Содержание

К моим стихам
На гробе матери
Дружба
К другу
Осень
К NN
Военный гимн греков (сочинение Риги)
Кузнечик
Медведь
Дума («Кто на земле не вкушал жизни на лоне любви...»)
А.С.Пушкину
Дума («Печален мой жребий, удел мой жесток...»)
Ласточка
Амбра
Кавказская быль
Эпиграмма


 

К моим стихам

Пока ещё сердце во мне оживляется солнцем,
Пока ещё в персях, не вовсе от лет охладевших,
Любовь не угаснула к вам, о стихи мои, дети
Души молодой, но в которых и сам нахожу я
Дары небогатые строго-скупой моей музы,
Которые, может быть, вовсе отвергла б от сердца
Брюзгливая старость, и кажется, что по заслугам
(Но кто на земле не принёс самолюбию дани), –
Спешу, о стихи, вас от грозного спасть приговора;
Спешу вас отдать под покров снисходительной дружбы.
И если она не найдёт в вас ни прелестей слова,
Какими нас музы из уст их любимцев пленяют,
Ни пламенных чувствий, ни дум тех могучих, какие
Кипят на устах вдохновенных и души народов волнуют,
То, нежная в чувствах, найдёт хоть меня в моих песнях,
Души моей слабость, быть может, её добродетель;
Узнает из них, что в груди моей бьётся, быть может,
Не общее сердце; что с юности нежной оно трепетало
При чувстве прекрасном, при помысле важном иль смелом,
Дрожало при имени славы и гордой свободы;
Что, с юности нежной любовию к музам пылая,
Оно сохраняло, во всех коловратностях жизни,
Сей жар, хоть не пламенный, но постоянный и чистый;
Что не было видов, что не было мзды, для которых
Душой торговал я; что, бывши не раз искушаем
Могуществом гордым, из опытов вышел я чистым;
Что, жертв не курив, возжигаемых идолам мира,
Ни словом одним я бессмертной души не унизил.

Но ежели дружба найдёт в моих песнях нестройных
Хоть слово для сердца, хоть стих, согреваемый чувством;
Но ежели в сих безыскусственных звуках досуга
Услышит тот голос, сердечный язык тот всемирный,
Каким говорит к нам бессмертная матерь-природа,
Быть может, стихи мои, вас я сберёг не к забвенью.


На гробе матери

От колыбели я остался
В печальном мире сиротой;
На утре дней моих расстался,
О мать бесценная, с тобой!
И посох странника бросаю
Я в первый раз в углу родном;
И в первый раз я посещаю
Твой тесный, безысходный дом!
И, землю в трепете лобзая
Святую сердцу моему,
Скажу впервое: тень святая,
Мир вечный праху твоему!

Как чёрный крест твой наклонился
К холму, поросшему травой!
Надгробный камень весь покрылся
Песком и мшистой муравой,
И холм с землёю поровняло!
Увы! он скоро б был забыт;
Мне скоро б неизвестно стало
И место, где твой прах сокрыт!
И, сын печальный, я бы тщетно
Могилы матери искал;
Её прошёл бы неприметно
И, может быть, ногой попрал!..
Прости! – оставленный тобою,
Я от пелён усыновлён
Суровой мачехой-судьбою.
Она, от берега мой чёлн
Толкнув, гнала его жестоко
Между бушующих зыбей
И занесла меня далёко
От тихой родины моей.
И лишь теперь волной счастливой
К брегам родным я принесён;
Любовью сирою, тоскливой
К твоей могиле приведён.
На гроб не кипариса лозы,
Но, лучший дар мне от творца,
Я песни приношу и слёзы,
Богатство скромное певца.

