Письмо похвальное пуншу

                        Когда поэзия всем льстила без разбору,
                        То пуншу может льстить без тяжкого зазору.

Не право о вещах те, друг мой, разсуждают,
Которы пунш вещей всех ниже поставляют.
В разумных тварях мне несносен сей порок,
Как ни был бы их ум в познаниях широк.
Но ах! без пуншу он есть птица не крылата,
Без пуншу не всегда учёна мысль богата.
Не право думает невежда также тот,
К напиткам всяким кой равно готовит рот;
К пренасыщению единое влеченье
Отъемлет у него о вкусах сих раченье,
И должен из числа людей он быть изъят –
Земля и небо то со мною подтвердят.

     О пунш! душа всего, товарищ людям нужный,
Коль сладок твой союз с лимоном, с водкой дружный!
Позволь, приятель, мне, чтоб здесь я описал,
Сколь должен быть премудр, кто первый пунш создал.
Уста учёных нам немолчно то вещают:
Четыре вещи мир сей зримый составляют;
Число толико же в составе пунша зрим,
Из четырёх стихий мы все его творим.

     Стихия первая, душа всему составу,
Меж нами названа должна быть так по праву
Та влажность чистая, что виноград дает,
А хитра химия потом чрез огнь лиет
И, очищая сим её приятным током,
Творит, что химики зовут духовным соком,
А мы французскою что водкою зовем,
За здравье химиков и винограда пьем.

     Второй стихией всяк по долгу поставляет
Песок, что белизной всяк мармор превышает;
Растущий тот песок, открыл что сладость нам
И лучший сделал торг Канарским островам,
Который конусом искусно составляют,
А просто сахаром все люди называют.

     Стихия третия душистый есть тот плод,
Которому дает климат нежнейший род,
Которой янтарю не уступает цветом,
Меж зеленью дает приятнейший вид летом,
Зимой и осенью для вкусу нужен он,
и общим именем его зовут лимон.

     Четвёртая есть та главнейша вещь на свете,
Что по учёной всей и праведной примете
Родящихся вещей всех матерью зовут
И в Ниле божеством котору турки чтут.
Огнь, воздух и земля Хаоса б не сразили,
Когда бы сил её с своими не сложили;
Она есть влажность та, поящая луга,
Котора красит все зелёны берега,
И смертный на пути когда от жажды тает,
Отраду в ней одной приятну получает,
И часто, зеркалом для сельской красоты
Служа, вмещает их пленяющи черты.

     Се образ пуншевых стихий произхожденья.
Не должно ль славно быть дитя сего рожденья,
Подобен коему в составе целый свет,
И чудно ли, что всяк, его кто изопьет,
Считает мухою слона перед собою,
Когда он целый свет поднял одной рукою,
И только стоило через гортань пустить,
Чтобы такой состав в желудок поместить.
Хотя не спорю я и знаю то неложно,
Что множество таких найти напитков можно,
От коих голова, взяв сильный перевес,
На землю ниспадет от высоты небес;
Но нет таких доброт ни в действе восхищенья,
Какое пунш своим источником дает,
Когда напиток сей умеренно кто пьет;
Все водки, кои мы вкушаем пред обедом,
Имеют при себе обжирство следом.
Пристойность нам дала сей скромный с виду чин,
Что кроме мы столов не пьем из гроздий вин;
Честь пиву делаем на сытый уж желудок,
И всяк, имеет кто хоть маленький разсудок,
Сверх жажды им себя не будет тяготить,
Чтоб ссор каких в кишках и драки не родить.
Но пуншу нет границ, средь дня, или средь ночи,
Или когда по сне едва вскрывают очи:
Пристойность сей закон ему не смела дать
И знала, как его породу почитать.

     Куда с вниманьем взор, куда ни обращаем,
Повсюду чудеса от пуншу мы встречаем:
На землю, на море иль на чины времен,
Повсюду ни с каким питьем он не сравнен!..

     Когда герой летит обиды мстить чрез волны,
Имеет он всегда сосуды пуншу полны;
Пунш на море ему спасенья ставит щит
От той болезни, что столь часто тяготит
Тех, кои по волнам ходить определили
И опытом сие всегдашним утвердили.
Коль явится пред сим героем вражий флаг,
Дух духом пунш скрепит, отымет всякий страх.
Воюя против двух врагов, морских героев,
Против болезней врач, душа пунш средь их боев.
Каких достоин он, скажи, мой друг, похвал?..
Всяк будет с ним здоров, всяк будет с ним удал.
Ни скорбь не нападет в пути морском, ни горе,
И по колено он покажет всяко море!
По правилу сему я смею утвердить,
Что и Америки без пунша б не найтить.
Хотя сопутствием созвездий всех небесных,
Компаса и других наук морских известных
Все в свете сем моря немудрено проплыть;
Но если пуншу где неможно им добыть,
То редкой от чумы морской освободится
И в отчество своё здоровый возвратится.
Коль много пользы мы в морских героях зрим,
Не должен ли быть пунш за здравье их хвалим?
Учён морской герой и окружён смертями,
Он борется с врагом, с болезнью и морями.

