Поэзия Московского Университета от Ломоносова и до ...

Когда придёшь в твои покои,
То видишь всё, как бы во сне:
Из кожи с золотом обои,
Барон Брамбеус на окне.

Ты здесь живёшь отдельным миром,
Здесь наяву твой длинный сон,
Тебе наш век виденьем сирым
В небытие перенесён.

Твой мир прогрессом не затронут,
Ты грезишь старым, дорогим,
Твои мечты лишь в прежнем тонут,
Ты прошлый век зовёшь своим.

И веет старыми веками
С твоих завешенных окон,
И отшуршавшими шелками
И тёмным золотом икон.

За рамкой пыльной, на картине
Пастушки за витьём венков.
Нет электричества в помине
И телефона злых звонков.

Поднос на столике, кофейник.
На ножках чашки золотых.
Какой-то любящий затейник
Цветы нарисовал на них.

И мнится: Чацкий, осторожно,
Ступая мягко по коврам,
Придёт за Софьей, мучась ложно,
Кидая взоры по углам.

Или часы, в тени карниза,
Пробьют, молчанье нарушив.
Их заведёт шалунья Лиза,
Свечу с рассветом потушив.

Какая горькая утрата.
О время «Горя от ума».
И борется с лучом заката
На тёмной коже полутьма.

И покидая эти были
Иных времён, иной молвы,
Услышишь вновь автомобили
На красных улицах Москвы.

1921

                         Это сделал, в блузе светло-серой,
                         Невысокий старый человек.
                                             Н.Гумилёв. «Костёр»

Пробил час, и старая Россия
Повернулась красным колесом. –
Не приход обещанный Мессии
Это был, и не намёк о нём.

То народ-титан распутал сети,
Без труда, как ворох паутин,
И шутя сломал тиски столетий,
Всё сметая на своём пути.

Был он мастер «ремесла святого» –
Офицер последнего царя –
С помощью отточенного слова
Обо всём стихами говоря.

Но погиб, посту не изменяя,
Сохраняя твёрдость до конца,
Ничего врагам не выдавая
Мускулами своего лица.

И рабочим старым отлитая
Пуля просвистела не с холмов,
Не к Двине, а, гулко замирая,
У холодных невских берегов.

Он упал на влажный пол сарая,
Окровавлен, бледен, недвижим,
И в глазах померкших – вестник рая –
Промелькнул крылатый серафим.

Не в побоище на поле бранном,
Не с победой при звучаньи труб,
А в столице северной туманной
Замерла улыбка мёртвых губ.

Так он кончил с верой и надеждой
Свой недолгий, плодотворный век.
Это сделал в кожаной одежде
Зачерствелый, злобный человек.

1922

                                        Густаву Шпету^*)

Должно быть обезумевший портной
Скроил меня потомству в назиданье,
Чтоб грубое моё существованье
С тех пор отягощало шар земной.

И вот – угрюмый, зоркий часовой,
Я над Землёй застыл, как изваянье,
Чтоб пенью птиц внимать и слушать ржанье
Коней, бегущих к влаге голубой.

Чтоб всё познать как маги и факиры,
И песен злых просить у нищей лиры,
И петь в закат, пылающий вдали.

А по ночам, старея год от года,
Как в детстве, слушать древний бред Земли,
Запоминать твой дивный лик, Природа!

1923

Наследие

Мы пасынки Европы с давних пор,
К её груди прижались, как щенята,
Наш жребий брошен, и глядит в упор
Беззубый призрак будущей расплаты.

Но горькое чужое молоко
Нам с каждым годом и родней и слаще,
И всё же, в путь пускаясь далеко,
Мы юность жизни вспоминаем чаще.

Мы вспоминаем – и нередкий день
Являет запись о былых молитвах,
О зареве хазарских деревень,
О силе духа в рукопашных битвах.

А лихорадку варварских телег
Не вылечит Петрово начинанье –
Лишь утром выпадает первый снег,
И детское сильней воспоминанье.