Увы! когда ты испускала
Из уст последний жизни вздох,
Но взор ещё на нас кидала,
Я траты чувствовать не мог.
Теперь возросшую со мною
Печаль я изолью в слезах;
Поплачу над землёй сырою,
Сокрывшею мне милый прах!
Ещё не раз, душой унылый,
Один, в полуночной тиши,
Приду я у твоей могилы
Искать отрады для души.
Приду – и холм, с землёй сравненный,
Возвышу свежий над тобой;
И чёрный крест, к земле склоненный,
Возобновлю моей рукой;
И тризной, в день суббот священных,
Я, ублажая тень твою,
При воскуреньи жертв смиренных
Надгробны песни воспою.
А ты, слух к песням преклоняя,
От звёзд к могиле ниспустись,
И, горесть сына утешая,
Тень матери – очам явись!
Узреть мне дай твой лик священный,
Хоть тень свою мне дай обнять,
Чтоб, в мир духов переселенный,
Я мог и там тебя узнать!

1805


Дружба
К Батюшкову

Дни юности, быстро, вы быстро промчались!
Исчезло блаженство, как призрак во сне!
А прежние скорби на сердце остались;
К чему же и сердце оставлено мне?

Для радостей светлых оно затворилось;
Ему изменила младая любовь!
Но если бы сердце и с дружбой простилось,
Была бы и жизнь мне дар горький богов!

Остался б я в мире один, как в пустыне;
Один бы все скорби влачил я стеня.
Но верная дружба дарит мне отныне,
Что отняла, скрывшись, любовь у меня.

Священною дружбой я всё заменяю:
Она мне опора под игом годов,
И спутница будет к прощальному краю,
Куда нас так редко доводит любовь.

Как гордая сосна, листов не меняя,
Зелёная в осень и в зиму стоит,
Равно неизменная дружба святая
До гроба живительный пламень хранит.

Укрась же, о дружба, моё песнопенье,
Простое, внушённое сердцем одним;
Мой голос, как жизни я кончу теченье,
Хоть в памяти друга да будет храним.

1810


К другу

Когда кругом меня всё мрачно, грозно было,
И разум предо мной свой факел угашал,
Когда надежды луч и бледный и унылой
На путь сомнительный едва мне свет бросал,

В ночь мрачную души, и в тайной с сердцем брани,
Как равнодушные без боя вспять бегут,
А духом слабые, как трепетные лани,
Себя отчаянью слепому предают,

Когда я вызван в бой коварством и судьбою
И предало меня всё в жертву одного, –
Ты, ты мне был тогда единственной звездою,
И не затмился ты для сердца моего.

О, будь благословен отрадный луч мне верный!
Как взоры ангела, меня он озарял;
И часто, от очей грозой закрытый черной,
Сквозь мраки, сладкий свет, мне пламенно сиял!

Хранитель мой! я всё в твоём обрёл покрове!
Скажи ж, умел ли я, как муж, стоять в битве?
О, больше силы, друг, в твоём едином слове,
Чем света целого в презрительной молве!

Ты покровительным был древом надо мною,
Что, гибко зыбляся высокою главой,
Не сокрушается и зеленью густою
Широко стелется над урной гробовой.

Гроза шумела вкруг, всё небо бушевало;
Шаталось дерево до матерого пня;
Но некрушимое, с любовью покрывало
Ветвями влажными бескровного меня.

Пускай любовь обет священный попирает;
Изменой дружество не очернит себя.
И если верный друг взор неба привлекает,
То небо наградит, и первого тебя!

Всё изменило мне, ты устоял в обете.
О, если мог твоё я сердце сохранить,
Не всё, ещё не всё я потерял на свете;
Земля пустыней мне ещё не может быть.

1819


Осень

Дубравы пышные, где ваше одеянье?
Где ваши прелести, о холмы и поля,
Журчание ключей, цветов благоуханье?
Где красота твоя, роскошная земля?

Куда сокрылися певцов пернатых хоры,
Живившие леса гармонией своей?
Зачем оставили приют их мирных дней?
И всё уныло вкруг – леса, долины, горы!

Шумит порывный ветр между дерев нагих
И, жёлтый лист крутя, далёко завевает, –
Так всё проходит здесь, явление на миг;
Так гордый сын земли цветёт и исчезает!

На крыльях времени безмолвного летят
И старость и зима, гроза самой природы;
Они, нещадные и быстрые, умчат,
Как у весны цветы, у нас младые годы!

Но что ж? крутитесь вы сей мрачною судьбой,
Вы, коих низкие надежды и желанья
Лишь пресмыкаются над бренною землёй,
И дух ваш заключат в гробах без упованья.

