А как опустился занавес в зале,
Мы восторженные с кресел слезали,
И всё, что нас так славно объединило,
Это всё в последней ноте уплыло.
И, уставши восхищаться и хлопать,
Выходили мы на мокрую площадь,
А по площади хлестал дождь отчаянно,
И была она пуста и печальна.
Жизнь бывает торопливой и нудной,
А бывает и весёлой, и быстрой,
Но я обманут этой музыкой чудной:
Ничего такого нет в нашей жизни!
Ничего такого нет в нашей жизни!
Ничего такого в шорохе будней.
Ни прекрасней ничего, ни капризней.
Я обманут этой музыкой чудной!
И, обманутый, я шёл по проспектам,
Мы, обманутые, шли по столице,
Под дождём и сатанеющим ветром,
Будто играли мы комедию в лицах,
А в комедии мужья-рогоносцы –
Это все мужчины, вышедшие на площадь,
А сумасшедшие богини в лохмотьях –
Это все женщины на площади мокрой.
Обманите нас опять, музыканты!
Быть обманутым легко и приятно!
И приятно, и легко, и нетрудно...
И я обманут этой музыкой чудной!
1983
Рыблик
Чтобы рублик-рыблик-раблик
Нам добыть с тобой,
Нарисуем мы кораблик
С мачтой и трубой,
И зелёную волнищу
Страшной высоты,
И на ней барашков тыщу
Страшной красоты,
Сверху солнца посрединке
Золотой венец,
Эх, и славная картинка
Bыйдет наконец!
Но, чтоб звонкою монетой
Весело бренчать,
Нужно Кремль и Дом Советов
К ним пририсовать!
Будет, будет наш кораблик
Прыгать по волне!
Будет рублик-рыблик-раблик
И тебе, и мне!
Все окупятся затраты,
Нас узнает свет,
Будем мы лауреаты,
Ну а если нет –
В уголочке между прочим
Мы, чуть подождя,
Нарисуем светлы очи
Нового Вождя.
Пусть он смотрит, беспредельный,
Из окошка к нам,
Иль из рубки корабельной,
Иль откуда там?
Рисовал иконы инок –
По иконе в год.
Нынче тысячу картинок
Каждый в год могёт!
Будет, будет наш кораблик
Прыгать по волнам!
Будет рублик-рыблик-раблик
За кораблик нам!
1984
Первый снег на звенигородской биостанции
Что за странно холодная осень!
Наш просторный простуженный дом,
наш бунгало двенадцать на восемь
мы никак не нагреем втроём.
Печки нет в нём, а примуса мало,
рвётся пар к потолку из груди,
телогрейка поверх одеяла,
семь утра. Не буди. Погоди...
Семь утра. Отчего столько света
за промытым дождями окном?
Зреет свет и срывается с веток,
заполняя наш сумрачный дом.
Я к окошку припал ошалело,
прекратив заповедный ночлег.
Это падает снег, вот в чём дело!
Несерьёзный сентябрьский снег!
Провозвестник грядущих метелей,
жалкий первенец будущих зим,
осыпается, сыплется с елей...
Лес! Да как же ты неотразим!
Распушили прозрачную хвою
сосны – Спасы мои на крови,
клёны, ранены ранней зимою,
тянут к людям ладони свои.
Нежных ёлок пахучие слёзы
прикипели к зелёным стволам,
не успевшие выцвесть берёзы
смотрят жалобно по сторонам.
Что за чудо случилось с тобою,
мой застывший задумчивый лес?
Как к рассвету костёр под золою,
ты всецело под снегом исчез.
Утонул в снегопаде, как в кресле,
сладок сон, покрывало бело...
В лес вошли мы и тоже исчезли,
даже наши следы замело.
Чуден снег не ко времени года!
Знаю, стает он к вечеру, и
солнца луч нам подарит природа,
чтоб поправить ошибки свои.
1986
Другу
Пока на звоннице ладов
Звоним в серебряные струны,
В смешном и грустном из миров
Мой друг! пребудем вечно юны!