1924

Н.Д.^*)

Мы жизнь свою творим скупой и тёмной,
Под ветхой кровлей делим страсть и сон,
Наш дом надолго памятью огромной
И снежными пластами занесён.

В сухих ветвях запутались вороны
И карканьем тревожат тишину,
Вокруг метель и ветра плач и стоны,
А песню не услышать ни одну.

Свою судьбу, ослепшую с годами,
Мы наизусть запомнили давно,
И припадать горячими губами
Нам к полной чаше счастья не дано.

И не уйти к солёным синим водам,
Туда, где день как ветер – жгуч и крут,
Где не для нас таким тягучим мёдом
С ночных небес созвездия текут.

1924

Падучих звёзд серебряные нити,
Мильоны вёрст бегущие в секунду,
Короткими и быстрыми стежками
Останутся в расширенном зрачке.

И звук зерна, из высохшей пшеницы
Упавшего на высохшую землю,
Рождает мысль о пройденном пространстве,
Не смеренном за краткостью его.

Так призраком испуганные кони,
Взлетев над бездной, в эту бездну канут,
До гибели познать не успевая
Мгновения, влекущего на дно.

1924

Кремлёвская набережная

                            Сергею Шервинскому

Тогда ещё закат был розов, а луна
Оранжевым плодом таилась за домами,
И смутной вышиной владела тишина,
И вышина сливалась с нами.

Исполнен музыки и страждущей тоски,
Когда душа пуста и только чувства полны,
Я набережной шёл и слушал плеск реки,
Закатом тронутые волны.

И башни древние, и дальняя гроза,
И камень, в сумраке залёгший у дороги,
И встречных девушек прозрачные глаза,
И резвых муз босые ноги.

1926

                        Н.М.Подгоричани^*)

Мы знаем, нам дана тоска
Затем, что с нею плоть покорней,
И – тщетно бьются сквозь века
В подземной судороге корни.

Продевши руки сквозь кору,
Презрев своё благополучье,
Мы прорастаем на ветру –
Обугленные ветром сучья.

Мы песни дикие поём,
И прошумим, и прожелтеем,
И только с места не сойдём,
Соискушаемые змеем.

И в тёмный смысл добра и зла
Впиваясь острыми зубами,
Мы видим – влага потекла,
Но задержалась меж губами.

И чёрных яблок естество,
И чёрных листьев трепетанье –
Мы сохраняем для того,
Кто наше чует прорастанье.

Кто не забыл, что тайный сок
Всегда поит слепые корни,
Что им – и горький дух высок,
И низменная плоть покорней.

1928

Богаевский^*)

Природа чувственна, но, мужествуя, Смерть
К себе склонила лик Тавриды,
Довлеет вечности – и каменная твердь
И гробовые пирамиды.

Тая свидетельство о сумрачной борьбе,
Залегшей в пропасти глухие,
Здесь камни говорят молчаньем о судьбе,
Испепеляющей стихии.

Здесь солнце гневное не пощадило гор,
И их пустые склоны – наги,
И ветер носится со дна сухих озёр
В стоячий холод мёртвой влаги.

И нет косматых пальм – для них был строгим суд,
И их краса давно изъята,
Теперь кустарники корявые растут
В объятьях жёлтого заката.

А эти крепости и груды кирпичей,
Бред генуэзских капитанов…
Но звёзды падают в солёный мрак ночей
И в жерло вымерших вулканов.

Но киммерийским дням давно утерян счёт,
И вот года покрылись пылью,
И времени песок медлительный течёт
Над героическою былью.

И крепко я люблю – и этот скудный рай
И аскетическую сушу.
О, как воспитывать он может, мёртвый край,
Живую человечью душу.

1928

Без собеседника, зато
Лишь с одиночеством как с другом,
И так, что творчество влито
В пустую душу злым недугом,

И назло праздному уму –
Мы видим жизнь за смертным ложем
И мыслим только потому,
Что сердцем чувствовать не можем.