Но кто за тёмный гроб с возвышенной душой
С святой надеждою взор ясный простирает,
С презреньем тот на жизнь, на мрачный мир взирает
И улыбается превратности земной.

Весна украсить мир ужель не возвратится?
И солнце пало ли на вечный свой закат?
Нет! новым пурпуром восток воспламенится,
И новою весной дубравы зашумят.

А я остануся в ничтожность погруженный,
Как всемогущий перст цветок животворит?
Как червь, сей житель дня, от смерти пробужденный,
На крыльях золотых вновь к жизни полетит!

Сменяйтесь, времена, катитесь в вечность, годы!
Но некогда весна несменная сойдет!
Жив бог, жива душа! и, царь земной природы,
Воскреснет человек: у бога мёртвых нет!

1819


К NN

Когда из глубины души моей угрюмой,
        Где грусть одна живёт в тоске немой,
Проступит мрачная на бледный образ мой
        И осенит чело мне чёрной думой, –
        На сумрачный ты вид мой не ропщи:
Моё страдание своё жилище знает;
Оно сойдёт опять во глубину души,
Где, нераздельное, безмолвно обитает.

1819


Военный гимн греков
(Сочинение Риги)*)

Воспряньте, Греции народы!
        День славы наступил.
Докажем мы, что грек свободы
        И чести не забыл.
Расторгнем рабство вековое,
        Оковы с вый сорвём;
Отмстим отечество святое,
        Покрытое стыдом!
К оружию, о греки, к бою!
        Пойдём, за правых бог!
И пусть тиранов кровь – рекою
        Кипит у наших ног!

О тени славные уснувших
        Героев, мудрецов!
О геллины веков минувших,
        Восстаньте из гробов!

При звуке наших труб летите
        Вождями ваших чад;
Вам к славе путь знаком – ведите
        На семихолмный град!
К оружию, о греки, к бою!
        Пойдём, за правых бог!
И пусть тиранов кровь – рекою
        Кипит у наших ног!

О Спарта, Спарта, мать героев!
        Что рабским сном ты спишь?
Афин союзница, услышь
        Клич мстительных их строев!
В ряды! и в песнях призовём
        Героя Леонида,
Пред кем могучая Персида
        Упала в прах челом.
К оружию, о греки, к бою!
        Пойдём, за правых бог!
И пусть тиранов кровь – рекою
        Кипит у наших ног!

Воспомним, братья, Фермопилы
        И за свободу бой!
С трёхстами храбрых – персов силы
        Один сдержал герой;
И в битве, где пример любови
        К отчизне – вечный дал,
Как лев он гордый – в волны крови
        Им жертв раздранных пал!
К оружию, о греки, к бою!
        Пойдём, за правых бог!
И пусть тиранов кровь – рекою
        Кипит у наших ног!

1821


Кузнечик
Из Анакреона

О счастливец, о кузнечик,
На деревьях на высоких
Каплею росы напьёшься,
И как царь ты распеваешь.
Всё твоё, на что ни взглянешь,
Что в полях цветёт широких,
Что в лесах растёт зелёных.
Друг смиренный земледельцев,
Ты ничем их не обидишь;
Ты приятен человекам,
Лета сладостный предвестник;
Музам чистым ты любезен,
Ты любезен Аполлону:
Дар его – твой звонкий голос.
Ты и старости не знаешь,
О мудрец, всегда поющий,
Сын, жилец земли невинный,
Безболезненный, бескровный,
Ты почти богам подобен!

