Письмо сродным братьям Владимиру и Борису

Братаны! Сродники из Канска!
Наивность, а не хулиганство,
переполняет Вас, когда
вы на закрутки рвёте Гёте.
В поэзии, что да, то да,
вам разбираться нет охоты.
Сокровища библиотек
для вас, как прошлогодний снег.

Зато таёжный океан
открытой книгой перед вами,
и от Саян до Богучан
дойти с закрытыми глазами
в дожди и снег, что да, то да,
любой сумеет без труда.

Бродяги, братья, брадачи,
берданам вашим косачи!
А бродникам пускай вся рыба!
А бродням таинство осок!
А мне по осени могли бы
прислать брусники туесок.

1956


Саморазрушитель

Я, созидатель-исполин,
я, полумира властелин,
восславил труд и дисциплину.
В гранит преображая глину,
построил тысячу дворцов
для храбрецов и мудрецов.
Но снёс я Храм Святому Сыну,
и сатанинский сплин,
                                        как клин,
войдёт мне в спину,
в тело,
             в душу,
и всё, что сделал,
я разрушу.

1957


Пигмеи

Где-то, где-то в дальних водах,
где-то в синих водах Кана,
меж порогов и на бродах
плещут рыбы-великаны.

А тропой замшелой, росной,
в плечи втягивая шеи,
чтоб казаться низкорослей,
приближаются пигмеи.
Великаны,
                   не плещите! –
вам скрываться глубже надо!
Великаны беззащитны,
а пигмеи беспощадны.

Вот он,
             вот он,
                          с жёлтой прядью,
с бурой кожею надбровья,
подползает тихо сзади,
чтоб окрасить воду кровью.
Зелены глаза, как льдины,
и безжалостны, и строги.
В голубые ваши спины
мягко врежутся остроги.

Покраснели воды Кана
от верховья до низовья.
Не согреют великаны
воду кровью.

1958


Суламифь

Он целомудрию весталок
противостал, библейский миф,
когда во сне я спал, усталый,
под сенью иорданских ив.

В огнём пронизанных кристаллах
себя зеркально изломив,
передо мною ты предстала,
мечта, ребёнок, Суламифь.

О, роза чёрная Сарона,
ты ложе брачное готовь –
любовной страстью покорённый,
к тебе придёт любимый вновь.

Как трубный зов Армагеддона,
как смерть, сильна твоя любовь.

1961–1983


Так что же спрятал, что же скрыл я?
Какой Ангкор и Танаис?
Откинув руки, словно крылья,
я молчаливо нёсся вниз.

Бросают тень хрусталь и лёд.
Я тоже наделён был тенью,
но от неё ушёл в паденье.
В центростремительный полёт.

Тень, отделившись от меня,
существовать не перестала,
и плоская, как простыня,
свои объятья распластала.

...Изломанные руки-крылья
поднял молчащий Алконост.
Так что же спрятал, что же скрыл я?
Он знает. Он меня вознёс.

1962


Первая попытка ухода

Скончался год. Он был неизлечим.
Он съеден заживо болезнью високосной.
А вместе с ним,
                             как крепость из лучин,
под натиском предательства и козней
пал я.
               Но утрамбован шар земной
так плотно, что уйти в него – проблема.
И умудрённый, словно робот Лема,
я встал и притворился, что со мной
всего лишь лёгкий приступ паранойи.
Земля не приняла,
                                 так я приму земное.

декабрь 1964


Глянь:
            гарцует на картонке,
на коробке шоколада
пара крохотных лошадок:
гривы в лентах,
                          ножки тонки,
лакированы копытца,
                                      шеи выгнуты капризно.
Эх! В кибитку прыгнуть,
                                              свистнуть!
и забыться!
                      и забыться...

1964


Бабочка

Она летела. Голова кружилась
так упоительно,
                            так сладко,
                                                  так чуть слышно,
и крылышково кружево прожилок
так гармонировало с отцветавшей вишней!
И ветром сорванные лепестки
так мило-безобидны,
                                       так воздушны...

Ей никогда,
                           ей не узнать тоски
промозглых сумерек и ночи вьюжной.

