 |
||||
|
Я и первые живые существа на Земле По мнению ряда учёных, первые бактерии на Земле появились из космоса вместе с метеоритами. Это было очень давно. Летел, пробиваясь между комет, Один небольшой метеор. Казалось, конца путешествию нет, Казалось, бескраен простор. Герою не страшна угрюмая мгла, Малютке не страшен мороз. Природа его задержать не могла – Он миру бактерию нёс. И он долетел и упал в океан, Стряхнув серебристую пыль. И ветер – могучий силач-великан – На волнах его прокатил. И с ним подружилась в пучине бесплодной Одна небольшая волна, И смыла своею водою холодной Бактерию в море она. А дальше? А дальше что было – известно – Ведь только им дай начать, И вырастет жизни растенье чудесное И будет веками торчать. А эти – которые первыми были – Посланцы далёких миров, Бактерии, что в океане поплыли – Венец межпланетных даров? Что с ними? Кто ими заведует ныне? Об этом нельзя промолчать. – В тиши кабинетных нескладных уныний – Я должен их изучать. И хоть мне приятны полёты в эфире И радует глаз звездолёт, – Уж лучше б они оставались в том мире, Откуда пускались в полёт! Публикуется впервые Дождь в зоопарке Лужи взрывались. Дождь нарастал. Улица паром лоснилась. Огромная, Пасмурная, Пустая, Такая, как в детстве снилось. Случайные, Мокрые, Нерасторопные Жались у стенок, Лезли под арки, А я, Не имея достаточно опыта, Пытался От ливня Спастись в зоопарке. Клетками, Вольерами И озером Встретил весь промокший Зоосад. Гамадрил С блестящим задом розовым – Всё такой – Как десять лет назад. Слон Ушастый, Тихий, жалкий, Серый. Жмется к прутьям Весь облезлый Лев. Под дождем Тоскует Царственная серна, От воды и грязи Заболев. И как я У клеток И загонов Вспоминаю Прошлое острей, Так, наверно, Вспомнил В дождик Конго Весь облезлый Бывший царь зверей. И угрюмо Провожая взглядом, Вверх летящего Счастливого Орла, Лев жалеет В клетке зоосада, Что его Не тронула стрела. Дождик кончится, И солнце летом Будет греть Приветливо И жарко… Я забуду ливень Зыбкий этот… Но не льва В загоне Зоопарка… Публикуется впервые Памяти Вертинского Крутится жёлтая вьюга, Вьёт, завивает пурга. Изредка ветер с юга Чуть ворошит снега… В эту холодную пору Вспомнить всегда хорошо Тёплый приморский город И отдохнуть душой. Вспомнить луну в океане, Жар вековых пустынь И пожалеть, что с нами Кто-то не так поступил. Что не могу я в Сахаре Фрески на камнях искать, Ползать по дну морскому, Конго сворачивать вспять… Вспомнить зелёные зори И золотые лучи, Сгустки кораллов в море, Голос слона в ночи. Ведь хорошо на шхуне Мчаться бы в дымку нам, Встретить в далёкой лагуне Бегущую По Волнам… У Острова Счастья навеки Якоря кинуть трос, Чтоб опустить мне веки Туда прилетел альбатрос. 6.9.1957 Публикуется впервые Я дышу, я пишу, на бумагу летят моего настроения строчки… Их же не было – Где же я взял напрокат Эти фразы, кавычки и точки. Это словно роса на узорах цветов – Налетела, упала, осела, Вот и день за росою примчаться готов – А откуда – не в этом же дело! [Гусев 1997, с. 6] Моя речка Моя речка Значительно меньше Оки. Она тихо течёт, Извиваясь в кустах. Не стоят на её берегах маяки – Их ни разу не видели в этих местах. Моя речка Нигде не впадает в моря, Она зыби свои Дарит тине и зыби болот, Не бросали на ней Корабли якоря – Она мимо лесов и полянок плывёт. Но у речки моей Есть своя красота: Когда солнце бросает Свой взгляд из-за туч, Мимо тихих кустов Проплывает мечта И уносит зелёный Единственный луч. Моя речка Несёт свои воды вперёд Мимо сказочных, Полных чудес берегов, И я вижу в воде её Стаявший лёд Древних гор