 |
||||
|
Дождь, продираясь через сад, шумел, И ветер помыкал ветвями. Стирая сумерек пробел, Шла ночь, наваливаясь к раме. Шло колдовство. Сквозь ночи темень Природы шифры проступали, И в стёкла мокрые сирени, Как души умерших, стучали. Следы, затёртые навечно, Выталкивали ног нажимы, Предательски-немые вещи Прикосновеньями блажили. Как восстановленная лента, Истаявшая жизнь шуршала, Где родов крик и хрип предсмертный Ложились на кадрили бала. Судьбой я где-то был обронен, И мне никто не мог помочь, Мои раскрытые кингстоны Бушуя затопляла ночь. 21 января 1957 Ясная Поляна Пронизаны сияньем золотым, в тепле последних дней леса застыли молча, но каждый лист, неслышим, недвижим, звенит навзрыд в свой медный колокольчик Дворовой девкою, накинув сарафан, трепещет робко красная осина. Сгибает клён в поклоне стройный стан, струя свой плащ пурпурный паладина. Как люстры в праздник, льют рябины свет, бузин фонарики темно мерцают ниже, и среди них, пускаясь в менуэт, дворянки ели поднимают фижмы. И словно факелы, охвачены огнем стоят берёзы, осветляя сумрак, и только сосны в безразличьи вековом свою мудрёную додумывают думу. По вечерам, когда встают ветра, они шумят протяжно и уныло, качая в небе веток веера, как будто жалуясь на век, давно постылый. Внизу, под сводом усыпальницы лесной есть холмик маленький, засыпанный листвою, там он нашёл последний свой покой с своей великою любовью и тоскою. Здесь он любил подолгу размышлять на склоне позднем долгих своих вёсен и мысли тайные природе поверять, в ответ внимая зыбкий ропот сосен. Кто может знать, о чём они поют? Быть может, нам они хотят поведать разгадку тайн, что он успел изведать, что родились вот здесь и здесь умрут. И в час, когда всё полнит листопад невнятным шорохом, таинственным движеньем, мне кажется, что то вокруг скользят к бессмертию им вызванные тени. 1958 Старые открытки Посвящается С.В.Барсову С порыжевших открыток – Реликвий любительства, Начальными тактами баховской мессы Поют слова: Ея превосходительству… С Днём Ангела И Христос воскресе… Заколеблется занавес, И словно сквозь веки, Забрезжит атласно-ситцевая страна… Небескрестных церквей, Безыскусственных свечек Провинциальные времена. Стук пролётки раздастся, и снова Лилейной рукой поправляя манто, Глянет вскользь на меня Незнакомка Крамского, И исчезнет пролётка, свернув за мостом. Гул, шаги приближая, По венам, Разольётся каким-то преддверием света, Словно я подключён своей нервной системой К заблудившимся токам ушедшего века. Словно за ниточку выцветшей туши Потянул я живую ткань наобум. По изящной картонке Наших прадедов души Всё бегут старомодными завитушками букв. 1959 Когда блуждаю в лабиринтах снов За гранью вещности и ясности сознанья, Ко мне как вестники далёкого сиянья Приходят призраки несозданных стихов. Они мерцают, кружатся, горят, Как драгоценные рассыпанные камни, Заглядывают горестно в глаза мне, Как будто взглядом этим говорят: – Из тёмного небытия сюда Мы лишь для одного тебя явились, Тебе лишь видимы, но ты не оживил нас. Теперь прощай. Мы гаснем навсегда. 1961, 1966 Ода МГУ Многогласье, Явлённое в камне, Идей. Хор, впрессованный в стены, Столетий. Подойду, Прикоснусь, – О, живой водолей, – И все значимо вновь И понятно на свете. Святотатство верша, По священным ступеням Коридорчиком тесным Прямо в юность Вернусь, Где за дверью Белинского, Герцена тени. Так с великим нос к носу Я, как школьник, Боюсь. Я не Пиндар, Прости. Не восторг в моём горле – Комок, Лишь взгляну на твой мох, Что священ, Как Гомера седины. Как Итака Улиссу Каждый твой уголок Каждый выступ стены, Каждый камень старинный О мой храм, Моя церковь, Столица столиц О седой оппонент Всей духовной проказы, Счастлив я, Что касался твоих половиц Твоим духом дышал, Твой я впитывал Разум. 19–20 июля 1966 Северная баллада В обители древней на островах Пятьсот монахов жили в стенах. Ловили рыбу, варили соль. От мира укрыли они свою боль. Пчельником дружным община жила. Молитвой работа их перед Богом была. Каналы журчали, тучнели стада. Маленький рай, а кругом вода. Раз встали монахи: что за дьявольский сон? Указом правительства Бог отменён. Закрыт монастырь. Осквернён. Разорён. – Идите-ка, старцы, пока целые, вон! Вышли монахи. Мир – Бога чертог. Поможет он им. Но не встретил их Бог. Был яростен мир, непонятен и нов, И не было бога в нём даже следов. 1967 Вино в бутылке выпито до дна, И в пепел превратились сигареты. В пустынной комнате, одни и не согреты, Примолкшие сидим мы у окна. Любви своей хотим продолжить бал В дворянском доме, в обречённом переулке. Не знаем мы, что ангел счастья пал В борьбе за нас пред демоном разлуки. 