1822


Медведь

Медведя по дворам цыган водил плясать.
В деревне русскую медведь увидев пляску,
Сам захотел её, затейник, перенять.
Медведи, нечего сказать,
Ловки перенимать.
Вот раз, как днём цыган на солнце спал врастяжку,
Мой Мишенька поднялся на дыбки,
Платок хозяйский взял он в лапу,
Из-под цыгана вынул шляпу,
Набросил набекрень, как хваты-ямщики,
И, топнувши ногой, медведь плясать пустился.
«А, каково?» – Барбосу он сказал.
Барбос вблизи на этот раз случился;
Собака – умный зверь, и пляски он видал.
«Да плохо!» – пёс Барбос медведю отвечал.
«Ты судишь строго, брат! – собаке молви Мишка. –
Я чем не молодцом пляшу?
Чем хуже, как вчера плясал ямщик ваш Гришка?
Гляди, как ловко я платком машу,
Как выступаю важно, плавно!..»
«Ай, Миша! славно, славно!
Такого плясуна
Ещё не видела вся наша сторона!
Легок ты, как цыплёнок!» –
Так крикнул мимо тут бежавший поросёнок:
Порода их, известно, как умна!
Но Миша,
Суд поросёнка слыша,
Задумался, вздохнул, трудиться перестал
И, с видом скромным, сам с собою бормотал:
«Хулит меня собака, то не чудо;
Успеху сам не очень верил я;
Но если хвалит уж свинья –
Пляшу я, верно, худо!»

Быть может, и людьми за правило взято
Медвежье слово золотое:
Как умный что хулит, наверно худо то;
А хвалит глупый – хуже вдвое!

1827


Дума

Кто на земле не вкушал жизни на лоне любви,
Тот бытия земного возвышенной цели не понял;
Тот предвкусить не успел сладостной жизни другой:
Он, как туман, при рождении гибнущий, умер, не живши.

1832


А.С.Пушкину,
по прочтении сказки его о царе Салтане и проч.


Пушкин, Протей*)
Гибким твоим языком и волшебством твоих песнопений!
Уши закрой от похвал и сравнений
Добрых друзей;
Пой, как поёшь ты, родной соловей!
Байрона гений, иль Гёте, Шекспира –
Гений их неба, их нравов, их стран –
Ты же, постигнувший таинство русского духа и мира,
Пой нам по-своему, русский Баян!
Небом родным вдохновенный,
Будь на Руси ты певец несравненный.

23 апреля 1832


Дума

Печален мой жребий, удел мой жесток!
    Ничьей не ласкаем рукою,
От детства я рос одинок, сиротою:
    В путь жизни пошёл одинок;
Прошёл одинок его – тощее поле,
На коем, как в знойной ливийской юдоле,
Не встретились взору ни тень, ни цветок;
    Мой путь одинок я кончаю,
    И хилую старость встречаю
    В домашнем быту одинок:
Печален мой жребий, удел мой жесток!

1832


Ласточка

   Ласточка, ласточка, как я люблю твои вешние песни!
Милый твой вид я люблю, как весна и живой и весёлый!
Пой, весны провозвестница, пой и кружись надо мною;
Может быть, сладкие песни и мне напоёшь ты на душу.

   Птица, любезная людям! ты любишь сама человека;
Ты лишь одна из пернатых свободных гостишь в его доме;
Днями чистейшей любви под его наслаждаешься кровлей;
Дружбе его и свой маленький дом и семейство вверяешь,
И, зимы лишь бежа, оставляешь дом человека.
С первым паденьем листов улетаешь ты, милая гостья!
Но куда? за какие моря, за какие пределы
Странствуешь ты, чтоб искать обновления жизни прекрасной,
Песней искать и любви, без которых жить ты не можешь?
Кто по пустыням воздушным, досель не отгаданный нами,
Путь для тебя указует, чтоб снова пред нами являться?
С первым дыханьем весны ты являешься снова, как с неба,
Песнями нас привечать с воскресеньем бессмертной природы.
Хату и пышный чертог избираешь ты, вольная птица,
Домом себе; но ни хаты жилец, ни чертога владыка
Дерзкой рукою не может гнезда твоего прикоснуться,
Если он счастия дома с тобой потерять не страшится.
Счастье приносишь ты в дом, где приют нетревожный находишь,
Божия птица, как набожный пахарь тебя называет:
Он как священную птицу тебя почитает и любит
(Так песнопевцев народы в века благочестия чтили).
Кто ж, нечестивый, посмеет гнезда твоего прикоснуться –
Дом ты его покидаешь, как бы говоря человеку:
«Будь покровителем мне, но свободы моей не касайся!»