Когда с Востока холода
Примчат безудержные вьюги,
Мой друг! опомнимся тогда
И не забудем друг о друге!
В суконном шелесте шаров,
Высотных сот набивших щельцы,
Мы из загадочных миров
Невероятные пришельцы,
И в нашей солнечной тюрьме
Подчас творим не то, что нужно.
Да будет в этой кутерьме
Для нас отдушиною дружба!
Да не промчатся без следа
Все наши дерзости чудачьи,
Да не затопчут нас года,
Да не задушат неудачи!
Когда придёт пора с судьбой
Сыграть в смертельную рулетку,
Да будет жребий мне с тобой
Пойти в последнюю разведку,
Или, по осыпям скользя,
Брести на штурм отвесной кручи!
В вопросах дружбы – ты и я –
Мы сверхъестественно везучи!
1987
Баллада о никудышных поэтах
На одной шестой планеты, покоряя полусветы,
при регалиях и, вроде, не в нужде,
жили-были никудышные поэты
при бездарном и безрадостном вожде.
Они жили-были, книжки издавали,
своих присных поучали; остальных –
поедали. Их не то чтобы читали,
но как будто что-то слышали о них.
Не валились неваляши,
вязли кони в гиблой каше,
от питья в гремучей чаше
подыхали соловьи,
пересортица на наши и не наши
порождала добавление: свои.
жили-были никудышные поэты
при бездарном и безрадостном вожде.
Они жили-были, книжки издавали,
своих присных поучали; остальных –
поедали. Их не то чтобы читали,
но как будто что-то слышали о них.
Не валились неваляши,
вязли кони в гиблой каше,
от питья в гремучей чаше
подыхали соловьи,
пересортица на наши и не наши
порождала добавление: свои.
Спелись мытари и члены, но случились перемены,
слава Богу, ещё было что менять.
А поэты, не слезавшие со сцены,
и теперь с неё не думали слезать.
И сказали: нет явлениям застоя!
Мы от них страдали тоже! Пару раз.
И сказали, здравствуй, племя молодое!
Ты постой там за дверями. Мы сейчас.
Тили-тили, трали-вали,
истребители взлетали,
пушки с музами молчали,
говорили короли;
всё кого-то из чего-то вычитали,
и никак сложить обратно не могли.
А поэты, не слезавшие со сцены,
и теперь с неё не думали слезать.
И сказали: нет явлениям застоя!
Мы от них страдали тоже! Пару раз.
И сказали, здравствуй, племя молодое!
Ты постой там за дверями. Мы сейчас.
Тили-тили, трали-вали,
истребители взлетали,
пушки с музами молчали,
говорили короли;
всё кого-то из чего-то вычитали,
и никак сложить обратно не могли.
Будто добрые известья, под высокие созвездья,
мы приходим королями в этот мир,
в королевства, где хранят нас от бесчестья:
тени павших, перебор мятежных лир...
И не дай нам Бог при новых переменах
новым деятелям присягать, скорбя,
и не дай нам Бог в боях на новых сценах
перед новыми оправдывать себя!
Осторожно, гололёд!
Даст Господь – так пронесёт,
а не даст – наоборот:
можно шлёпнуться с размаху
на глазах благонамеренных господ,
и сползти с пути, ведущего на плаху,
безнадёжно замарав о грязный лёд
сбережённую до времени рубаху.
в королевства, где хранят нас от бесчестья:
тени павших, перебор мятежных лир...
И не дай нам Бог при новых переменах
новым деятелям присягать, скорбя,
и не дай нам Бог в боях на новых сценах
перед новыми оправдывать себя!
Осторожно, гололёд!
Даст Господь – так пронесёт,
а не даст – наоборот:
можно шлёпнуться с размаху
на глазах благонамеренных господ,
и сползти с пути, ведущего на плаху,
безнадёжно замарав о грязный лёд
сбережённую до времени рубаху.
