруг своих меняющим,
Уходящим навсегда,
Неприкаянным, потасканным, –
Дом, любимую, дитя –
Всем, с кем я пила шампанское,
Шоколадками хрустя.



Как оставить без ответа
Фразу, брошенную залпом:
«Ты пошла бы на край света,
Если я тебя позвал бы?!»
Как же объяснить, мой милый,
Чтобы не смотрел нахмурясь?
Я туда уже ходила –
Постояла и вернулась.



За империю за третию,
Если можешь, помолись.
На античную трагедию
Не потянет наша жизнь.
Там у них – слова высокие
И возвышенная страсть.
А у нас – снега глубокие,
Чтобы выйти и пропасть.
Хоть вселенскими вопросами
Задаются (прав – не прав) –
В каждом кабаке философы,
Пьяный в каждой из канав.
Это жизнь, совсем не дикая,
Просто так заведено.
Очередь стоит великая.
Что дают там – хлеб? Вино?
Сыр голландский? Кашу манную?
Власть Советам? Кислород?
Господи, небесной манною
Русский накорми народ.


Монолог Елены в осаждённой Трое
(из пьесы «Две жизни Париса»)

                            Ире Ермаковой

Афродита – нет суровей плена.
Я в своих поступках не вольна.
Говорят – Прекрасная Елена.
Думают – неверная жена.
Мне теперь уже не будет хуже.
Я о снисхожденьи не молю.
Но, поверь, ведь я любила мужа.
Я и до сих пор его люблю.
Невозможно и необъяснимо –
Страшное я всё же существо –
Но из тех, кто были мной любимы,
Я не разлюбила никого.
Пристально посмотрит Лаодика –
Как её упрёк жестокий тих.
Это может показаться дико,
Но во мне любви не на двоих,
Не на шестерых, не на десяток –
Я сгорать могла бы вновь и вновь!
Человечий век мой слишком краток,
Чтоб растратить всю мою любовь!
И не Менелая гневной кровью
Подняты ахейские войска,
А моей нерозданой любовью,
Вдруг войной прорвавшейся в века.
Вон они – готовясь к бою, встали,
Каждый поднимает по мечу,
Потому что мне любить не дали
Сколько, и кого, и как хочу!
Но когда мы отстрадаем всё же
И когда закончится война,
Обо мне в веках запомнят что же?
Что была неверная жена?
Афродита! Лгунья и актриса,
Сводница, ты ставишь новый риф:
Вижу – за плечами у Париса
Возникает юноша – Кориф.



За печаль, что не вместить,
И за муки, что не меряем,
Бога хочется простить
И не мстить ему безверием,
Даже если здесь, теперь
Вновь друг друга не обрящем мы.
Изо всех моих потерь
Все потери – настоящие.
Но когда с лучом косым
Над пророчеством кукушечным,
Выспавшись, хохочет сын –
Всё мне кажется игрушечным.
И уверена вполне,
И не надо подтверждения,
Что отпущено по мне
Моё местонахождение,
Что не грежу наяву,
Убегая от отчаянья,
Что я с теми жизнь живу,
С кем должна – не со случайными,
Что на голову мою
Ниспадает небо сивое,
Что мы встретимся в раю –
Молодые и красивые!



Он так играет на рояле,
Как будто грезит наяву,
А мне, как в детстве преподали
Искусство, так я и живу –
С тремя аккордами в активе.
Под них на кухне всё споёшь.
Но словно мне глаза открыли,
По телу пробегает дрожь…
И всё становится неважно,
И споры сходят на ничью,
Как на кораблике бумажном
Плывёшь по быстрому ручью:
Сначала просто интересно –
Жизнь, флейта, дудочка, труба;
Но – симфоническим оркестром
Вдруг начинается судьба!
Она вступает там, где нужно –
Где океан принять готов –
И ты теряешься жемчужиной
В такой гармонии миров.
Она вступает мощно, твёрдо,
Боль настигает, как гроза…
Я не хочу! Мне б трёх аккордов
Вполне хватило за глаза.



Я б не завидовала Анне –
Завидовать ей поздновато.
Но! Амедео Модильяни! –
Какая звукопись, ребята!
Какая лёгкая походка –
Монмартр, кафе, береты, блузы…
Какая редкая находка
Для русской утончённой музы.
Художники, эстеты, франты,
Случайные шальные франки.
Д'Анунцио, Бодлер и Данте,
Цитируемые по пьянке.
Абсент, смеющийся в стакане,
Тоска по солнцу и Тоскане,
Набросок, сделанный в подарок,
Где линии, как нити парок…
И – гениальности на грани –
Бессмертным отраженьем в Лете –
Её лицо в оконной раме,
Его шаги в парижской рани –
На всё двадцатое столетье –
Ахматова и Модильяни.



Жизнь ничего не украдёт,
Она однажды всё воздаст вам.
И вдруг такая ночь придёт,
Где время сходится с пространством!

Достать до неба и до дна
Ты одинаково готова.
Ты с тем и там, где быть должна.
И нету ничего другого.

И всё срастается в душе,
И всё вокруг тебе послушно,
И на судьбинном вираже
Ты балансируешь воздушно.

И в кухне капает вода,
А в небесах звезда мигает.
И это слово – «никогда» –
Уже нисколько не пугает.



Жасмин расцвёл и радует глаза –
Ещё какие в мире чудеса?
И божия коровка на заборе,
И прочих мелочей прекрасных море,
Которых раньше я не замечала –
Несчастная любовь мне омрачала
Весь мир. И задохнуться в ней рискуя,
Я воспевала красоту мужскую –
И абрис губ, и контур подбородка…
И я смотрела трепетно и кротко,
Не понимая больше ничего.
Во всех, во всём я видела его.
Но сколько можно? Слёзы и разлука…
Трагедию побарывает скука.
Трагедия становится скучна,
И вот тогда кончается она,
Как будто с глаз спадает пелена.
И вот – другая в жизни полоса:
Жасмин расцвёл и радует глаза.



Встанешь где-то посредине
Жизни – ночью, в октябре –
К лунной припадёшь картине –
Сквозь окошко – во дворе.
Вспомнишь, сколько всякой боли
Было здесь – в твоём дому,
Но не взмолишься – доколе,
И не спросишь – почему.
Пусть оплачено слезами
Всё, чем дышишь и живёшь,
То, что ты уже сказала,
Не задушишь, не убьёшь.
И спокойно, и сурово
Оттого глядишь в окно.
Не обманет только слово.
Только слово. Лишь оно.
Может, это и не ново –
Подводить такой итог:
Не обманет только слово.
Только Слово. То есть Бог.


Елена Исаева.
1. Меж миром и собой. М., 1991.
2. Молодые и красивые. М., 1993.
3. Лишние слёзы. Стихи. М., 1997.
4. Ничейная муза. М., 2000.
5. Стрелочница. М., 2007.