1928

Закат

                 М.И.Тарковской^*)

В голубой колодец дня
Изошло огнём светило.
Солнце, солнце, ты меня
Тяжким зноем напоило.

Спелым яблоком загар
Охватил сухую кожу,
Обмороком чёрных чар
Чадный день склонился к ложу.

Там, за лесом, в облака –
В пышно-розовые грозди
Ржавой памятью тоска
Заколачивает гвозди.

А пылающая твердь
Всё прозрачней от сгоранья –
Разве это только смерть? –
Это праздник умиранья!

1928

                       Арсению Тарковскому

Я задыхаюсь. Воздух раскалён.
Глухой огонь охватывает тело,
Гнетёт мой дух. Но углем тлеет он,
Кипит водой, и мукам нет предела.

И мысль кипит, и всё наедине
В самом себе мятётся чёрный разум,
И света ждёт, и бредит в тяжком сне,
И сквозь себя прозревшим смотрит глазом.

1929

                       Л.Е.Фейнбергу^*)

И мелкий бисер частых звёзд,
И сосен неоглядный рост,
И ранняя прохлада
Умолкнувшего сада.

Сквозь ветви на небе видна
Ещё неполная луна,
Но хоть окно и настежь,
Ты, память, всё мне застишь.

Сверчок стрекочет на печи,
Облюбовавший кирпичи,
– Уймись, бессонный, будет!
Твой голос всех разбудит.

Нам нужно нынче отдохнуть,
Мы выйдем ночью в звёздный путь,
К своей судьбе далёкой
Пойдём во тьме глубокой.

И будем бодрствовать, когда
Проблещет по небу звезда,
И вскрикнем: – Всё пропало!
Ещё одной не стало!

Но разве есть для бездны счёт?!
И наша жизнь звездой мелькнёт,
И невозвратны годы,
Как с гор весною воды.

1929

Бабье лето

Спелых гроздей алый груз,
Серый ствол рябины,
Я гляжу, не нагляжусь,
На макушку заберусь,
Погляжу с вершины.

Бабье лето, я ль не сам
Ждал тебя с любовью,
Солнце вёл по небесам,
По желтеющим лесам
Плещущее кровью.

Разве я не так влюблён,
Я ль не понимаю,
Что морозом опалён,
Расцветился ярко клён –
Назло, назло маю.

Я и сам тому не рад,
О, сентябрьский холод!
Деревенский листопад –
Сердце ждёт твоих наград,
Неуёмный голод.

Косит осени коса
Пёстрых листьев племя,
Мне ж одна мила краса –
Голубые небеса,
Золотое время!

1929

Ленинградке^*)

Нам редко видеться дано,
Но наша встреча не случайна,
Значенье прежних дней темно,
А город Ваш – всё та же тайна.

Я помню мартовский закат
И звезды в небе лиловатом,
И опустелый Летний Сад,
И памятник перед Сенатом.

Четыре дня, но до сих пор
Я вижу их как на ладони –
Вокзал, и Невский, и простор,
И Клодта вздыбленные кони.

А завтра – солнце в синеве,
А к ночи – полосы сияний,
И наша встреча на Неве
При лунном блеске снежных зданий.

И будто в воздухе гроза,
И рядом чья-то тень, сурова,
И чьи-то скошены глаза –
Но пусто вдруг – и снова, снова…

И это всё, чтоб – верный страж –
Пока года гремят как танки,
Всю жизнь я помнил профиль Ваш
И дом старинный на Фонтанке.

1929

Москва

Как ладонь, земля поката
И как совесть нечиста,
Вот затем-то вдоль заката
Распростёрся храм Христа.

Неприступны, будто горы,
Удалившись на покой,
Высоко стоят соборы
Над чернеющей рекой.

И упорствуя по склонам,
С мостовой едва-едва
Естеством своим зелёным
Тщетно борется трава.