1988
Что такое хорошо
Хорошо быть неизвестным,
Хорошо быть интересным,
Хорошо идти налево,
Если хочется туда,
А потом идти направо,
И иметь на это право,
Без малейшего сомненья
И без всякого стыда.
Хорошо играть на скрипке,
И прощать себе ошибки,
И в нечищеных ботинках
Появляться из метро,
И, с сатириком на пару,
Расчехлять рывком гитару,
Как, в отчаянном порыве,
Расчехлять своё нутро.
И, наверно, очень грустно,
В люди выбившись искусно,
При заслуженных наградах
И в заслуженных чинах,
Разменявшись по аренам,
Знаменитым старым хреном
Заседать с застойным видом
На своих похоронах.
1988
Сирень
Каждый день живу по воскресенью,
Без тебя на подвиги нет сил.
Веришь – весь мой двор зарос сиренью,
Той, что я тебе недодарил.
Снилось мне: давно, не в этом мире,
Жили мы с тобою. Я вставал
Утром, ту сирень бесстыдно тырил
И к тебе охапками таскал.
Утро – безлюбовно, бессиренно…
Не затем, что вниз спуститься лень.
Просто в этом мире совершенно
Не для кого воровать сирень.
Комиссар
Я за Бога отдал что имел: пять монет,
но тюремщик надул: никого со мной нет,
и молюсь я в окошко на солнечный свет:
погоди заходить! дай согреться!
Но светило скатилось, зашло за бугор...
Меня подняли с койки, зачли приговор,
и, запястья скрутив, потащили во двор
на бегу останавливать сердце.
Я не знал, что бывает так страшно.
Да и что я мог знать? и о чём?
Только то, что теперь уж вчерашно...
А сегодня – кому это важно?
Подождите секунду! я ваш... Но –
раздаётся в ответ: «Мы не ждём».
И плеснули свинцовые струи на грудь.
Я упал на лицо, я пытаюсь вздохнуть...
И я слышу:
– Не стоит стараться. Забудь
эту плоть. Поднимайся, братишка!
Для начала – убийцам прости свою смерть...
– Кто со мной говорит? Кто ты? Призрак? Ответь!
– Я – тот обух, с которым не справится плеть.
Всё поймёшь. Тут не нужно умишка.
Я встаю, вырываюсь из мёртвых оков.
Я прощаю убийц, я прощаю врагов,
я прощаю друзей... И я слышу:
– Готов?
Оглядись и, давай, полетели!
– Я готов, и я твой, но постой, душевод!
Дай взглянуть, прежде чем улетим на восход,
как рассветные блики кружат хоровод
на моём продырявленном теле!..
– Это всё для тебя уже в прошлом,
это всё для тебя – только миг...
Ничего не скажу, всё поймешь сам:
там, откуда всё видится пошлым,
там, откуда гонцом суматошным
в эту ночь пред тобой я возник.
Так летим же туда, где чисты облака!
– Стой! А сам – кто ты был в этой жизни, пока?..
– Я? Я был комиссаром. Расстрелян в ЧК.
– Стой! Но я не хочу в комиссары!..
– Да не дрейфь! Там – особенный комиссарьят.
Да меня там и нет – я лишь сторож у врат.
Но как будто намеренно медлишь ты, брат,
что развёл тут со мной тары-бары...
– Медлю я оттого, что со мною
нет любимой моей. Ведь моё
в ней дитя – будто гриб под листвою...
Может быть, я того и не стою,
но возьмём их обоих с собою,
добрый дух?..
– Нет. Забудь про неё.
Ей суров приговор – ей полвека влачить
бремя жизни. Состариться, сына родить
твоего. И какой-то там свет сохранить,
миновав круговерть непотребий.
И сменить трёх мужей,
и остаться одной,
положив, что они
не сравнились с тобой.
И с тоской на покой.
А тебя там – иной
ожидает таинственный жребий...
Тексты предоставлены автором
Звук: исполнение автора.