   Птица любови и мира, всех птиц ненавидишь ты хищных.
Первая, криком тревожным – домашним ты птицам смиренным
Весть подаёшь о налёте погибельном коршуна злого,
Криком встречаешь его и до облак преследуешь криком,
Часто крылатого хищника умысл кровавый ничтожа.

   Чистая птица, на прахе земном ты ног не покоишь,
Разве на миг, чтоб пищу восхитить, садишься на землю.
Целую жизнь, и поя, и гуляя, ты плаваешь в небе,
Так же легко и свободно, как мощный дельфин в океане.
Часто с высот поднебесных ты смотришь на бедную землю;
Горы, леса, города и все гордые здания смертных
Кажутся взорам твоим не выше долин и потоков, –
Так для взоров поэта земля и всё, что земное,
В шар единый сливается, свыше лучом озаренный.

   Пой, легкокрылая ласточка, пой и кружись надо мною!
Может быть, песнь не последнюю ты мне на душу напела.


Амбра

Амбра, душистая амбра, скольких ты и мух и червей
Предохраняешь от тленья!
Амбра – поэзия: что без неё именитость людей?
Блеск метеора, добыча забвенья!


Кавказская быль

Кавказ освещается полной луной;
Аул и станица на горном покате
Соседние спят; лишь казак молодой,
Без сна, одинокий, сидит в своей хате.

Напрасно, казак, ты задумчив сидишь,
И сердца биеньем минуты считаешь;
Напрасно в окно на ручей ты глядишь,
Где тайного с милой свидания чаешь.

Желанный свидания час наступил,
Но нет у ручья кабардинки прекрасной,
Где счастлив он первым свиданием был
И первой любовию девы, им страстной;

Где, страстию к деве он сам ослеплён,
Дал клятву от веры своей отступиться,
И скоро принять Магометов закон,
И скоро на Фати прекрасной жениться.

Глядит на ручей он, сидя под окном,
И видит он вдруг, близ окна, перед хатой,
Угрюмый и бледный, покрыт башлыком,
Стоит кабардинец под буркой косматой.

То брат кабардинки, любимой им, был,
Давнишний кунак казаку обреченный;
Он тайну любви их преступной открыл:
Беда кабардинке, яуром прельщенной!

«Сестры моей ждёшь ты? – он молвит. – Сестра
К ручью за водой не пойдёт уже, чаю;
Но клятву жениться ты дал ей: пора!
Исполни её... Ты молчишь? Понимаю.

Пойми ж и меня ты. Три дня тебя ждать
В ауле мы станем; а если забудешь,
Казак, свою клятву, – пришёл я сказать,
Что Фати в день третий сама к нему будет».

Сказал он и скрылся. Казак молодой
Любовью и совестью три дни крушится.
И как изменить ему вере святой?
И как ему Фати прекрасной лишиться?

И вот на исходе уж третьего дня,
Когда он, размучен тоскою глубокой,
Уж в полночь, жестокий свой жребий кляня,
Страдалец упал на свой одр одинокий, –

Стучатся; он встал, отпирает он дверь;
Вошёл кабардинец с мешком за плечами;
Он мрачен как ночь, он ужасен как зверь,
И глухо бормочет, сверкая очами:

«Сестра моя здесь, для услуг кунака», –
Сказал он и стал сопротиву кровати,
Мешок развязал, и к ногам казака
Вдруг выкатил мёртвую голову Фати.

«Для девы без чести нет жизни у нас;
Ты – чести и жизни её похититель –
Целуйся ж теперь с ней хоть каждый ты час!
Прощай! я – кунак твой, а бог – тебе мститель!»

На голову девы безмолвно взирал
Казак одичалыми страшно очами;
Безмолвно пред ней на колени упал,
И с мёртвой – живой сочетался устами...

Сребрятся вершины Кавказа всего;
Был день; к перекличке, пред дом кошевого,
Сошлись все казаки, и нет одного –
И нет одного казака молодого!


Эпиграмма

Помещик Балабан,
Благочестивый муж, Христу из угожденья,
Для нищих на селе построил дом призренья,
И нищих для него наделал из крестьян.


Н.И.Гнедич
Стихотворения. Библиотека поэта. Л.: Советский писатель, 1956.