Ты не тополь, в самом деле,
С пыльным ворохом листвы,
Но влачи свои недели
В душном воздухе Москвы.

Плески вёсел, крики с лодок,
То гитара, то гармонь,
Злись на целый околоток,
А гуляющих не тронь.

И в который раз зевая
Я смотрю, как вдоль реки
Красные зрачки трамвая
Проплывают, далеки.

Но пленён старинной модой
Я приемлю жребий мой –
Тёмным вечером с природой
Разговор глухонемой.

18 мая 1929

К моей душе

Котёнком падай с высоты
На все четыре лапы сразу,
В когтях стремленье держишь ты,
А не фарфоровую вазу.

Гляди, внизу для жадных рук
Повисло яблоком пространство –
И вот прыжок и мягкий стук
В его земное постоянство.

Тебе паденье не в укор,
Ты рвёшься к таинствам природы,
Распылена как метеор,
Прошедший пламенем сквозь годы.

Ещё в космической дали
Для сожалений, для стенаний
Узнала ты, что вне земли
Старинных нет воспоминаний.

Гляди, цветут и ждут поля,
Струятся и смеются реки,
Свет солнца в каждом человеке,
Перед тобой твоя Земля,
Ты к ней привязана навеки.

1930

Весенний ветер

Весенний ветер над Москвой.
Ещё февраль, но ясен полог,
И снег, земля, источен твой
Дыханьем солнечных иголок.

На Маросейке, на Тверской,
На Красной площади – повсюду
Смотри, везде восторг какой
И удивленье, будто чуду.

А в синем небе облака,
Но их – дымящихся – немного,
И так прекрасна, так легка
Земная зимняя дорога.

Ещё вчера с душой пустой
Мы к бездне шли опустошённой,
А нынче – в полдень золотой –
Полны природой воскрешённой.

И нам, обрадованным ей,
Весна твердит, ещё из гроба,
Что навсегда из наших дней
Уйдёт зимы и тьма и злоба

1930

Плещется Волга в борта парохода,
Я на тебя загляделся, Природа, –
Сердце пронзает твоё остриё,
Солнышко-Вёдрышко, счастье моё!

Справа лесные стоят берега,
Слева легли заливные луга,
Ветряных мельниц простёртые длани,
Белые церкви, да избы, да бани.

Всех ты качаешь на вольных волнах,
Кто – пароходом, а кто – на плотах,
Матушка Волга, теки величаво,
Слава тебе, неизбывная слава!

Каждая заново бьётся волна,
Ты ж вековые хранишь времена,
Старые песни да новые были –
Все о тебе – до сих пор не остыли.

Песня о Разине, где ты слышна,
Где ты, персидская, пела, княжна:
«Эх, коль не кинешь мя, режь меня, режь мя!»
Кинешма, Решма! Эх, Кинешма, Решма!

Но только пена шуршит у винта,
В небе далёкая спит высота,
Спят облака, но дробясь в отраженье,
Сверху спокойные – снизу в движенье.

Плещется Волга в борта парохода,
В дивные дали влечёт нас Природа.
Грудь согревает твоё остриё,
Солнышко-Вёдрышко, счастье моё!

1932. Верхний плёс. Район Кинешмы и Решмы.

Соки земли

Долго я ощупью шёл наугад,
Жизнь моя! Юность! Я не жил в те годы,
Не от того ли я нынче так рад
Позднему счастью, дыханью природы.

Вот я вхожу под сквозящую сень,
Слышу движенье и подступы крови,
Будто гляжу сквозь кору и весь день
Вербам ли, птицам ли радуюсь внове.

Соки наверх поднялись из глубин
К почкам набухшим. Прозрачны и чёрны
Снежные глыбы в лесу, и со льдин
Воды с журчаньем бегут, непокорны.

Будто Снегурочка в роще поёт,
Чьей-то свирелью томится печальной,
Отзвуком из лесу, песней плывёт,
Розовым облаком, памятью дальней.