     Пунш на море велик и на земли велик,
Согласно скажет всяк – и юный, и старик,
Врачи, пииты все и умны грамотеи,
Что в пунше есть для всех полезныя затеи,
Любовник с дураком согласен будет в том;
А также и друзья, приняв состав сей ртом,
Все скажут, что он им приятну даст беседу,
Лишь только поднеси его сосед соседу.
Но чтоб то доказать, начнем мы со врачей;
Оставя лечущих всех пуншем средь морей,
А сухопутных здесь одних разсмотрим
И тем от моря взор на землю поворотим;
Хотя в врачебных их записках не найдем,
Чтоб был состав такой из них предписан кем.
Но буде всех одежд рубашка ближе к телу,
Зачем же им самим честь пуншу делать смелу,
Коль пользы нету в нём?.. а практика в ответ,
Что пунша всех лекарств в простуде лучше нет.
Не всякому вскричать… большой однако ж части,
Вот им ответ, мой друг, и весь предел их власти.
Не думаю, чтоб ты врачей был суевер
И в пунше б не искал от сей болезни мер.

     Природа требует сама сил за утрату
Сторонней помощи пристойныя в уплату,
Ученьем скрашена, понятна голова
Без пуншу бы была прямая лишь сова;
Не глупо ль, работав и день и ночь главою,
Не прохладить её пуншевою росою,
Котора ссохший мозг сей влагой оживит
И с лихвой прежния все силы возвратит.
Когда Пиитов жар с летами изчезает
И с трудностию вверх Парнаса возлетает,
Пунш может мысль его ослабшу окрылить
И жар природный в нём собою заменить.
А часто и младый во пунше ищет сласти,
Ослабши песни зря в себе к предмету страсти;
Разливши в их крови весёлый некий жар
И в нежный мозг подъяв тончайший тёплый пар,
Всё в слабых чувствиях собой пунш оживляет
И всё, что вобразит, как на листе являет.
У них, коль захотят, так карла великан,
А меней воробья бывает пеликан.
Пред ними скачут все и холмы, и дубравы,
Пред ними ада зрак, и райския забавы
И, словом, с пуншем всяк ослабший стиходей
Есть сильный древних лет в твореньи чародей.
Заставит ветвями древа он обниматься,
Руками все моря промеж собой плескаться,
Заставит Понт реветь украинским быком,
Юпитеру велит накрыться колпаком,
Молчать вдруг повелит на Норде ветру люту,
И только потому, что пунш с ним в ту минуту;
Или захочет тон суровой он спустить,
Стакан один ему лишь стоит не допить;
Построит в воздухе блестящи замки златы
Иль изумрудныя на дне морском палаты
И росу в жемчуги на листьях превратит,
Леса дремучие на камнях возрастит,
В долинах разольет из луж ручьи сребристы,
Пастушку позовет под ветвия тенисты
И будто в веществе с ней нежится, сидит,
Целуется и всё как страстный говорит.
К геройству ль обратит всё пылкое вниманье,
Вдруг чувствует в себе другое волнованье.
Средь боев зрит себя и тех в живых зрит там,
Что в сказках лишь одних известны были нам.
Черты их знает все, во всём им сострадает,
Уста их самыя своими оживляет,
И словом, пунш есть тож, что ток Кастильских вод,
Под именем таким его тот чтил народ,
Которой мудрости столицей почитался,
В чём ныне целый свет с охотою признался.
И спорить в том нельзя, всяк ясно видит сам,
Что целая река лилась Кастильска там.
Но если б не было столь мудрого состава,
Безвременно могла б упасть пииты слава
И прежде смерти бы он горько умирал,
На слабость сил своих с мучением взирал.

     Я много славных здесь пиитов бы представил,
Которых чудный пунш в творениях прославил,
Которы против бурь и в самой сильной гром,
Летая вверх туда, стоит где солнцев дом,
И ниспускаясь вниз, уму для бодрой неги,
Давали на пути стаканные ночлеги.
Но избегая чтоб невежды мрачный ум,
Не сделал чести их каких противных дум,
Оставлю петь о том. Но всяк довольно знает,
Что ныне для того иной стихи марает,
Чтоб право получить, оставивши стакан,
Влезть по уши всему в налитый пуншем чан;
А в случае таком, подобно Фаетону,
По грозному стихий в сем нектару закону,
Повержен без ума и без строки стихов,
Лежит под тяжестью постыдных сих оков,
Не зная укрощать он буйность жадной пасти
И следуя одной к безумью низкой страсти,
Не вверх на небеса, но в пропасть вниз летит,
Не бодрствует умом, но чувств лишася спит.