и синеющих Вечных снегов. Публикуется впервые Темно. Затворены все двери. И коридор почти непроходим. Но всё равно я буду ждать и верить, Искать и находить тебя среди гардин. Разбросаны иголки, нитки спутаны, Напёрсток укатился под ковер. Откинь заботы и представь нас утками Среди туманных тинистых озёр. Представь – и сразу – лето в окна кинется, Ныряй и пей, и клювом рыбу рви. Смотри – стрекозы серебристо-синие Висят на лезвиях отточенной травы. Давай нырять, как можно глубже, рядом, Давай летать и вспугивать стрекоз, – Блестят у селезня зелёные наряды, И крепок у матёрой утки нос. Так будем утками. Ну, на год лишь, не больше. Обманем всех и улетим на юг – Мы будем мчаться где-то над Подолией, Оставим дома глупеньких подруг. Обманем? Или ты не согласишься? Дела и дети, дом и огород… Всегда вот так – к чему-нибудь стремишься, Оглянешься – и полон день забот… Пусть будет так, отделаемся шутками И ляжем спать… Но может быть всерьёз Во сне мы станем маленькими утками И полетим в края далёких звёзд. Вариант публикуется впервые Пусть продают рубины – Усладу пышных дам, Тебе на именины Другой подарок дам. Его за восемь тридцать Я в лавочке куплю, Не будешь ведь сердиться – Ты знаешь – я люблю. Примчится месяц зимний, Твой месяц, твой денёк. Зажгут на именинах Двадцатый огонёк. Ты будешь в белом платье, Ты очаруешь всех, И очень, очень кстати Твой детский ясный смех. И к этому событью, К большому октябрю Тебе, уж так и быть, я Флакончик подарю. Зелёненький флакончик Из прочного стекла, И я хочу, чтоб очень Его ты берегла. Там не духи с помадой И не одеколон – Там белая громада, Там южных ветров стон. Растаявшую льдину Бушующих морей Тебе на именины Дарю я в октябре. И пусть стоит, солёный, Под лампой на столе Твой океан влюблённый В зелёненьком стекле. [Гусев 1997, с. 12–13] Он здесь, на зелёном поле «Умер… Федотов… Майор…» Застыл над газетой в горе я. Из траурной рамки, в упор, Смотрят глаза Григория. Мне скажут, возможно, с насмешкою: «Ода на смерть футболиста?» Не надо этого смешивать С криками, давкой и свистом. Это не то. Мне просто Вспомнился стадион. Парни высокого роста Играют в футбол. И он. Вы помните ведь, не правда ли, Это чувство огромное, Чувство весенней радости, Единственное, стадионное? И бурного марша фразы? Да, на трибуне, поверьте, Никто, никогда, ни разу В жизни не думал о смерти. И вот эти строчки скудные. Ушёл, отыграв, отработав. В это поверить трудно: Умер Григорий Федотов. Да нет же! Федотов с нами, Здесь – на зелёном поле, Здесь – на спортивном знамени, Здесь – в советском футболе. Радостью, солнечным светом Зовут площадки и корты. Жизнь! Именно в этом Сущность нашего спорта. И если прямо в ворота, Мяч на ходу обработав, Форвард бьёт с поворота, Скажем: – Это Федотов! 1957 [Гусев 1997, с. 15–16] Апельсины Кто-то купил на рынке жёлтые апельсины. Поставил в большую чашку под лампочкой, на столе. Они заблестели мильоном клеточек-точек-росинок, Напомнили что-то далёкое, летнее в феврале. А ночью ветер из форточки донёс апельсиний запах, И сны ворвались внезапно, будто взломали дверь, Приснились лохматые пальмы, фламинго и жёлтые цапли, Приснились бананы и манго, песчаные дюны и прерии. Примчалась из далей сонных сказка о трёх апельсинах, На жёлтом ковре-самолёте из обломков принеслись – Добрый чудак Панталоне, Бригелла и Труфальдино, И, всё перепутав, явился оранжевый Рейнеке-Лис… Вот что наделали жёлтые, лежащие ровной горкой, Посланники дальнего юга и ласковых синих небес, Такие иссладко-кислые… И всё же, чтоб не прогоркли, Придётся, наверно, проснувшись, их утром за завтраком съесть! 