Время ль уходит судьба ль надо мной,
Но с каждым годом в погоду такую
Призрачней, тоньше при встрече с весной
Счастьем томлюсь и без солнца – тоскую.

1933

Жизни навстречу

Мост возле Сызрани. Как долги
Его столбы в окне сквозь дым.
Луна бескрайность тёмной Волги
Зажгла сияньем голубым.

Разлив весенний, необъятный,
Огни далёких берегов,
Природы голос, сердцу внятный,
И постижимый, и понятный
Небес полуночный покров.

Глядишь вперёд и ждёшь, и знаешь
Куда ведёт судьба твоя,
Звездой рассветной, дымом таешь
И вдруг, как внове, припадаешь
Губами к чаше бытия.

Апрель 1937. Скорый поезд Москва–Ташкент.

Перед лицом войны

И вот я в том краю, где всюду смерть прошла,
Куда незваная она явилась в гости,
Где всё разорено и выжжено дотла,
Где остовы домов и человечьи кости.

Но всё же теплится, из тленья вновь встаёт,
Таясь и крадучись выходит из-под гнёта
Жизнь, сквозь развалины своим путем идёт
К родным урочищам искать и звать кого-то.

А в воздухе весна и талый снег в полях,
И жаворонков песнь – незримых щебетанье,
И шустрые скворцы шумят в своих домах,
А в сутолоке их и радость и старанье.

Земля родимая! Воскресни из огня,
Пожаром закались, коль должно быть пожару!
Перед лицом войны, при полном свете дня,
Своим страданием испепели меня
И силу вещую дай песенному дару!

Весна 1944

Юрию Верховскому
(На 45-летие его поэтической деятельности)

Лунная ночь, тишина, гололедица.
После распутицы перед мостом
Лужи замёрзли. Большая Медведица
К самой избе опустилась хвостом.

Мне, как бродяге, как деревенщине,
В избах судила судьба ночевать,
И по Московщине, и по Смоленщине
Мерить дороги, стихи напевать.

Просто ли шёл или к Западу шествовал
В танках, в машинах средь голых полей,
Многое вспомнил и славил, и чествовал,
Ваш в одиночку справлял юбилей.

Годы проходят. Бессонница летняя,
Зимняя спячка, земной бурелом,
Муза уже сорокапятилетняя
Вас, как и встарь, осеняет крылом.

Вот отчего мечта стариковская
Светит сквозь полог житейской тьмы,
Светится ею берлога московская,
Темень четвёртой военной зимы.

1944

Тамбовское послание

                                Стазе

Покорный жажде неуёмной,
На лик Земли глядеть любя,
В простор России чернозёмной
Я шёл и в мыслях звал тебя.

А часть пути в санях почтовых
Тащился с думой о тебе
Среди степных снегов суровых,
Покорный жажде и судьбе.

А надо мною бушевала
И заметала путь метель,
Меня от стужи укрывала
Моя солдатская шинель.

Конями поднятый с дороги
Летел в лицо мне белый прах,
И мёрзли на соломе ноги
В простых холодных сапогах.

Но пусть так много вёрст меж нами!
Я и в далёкой стороне,
Объятый в сумерках снегами,
Глядел на избы с огоньками,
Но видел свет в твоём окне.

9 марта 1946. Село Старая Дегтянка Тамбовской обл.

Спустились сумерки. Полжизни протекло,
И дымный воздух стал прозрачен как стекло.

Я слышу шелест крыл – то пролетает Время,
И хладный пепел дня ложится мне на темя.

Я слепну в сумраке. И прозреваю я.
Понятна мне теперь вся жизнь, судьба моя.

Взнесённый на волну – низверженный потоком,
Хранимый жребием – испепелённый роком,

Я знаю, будет час, заблещет небосвод,
Рассеивая тьму взойдёт большой восход.

Он воскресит меня, чтоб видеть солнце Мира,
И лишь ему поёт моя земная лира!

9 января 1953