     Но от пиитов здесь на всех нас обратимся
И в случаях других мы пуншу подивимся.
Когда светило дня, отрада тварей всех,
Лишает летних нас приятнейших утех,
Природа пред зимой суровою мертвеет,
И быстрой ручеёк невольно леденеет,
Долины кроются под хладной сединой,
И нужде токмо там дороги есть одной;
Все домы кутают, погоду зря столь грубу,
И всем тогда вещам предпочитают шубу.
Но равной участи всем смертным не дано,
И щастие не всем на свете сем одно:
Иные над собой владеют властно сами,
Другой не господин во веки над ногами,
Когда охота сесть, итти тогда велят,
В том равно и зимой жестокой не щадят,
Хоть с хладных облаков и град и снег валится,
Иль мразный купно вихрь во ярости крутится,
И к большей всех беде дорога хоть гладка,
Но и овчины нет на плечах лоскутка,
Коль быть тогда должна ужасна нам погода,
Когда и люди все возстали, и природа!
Пунш может и тогда отраду сладку дать,
И должно пунш вину тогда предпочитать:
Два разных где огня искусством съединенны,
Там две и теплоты явятся сопряженны,
Согреет сердце пунш и дух возвеселит,
И против всех сих бурь подаст нещастным щит.
Забудет всяк бедняк, что шубы не имеет,
Как ни был бы велик мороз, не охладеет.

     Сколь пунш полезен нам зимою на пути,
Не меньше можем тож и дома в нём найти,
Зима лишь на поля, то в домы скука входит,
И больше всяк во тьме часы свои проводит.
Едва заря взойдет от дальных к нам лучей,
Уж ищем мы во тьме отрады от свечей,
Тогда друзей он всех в беседы собирает
И зиму всяк при нём мгновенно забывает.
При нём приятна ночь заменит скучный день,
И светом скучная ночная будет тень.

     Среди зимы служа для смертных пунш утехой,
И летом никогда не может быть помехой.
Нет нужды к дальним нам доводам прибегать,
Чтоб должну пуншу честь в дни летние отдать;
Почто от стран чужих и дальными путями
Искать того, что здесь мы видим пред глазами?
Петрополь целый в том свидетельствует нам,
Когда гуляем мы по здешним островам.
Хотя природа там все силы истощила
И всех приятностей престол возстановила:
Старик, едва зимы несносныя избег,
Спешит вкусить от сих ея роскошных нег,
Он как бы нову жизнь во всём там получает;
Младенец там глаза свои увеселяет,
В природе и для них всегда утеха есть;
Девицы все бегут тогда веночки плесть;
И юноши летят Венере храмы ставить:
Но остров всем бы сим не мог себя прославить,
Когда бы пунш своей там власти не имел;
И остров без него скорее б опустел.
Без спору всякому довольно то понятно,
Что лето теплотой для стариков приятно,
Два лета в пунше он веселом ощутит
И охладевшу кровь два раза оживит.
Младенец есть забав всегда охотный зритель,
Свирелей, песенок и разных игр любитель,
Забав сих множеству обязан пуншу он,
Всем играм пунш дает на острову закон;
А юноша, когда в любови страстной тлеет,
Любви открыть своей красавице не смеет,
Хоть остров и подаст случай к свиданью с ней,
Но робость разрешит пунш силою своей.
И вы, красавицы, хоть пуншу не вкушайте,
Честь должную ему со мною здесь отдайте;
Побед приятных он умножит ваших звук:
Он тож, что древле был Купидов славный лук,
А ваши прелести суть те златыя стрелы,
От коих редкия сердца бывали целы.
Не боле ль пунш собой природу всю живит?
Не боле ль остров им Крестовский знаменит?
О Невския струи! и вы когда б гласили,
Мою бы истину с восторгом утвердили.
Не часто ль в вашу честь усердные жрецы,
Иль просто их назвать, веселые гребцы,
При пунше гимны вам согласные певали,
Как вёслами ваш ток спокойно разсекали;
Текли б конечно вы всегда без торжества,
Когда б пловец не знал в нём сладка естества.

     Но что я ни сказал, сказал для пуншу мало,
Здесь только похвалы ему одно начало.
Кто боле вкусу в сем иметь напиток мнит,
Тот слабость сил моих своими заменит.
Письмо я здесь моё, мой друг, окончеваю;
Тебя защитником сих истин поставляю:
Несовершенна ль вещь пред всеми в свете есть,
Что может с пользою веселие принесть?


Павел Икосов.
Игра стихотворческаго воображения, или Письмо похвальное пуншу к господину N. от приятеля его с приобщением песни масленице в Санкт-Петербурге. СПб., 1799.