6.11.1957 [Гусев 1997, с. 11] Речные трамваи! Речные трамваи! Вас тоже приносит май. Найдётся ли кто-нибудь, нет, едва ли, Кто не любит речной трамвай… Тихое, сонное состоянье, воздух от речки пьян, Город оранжевыми огнями катится сквозь туман… Сказочный свет из воды навстречу сулит впереди чудеса, Вечер, накинув туман на плечи, шлёт свои голоса… Вот хрипловатым голосом поёт, шуршит патефон. Две девушки спорят, шепчутся про капрон. – В Америке дом из стекла и стали… – Говорят, у нас Стали силон выпускать… Бросает в воду жестянки джаз. – Холодно стало, накройся платком, смотри, огни и огни… – Силон красивый. – Потом учтут эти дни, Когда ты дежурила. В санаторий Уедем до сентября. – Я бы хотела увидеть море… – Ожерелье из янтаря… – Смотри – фонари колоннами Уходят на дно реки, Колонны рядами стройными Дробятся на огоньки… – Говорят, двухэтажный, огромный, Мост намечают тут… – Ей подарили силоновые… – В Брюсселе тюльпаны цветут… А воздух становится даже не пьяным, а вовсе поёт соловьём, Он становится чёртиком окаянным, смешанным с серебром, Весенней водою всё в мире пахнет, он мой и всех, этот май… Наверное, каждый, Конечно, каждый Любит речной трамвай! [Гусев 1997, с. 9–10] Пьяные люди Было светло. И на сквере, под окнами, пели какие-то люди, предпразднично пьяные. Люди, которые в праздник верили, которые не были вовсе буянами… Пели… Дрожали от песен стены. Песня, как стон, проносилась в окрестности. Жалкие звуки были рассеяны, выброшены, скомканы… Неизвестные грустные, слабые люди пели, пели пьяными голосами, пели о том, что они не успели, пели о тех, кем они не стали… Слабые, пьяные люди в садике долго под окнами пели… 1959 [Гусев 1997, с. 18] Я – между двух миров… Сомненьями я полон, стою на междуречье – Мир детства с юностью моей Пришёл в противоречье. Я не могу – и в этом есть ответ – Преодолеть извечное различье, так, как не может же преодолеть Заика своего косноязычья. Наука – царство стоиков и воли. В ней жизнь одна – ничтожное звено, И жрец науки – раб её, не более, В ней быть лишь продолжением дано, Участником огромного процесса, Простым сотрудником дыхания Земли. И до такого страшного прогресса Её безвестные герои довели. А я не подхожу… Пишу вот так стихи я, Летаю в облаках, от музыки дрожу. Да! Мир науки – не моя стихия. Не подхожу. 19.9.1957 [Гусев 1997, с. 46] Слоны на крышах В.П.Скулачёву Так было… Однажды на крыши домов Внезапно спустились Тысячи жёлтых слонов. Так было! Не помните? Жалко… Слоны Были прекрасно на крышах видны. Их звали на землю: – Идите, слоны, Вы нам в зоопарках Ужасно нужны. Другие кричали: – Там нету слонов, Не верим мы в магию И колдунов! Но были слоны. И на землю они Совсем не хотели идти. На крышах домов И под светом луны Им нравилось больше пастись. И люди, Смеясь, отступили. Сильны И стойки на крышах остались слоны! [Гусев 1997, с. 47] Это трудно… Ну так что же. Я готов и через силу, Забывая о ничтожном, Говорить с людьми о милом… О любви и об улыбках, О весёлой детворе, Об аквариумных рыбках И охотничьем костре. Ведь повсюду на бульварах, Площадях и в поездах, – Вижу разных – лысых, старых, Аккуратных и нерях. Вижу грустных почтальонов, Отстающих учениц, Первокурсников влюблённых И усталых проводниц. Все они – я это знаю – Любят лес и любят сад, Выходные, праздник Мая, Любят маленьких ребят. Умиляются цыплятам, Не хотят знакомым зла, На войну идут в солдаты И не прочь сыграть в «козла». Им не надо каждой ночью Думать: «Быть или не быть?» Ночью спят. И очень-очень Любят жить. Ну просто жить. [Гусев 1997, с. 