1968 Опасен ум, опередивший время. В нём семя спит анархии и смут, бунтов бродило! Он разрушитель священного порядка и к тому же тревожит олигархии уют. Вывод ясен: безбожен он, он посягает на признанные обществом святыни. Отныне его соображенья пользы не спасут. Ум схвачен. Словно в колбу он втиснут в шестигранник камеры и пломбой запечатан герметично как должно по всем правилам науки – тюремщик образован, он потирает руки: отлично! Смеётся ум. Пусть для раздумья дано ногам лишь три шага вперёд и три обратно, что стен миражи, когда горящего сознанья нити он прочно вплёл и тянет за собой всю пряжу мировых событий. 1968 Могила ламута Тому, кто возвращается к Первоистоку прозванья невесомого не надо. Он похоронен над долиной на горе, где медленно прокочевали дни его, словно стада бесчисленных оленей. А где-то шла история. Прокатывались по Европе войн дымные и громкие валы. Поставленный от Бога самый Большой начальник зашатался, и именем народа вырос Ленин, а значит именем его, оленевода. И имя Партия вдруг стали говорить вместо совета старших и мудрейших. Но свалка века сюда не достигала из-за гор. Из партий знал он только те, что гнал в кораль, и, может, потому запомнил имя – Ленин, что в нем родное слышалось – оленье. Он времени магическую сферу не оскорблял отсчётом разных шкал. Не знал он лет своих. Не знал, в каком он веке. Лежит он головою на восход. Случайные необработанные камни могилу замыкают в сжатый круг, словно прищуренное северное солнце. Над изголовьем огромный камень без единой буквы. У ног его ворох рогов оленьих, как эпитафия его земным делам. 1968 Мой круг очерчен резким взмахом гор. И в этот крут беззвучного каньона Снежинки входят одиноко и подпольно И падают, но всё же не в укор. На камни падать им совсем не больно. Мы одинокие снежинки в поле. Мы на губах несём тепла дымок. Но даже снег его убить не смог. Сюда забросила нас собственная воля И геологией прикинувшийся рок. 15 ноября 1968 Ещё дрожала ветка, А птица улетела, И трель ещё звенела, Ещё дрожала ветка. А осень золотела Листвою, уже редкой, И небо голубело, Как купол над беседкой. Мгновенье, словно клетка, Свои сомкнуло двери. Ещё дрожала ветка Задетою портьерой. 1972 В день августа, в золотознойный полдень, Под шорохи и пение листвы, Когда сам воздух густ, медонаполнен И Золотого века оживают сны, Под дубом лёжа, сквозь резное небо Я тайну времени дразнящую постиг: Оно в себе! Ему не нужно бега… И вот я задремал, уснул, как Рип Ван Винкль*). Проснулся я – и всё переменилось… Тревога наклонялась над душой. Печаль ползла повсюду и таилась, И лес стоял враждебный и чужой. Лишь вслед золотоспицей колеснице На западе горели облака, Как перья улетающей жар-птицы, Однажды в жизнь дающейся рукам. 1976 Когда до предела сомненья, Отчаясь, мой дух низойдёт, Далёкое ангелов пенье Навстречу из бездны встаёт. Те звуки так странно утешны, Печали моей, запредельны. Звучат голоса их безгрешно. Неясно… Прекрасно… Бесцельно… Я знаю, откуда-то знаю – То песня о дальней стране, Что где-то меня ожидает, И вечность подарена мне. Я узнан. То знак мне причастья. И, слушая райскую песнь, Я плачу, я плачу от счастья… Ведь ангелы, ангелы есть! И бездна уйдёт, что маячит, И вечный засветится свет… Но что это? Снова я плачу… Я плачу, что ангелов нет. 6 августа 1976 Так воды блёкло бестелесны, А тучи словно иллюзорны, Творец пейзажа неизвестен, Существованье его спорно. А белый пароход в лагуне Как тень «Летучего Голландца», Когда б не два уса-буруна, Блестящих за кормою глянцем. Стоят игрушечные пальмы На первом плане, на просцене, Как будто вовсе нереальны, В пейзаж добавлены по теме. Вот туч раздёрнут занавеску. Истает синь, в лучах бледнея... Сменить картину – ждёшь по-детски. Но что за нею, что за нею? Октябрь – ноябрь 1977 Она вошла, как лучик света, В глазах – участье и тепло, Сама не ведая об этом, С душой прозрачной, как стекло. И всё что сердце так давило – Весь мир, коснеющий во зле, Она смеясь преобразила И отменила на Земле. 1999 Зачем так грозно в душу хор поёт, В разреженную высь взмывают альты? Зачем волна восторга и утраты Мне сладкой дрожью сердце обдаёт? Ужель затем в стремленье за пределы, Преодолев земные жизнь и смерть, Душа на миг опять бросает тело, Чтоб расшибиться о земную твердь? 2001 Анатолий Гоморев. Позднее признанье. Стихи. М.: Наш дом – L'Age d'Homme, 2001. |
|
||||