1965


В городе ломают тротуары –
деревянные тротуары
                                   в деревянном городе.
Под их истлевшим настилом
                                   находят обрывки указов
                                   и дамские шпильки,
и даже монеты с орлами о двух головах:
трупная прозелень скрыла короны,
                                   и клювы,
                                                  и когти.
Но зато трава,
                            которой там больше всего,
совсем не зелёного цвета.

Видишь ломают тротуары –
                                         доски трещат, как рёбра.
Совсем как рёбра.
Их ломают, чтобы проникнуть
                                         в душу старого города.

Возле сонной артерии
                                       сточных канав
можно найти реликвии
                                       очень интересных воспоминаний:
два-три обрывка указов,
                                        дамские шпильки,
даже монеты с орлами о двух головах. Но
больше всего травы,
                                   высохшей, как мозг идиота.
Слышишь, ломают тротуары...
Город гримасничает от боли
                                       и чихает от пыли.
Будьте здоровы!

1965


Существование измерить можно
годами,
            днями
                   и тысячными долями секунды.

...комар раскинул крылья и висит –
                     Мафусаил бессмертный,
комар поёт,
                       но монотонный гимн
преодолеть пространство-время
                       сумеет так нескоро.
Ты, словно в воск,
                               закатан в этот миг.
Он мягок и податлив.
                               что же – вырвись!

1968


...И когда расплываться начнёт
                               грибовидно-багровое пламя,
отпылавши, как факел Нерона,
                                                  в безумной руке,
и исчезнет оранжево-чёрный
                                      туман над полями,
словно маки, посеявши
                                      тысячи тысяч рентген,
когда вал этот огненный
                                      к краю земному подкатит,
всё земное губя,
                               всё живое навек истребя,
ржавый робот проснётся,
                                      и скажет железный лунатик:
– О, создатель, прости,
                                      но ты был недостоин себя.

1977


Памяти моей матери

Последний миг, миг твоего ухода
вечерняя зарница освещает
как отблеск, пронесённый через годы
душевной красоты, которую невзгоды
в горниле горестей страстями очищают.

1989


Шота Руставели

1.
Арагви стремится к Куре
с кизиловых склонов Кавказа.
Ты снова сидишь на ковре,
гранильщик словесных алмазов.

Ты Мафусаила старей,
но светлы и взор твой, и разум.
Душой, устремлённой горе,
ты агнцев и хищных зверей
создатель.
                   И мир твой прекрасен.

Чу! время зовёт тебя в даль!
Зажёг ты последние свечи.
Уже зацветает миндаль,
уже тяжелеет кузнечик.

О, пламя предвечной свечи,
кому ты светило в ночи,
даря вдохновение, тот
в Град Божий сегодня войдёт.

2.
Поэт, пред твореньем твоим
готов я смиренно склониться,
Мы тоже творим!..
                                Но творим,
не ведая что.
                      И сторицей
Всевышний за то воздаёт:
народ на народ восстаёт.

1998


Сегодня грустный день.
мне кажется, что мы
всего лишь ипостась растений.
Притом не лучшая.
И светлые умы
не в силах нас освободить от тьмы –
чем ярче день, тем глубже тени.

Условность и привычка лепят нас,
а мы не замечаем произвола.
И в счастье человек – калиф на час:
Чуть вспыхнул, просиял,
но... вздрогнул и погас.
И мимо, мимо озарённых глаз
летит, как пух от уст Эола.

3 июля 2001


            Крив был Гнедич поэт, преложитель слепого Гомера,
                                                                                                 А.Пушкин

До ночи не удерживай меня,
Я заклинаю, как Уилки Коллинз:
опасен лунный свет, как западня,
безумие на тропах звёздных воинств.

Вглядись: при беспристрастном свете дня
во мне изъянов больше, чем достоинств.
Но всё ж прошу, не отвергай меня –
был Байрон хром, и одноглаз Камоэнс.

Ах, годы, годы... их пересчитать,
пока ты ждёшь ответа, не посмею,
но если я во сне умел летать,
то рухнуть с пробуждением сумею.

Грешны мои желанья и чисты –
пусть Бог простит, и не осудишь ты.

14 июля 2002


Тексты предоставлены автором