48] Куриная слепота Лютики – жёлтые плотики, Милые обормотики, Вы плывёте весной По промокшим лугам, Вы весенний встречаете гам, Вы встречаете первых шмелей На просторах зелёных полей. И о вас, о созданьях весенней мечты, Ходят слухи насчёт слепоты. Будто вы – Дети травы – Способны людей ослепить, Способны детей отравить Своей золотой желтизной, Такой желтизной неземной. Лютики! Жёлтые плотики! Дети зелёной травы! Я знаю – это не вы – Причина ночной слепоты. Это, хитрое солнце, ты Собрало в них свои огни, Чтоб боялись мы темноты, Чтоб служили тебе они. [Гусев 1997, с. 49] В лесу Как тысячи длинных Кощеевых рук Протянул паутину По лесу паук. Зверьё просыпается. Лес сгоряча Бросается Шишками ёлок сплеча. Повсюду комар, Он лесной д'Артаньян, И колет, и рубит, Удачлив и пьян. На ёлках в лесу Кувыркаются белки, Бросая иголки – Лесные опилки, Лес сходит с ума, Не в своей он тарелке, В нём жарко и колко, Как в душной парилке. Влетел, Весь зашубленный, Вымокший шмель – Он землепроходец Из дальних земель. И хочется мчаться Сквозь сучья и ветки, Добраться до вырубки, Выйти из клетки… Но всё-таки весело В этом лесу, И пусть он щекочет Пыльцою в носу! Щебечет и вьётся Лесное зверьё, В лесу затихает Отчаянье моё! Всё это – От солнца, от ветра и света, Ведь это же бабье (Вы вдумайтесь!) Лето! [Гусев 1997, с. 52–53] О сенбернарах Скажите, почему у сенбернаров Такая продолжительная жизнь? Быть может, каждый сенбернар Кому-то нужен, А для других, беззлобный, он безвреден? Но это всё из области догадок, Я знаю мало о породе сенбернаров. И даже, может, вследствие незнанья Преувеличиваю возраст сенбернаров. Мне только кажется, Без всяких оснований, Что очень долгий век у сенбернаров. [Гусев 1997, с. 56] Решая шахматные задачи, Я стал вдруг шахматным королём. Тридцать две клетки, в которых я что-то значу, Расчерчены белым мелом и чёрным углём. Моё королевство призрачно, но в нём поклоняются мне! Пешки меня любят. Мой покой охраняет офицер на лихом скакуне. А за граничною линией, выстроенные в ряд, Мои дорогие противники нахмурившиеся стоят. Есть у меня королева. Могу объявить войну, Но царство моё – химера – подобно обману и сну. Зачем мне пустые клетки, расчерченные углём? Мне наплевать, что пешки довольны своим королём. Пусть шах – под ногами зыбко. Пусть торжество врага. Реальна только улыбка, Земля и на ней снега. [Гусев 1997, с. 54] Победитель Там на террасе он повис Над бездной жёлтый лист. Но ветер крикнул: «Оторвись!» И лист сорвался вниз. Упал он в снег и глубоко Дыханье затаил. Решил он победить покой, Храня остатки сил, Пришла весна, растаял снег, И он увидел свет. Как победивший человек, Был лист суров и сед. Была весна. Туда, где жил Когда-то жёлтый лист, Текла путем древесных жил Питательная слизь. А он на дерево смотрел И ждал, что будет он – О победителя удел! – На ветку водружён. Но ветер – ветер был таков – Весну встречала тишь. Шум пробивавшихся ростков Её тревожил лишь. И понял лист опавший вдруг – Туда, где он плясал, Туда, откуда дятла стук, Туда, где майский жук – На старый дуб, на старый сук, Туда, где солнечная пыль Струится иногда – Он это вдруг сообразил, – Туда – Он не вернется никогда. [Гусев 1997, с. 21–22] Всё сбудется. Имейте лишь терпенье. Пройдут года, и вот тогда, увы! Признанье, опыт, вес и положенье В обмен на молодость приобретёте вы. [Гусев 1997, с. 50] Очень трудно думать об этом, Сколько страшных промчалось дней… Вновь весна, скоро будет лето, – Я хочу написать о ней. О моей бесконечной Маше, О бездонных её глазах, О тоске бесконечной нашей, О её последних слезах… Я стихи написал в Берлине, Где недавно мы были с ней, А в Москве с родными моими Я прочёл ей на сорок дней. Где ты, Маша? В какие дали Улетела от нас впотьмах? Мы давно тебя не видали, Если видим, то только во снах… Ни ответа и ни привета, – Только голос шуршит в мозгу… Помнишь, спрашивала – «Будет лето? Будет лето?» – Я не могу… И тогда я не мог ответить – «Будет лето. Я буду тут. И на свете, на этом свете Все цветы опять расцветут». Я тебя у часов на Алекс Подожду, как недавно ждал. Прибежала, успеть старалась, – Просто поезд твой опоздал. Улыбнулась мне виновато – «Волновался?» Но ты была! Как же счастлив я был когда-то! А сегодня ты не пришла… Не мелькнула в толпе, где люди, Тонкой веточкой там, вдали… Жду напрасно. Тебя не будет. Дни счастливые все ушли. И осталось на вечную память Твоё простенькое «пока». Так прощалась со всеми нами, И неловко твоя рука (Та последняя, что осталась), – То ли с нами взмахом прощалась, То ли слёзы стирала с глаз… Машенька, прости всех нас! [Гусев 2006, с. 66–67] Внук мой Митя, пройдут очень быстрые годы, – У тебя будет дочь, если только тебе повезёт. Поначалу она – бессловесное чудо природы И причина бессонных ночей и забот. А потом, когда вырастет, станет серьёзной и строгой, Тебя будет любить и тобою гордиться слегка, Будет ждать твоих слов, провожать тебя в путь и дорогу И, прощаясь с тобой, говорить тебе тихо «пока!» И, я знаю, однажды она тебе скажет очень важные и непростые слова. Ну, а так… – будет песенки петь, что-нибудь свяжет, И напишет стихи, если выпадет ей горевать. Вы с ней станете очень большими друзьями. Хоть из разных миров-поколений пришли. У вас будет собака, любимая вами, И видение внуковской вечной земли. Я пишу так, как будто бы вас уже двое. Но ей надо родиться, пусть только тебе повезёт. Назови её Машенькой, если случится такое. Она будет счастливой и долгую жизнь проживёт. 11 декабря 1999 Поезд Берлин–Москва [Гусев 2006, с. 68] Шлёт вам лучезарный рапорт Миша, Скупо улыбается Вадим. Из песни народных академиков Человечество – это множество. Это тысячи тысяч в вечности. Это лучший пример невозможности Понимания бесконечности. [Гусев 1997, с. 40] Биофаковцам Пусть вкралась в списки биофаковцев неточность – Не все пришли, забыт иной собрат, – Но мы собрались. В чём же наша общность? Что наши общие легенды говорят? Ведь мы, поверьте, – разные растенья, Из разных мест, из разных зон и стран, Не совпадаем сроками цветенья, В одном саду порою тесно нам. И иногда встречаясь, пробегая, Мы говорим не важное, не то, – Так в чём же общность, в чём же суть иная, Чем сущность списков, сроков, возрастов? Возможно, есть она в воспоминаньях О лекциях, о разных чудаках, Что их читали нам, не понимая, Что мы не слушаем. Возможно, это так. Быть может, общность в сказочных рассветах У тлеющих задумчивых костров… Но знайте! Общность всё-таки не в этом, Она в другом. И приговор суров! Есть общность судеб и предначертаний – Участвовать в иных, больших делах, Раскрыть для нас запрятанные тайны И победить внушённый кем-то страх. Но это тоже всё потом растает И утечёт, как талая вода… Уж мы-то знаем всё про то, что с нами станет, – А биофак – вот это навсегда! [Гусев 1997, с. 60] ЛИТЕРАТУРА: Гусев 1997 – Михаил Гусев. Избранное. Серия «Второе призвание». М.: Биологические науки, 1997. Гусев 2006 – Михаил Викторович Гусев. 1934–2005. / Сост. сборника Г.Н.Болдырева, Е.С.Лобакова. М.: ООО «Макс ПРЕСС», 2006. Киташов 1998 – А.Киташов. Профессор Гусев. Жизнь или человек // Российский Кто есть кто, 1998, № 1, с. 98. Электронная версия. |
|
||||