Я тебя не ревную
равнодушна со мной
ты заходишь в пивную
сто знакомых в пивной.

В белых сводах подвала
сигареточный дым
без пивного бокала
трудно быть молодым.

Вне претензий и штучек
словно вещи в себе
морфинист и валютчик
и сексот КГБ.

Кто заказывал принца
получай для души
царство грязного шприца
и паров анаши

заражение крови
смерть в случайной дыре
выражения кроме
тех что есть в словаре.

Я не раб не начальник
молча порцию пью
отвечая молчаньем
на улыбку твою.

Я убийца и комик
опрокинутый класс.
как мы встретились котик
только слезы из глаз.

По теории Ницше
смысл начертан в ином
жизнь загробная нынче
а реальность потом.

В мраке призрачных буден
рванувшись цвести
мы воскреснем и будем
до конца во плоти.

Там борьба без подножки
без депрессии кайф
и тебя на обложке
напечатает «Life»

словно отблески молний
мрак судьбы оттеня.
Это действует морфий
в тебе на меня.



Поставлю против света
недопитый стакан
на ёлочках паркета
гуляет таракан.

Я в замке иностранном
как будто Жанна д'Арк.
Система с тараканом
домашний зоопарк.

Положен по закону
простой советский быт
ушами к телефону
приклеен и прибит.

Я вижу в нём препону
не надо ждать звонков
никто по телефону
не скажет Чудаков.

Ещё на полкуплета
литературный ход
на ёлочках паркета
встречаю новый год.

Пью залпом за Бутырку
на скатерти пятно
прибавь расход на стирку
к расходам на вино.

Из этой одиночки
задумал я побег.
Всего четыре строчки
и новогодний снег.

Я не возьму напильник
я не герой из книг
мой трезвый собутыльник
лишь в зеркале двойник.

Увы законы жанра
банальности полны.
Спокойной ночи Жанна
нас ожидают сны.



Не вернутся обратно
эти капли и крохи
эти белые пятна
человеческой крови

все на свете пароли
бессмысленны кроме
содержания соли
в человеческой крови

и волны океана
первобытные брызги
молкнут вдруг
многострунно
в человеческом мозге

амплуа сутенёра
продолженье отбора
положенье актера
на подмостках позора.



Когда я заперт в нервной клинике
когда я связан и избит
меня какой-то мастер в критике
то восхваляет то язвит.

Направо стиль налево образы
сюда сравненье там контраст
о Боже как мы все обобраны
никто сегодня не подаст.



Пушкина играли на рояле
Пушкина убили на дуэли
Попросив в тарелочку морошки
Он скончался возле книжной полки
В ледяной воде из мёрзлых комьев
Похоронен Пушкин незабвенный
Нас ведь тоже с пулями знакомят
Вешаемся мы вскрываем вены
Попадаем часто под машины
С лестниц нас швыряют в пьяном виде
Мы живём – вознёй своей мышиной
Небольшого Пушкина обидев
Небольшой чугунный знаменитый
В одиноком от мороза сквере
Он стоит (дублёр и заменитель)
Горько сожалея о потере
Юности и званья камер-юнкер
Славы песни девок в Кишинёве
Гончаровой в белой нижней юбке
Смерти с настоящей тишиною.



Переводы из Ружевича и Сэндберга ты уже прочитала
Наливаешь мне кофе и требуешь разговоров об Антониони
Я чувствую себя как окурок не в свой пепельнице
Блеск твоих связей в министерстве культуры я одобряю
Оператор снимает дождь: ему разрешили
Дождь крупный, тугой, напоминающий крутое яйцо
мочит людей во фраках вечерних платьях смокингах и тулупах
Оптика дождя великолепно передаётся оператором
«Тебе интересно всё это говорить?» «Нет, но я упражняюсь».
«Зачем ты грызёшь ногти?» «Дурная привычка».
«Что ты делаешь сегодня вечером?» «Заказную статью об очерке в молодежном журнале –
Проблема изображения казённых подвигов бетонирования и лесоповала».
Конечно я маньяк: занимаюсь искусством как любитель
Кроме того я трус: я боюсь холода, пошлости и грязи
Мы смотрели Антониони в разных просмотровых залах
И есть ещё многое что нас разделяет или сближает



Ничего не выходит наружу
Твои помыслы детски чисты
Изменяешь любимому мужу
С нелюбимым любовником ты
Ведь не зря говорила подруга:
– Что находишь ты в этом шуте?
Вообще он не нашего круга
Неопрятен, живет в нищете
Я свою холостую берлогу
Украшаю с большой простотой
Обвожу твою стройную ногу
На стене карандашной чертой
Не хочу никакого успеха, –
Лучше деньги навеки займу.
В телевизор старается Пьеха
Адресуется мне одному
Мне бы как-нибудь лишь продержаться
Эту пару недель до зимы
Не заплакать и не рассмеяться
Чтобы в клинику не увезли



Самоубийство есть дуэль с собой.
Искал ты женщину с крылатыми ногами,
Она теперь заряжена в нагане,
Ружейным маслом пахнет и стрельбой.
Инфляции листвы как биржевая рьяность.
На улицах дождей асфальтные катки.
Твой демон смерти стал вегетарьянец,
Теряющий салфетки и платки.
Забывчивостью старческой несносен,
И умственно немного нездоров,
Но в бесконечность отправляет осень
Скупые призраки почтовых поездов.
Когда дышать игрою больше нечем,
Давайте выдох на конце строки.
И взрежут ненависть, похожую на печень,
Звенящими ножами мясники.



В Министерстве Осенних Финансов
Черный Лебедь кричит на пруду
о судьбе молодых иностранцев,
местом службы избравших Москву.
Вся Москва, непотребная баба,
прожигает свои вечера.
На столах серпуховского бара
отдается ее ветчина.
Франц Лефорт был любитель стриптиза:
«всье дела» он забросил в сортир,
и его содержанка актриса
раздевалась под грохот мортир.
Табакерка не выдаст секрета,
охраняет актрису эмаль.
Музыкальная тема портрета
до сих пор излучает печаль.
В ассамблею, на верфь и на плаху
не пошлет маркитантки рука.
Отчего же я морщусь и плачу,
не вдохнув твоего табака?


Муравейник

Этот бред, именуемый миром,
рукотворный делирий и сон,
энтомологом Вилли Шекспиром
на аршин от земли вознесён.
Я люблю театральную складку
ваших масок, хитиновых лиц,
потирание лапки о лапку,
суету перед кладкой яиц.
Шелестящим, неслышимым хором,
в мраке ночи средь белого дня
лабиринтом своих коридоров
волоки, муравейник, меня.
Сложим атомы в микрокристаллы,
передвинем комочки земли –
ты в меня посылаешь сигналы
на усах Сальвадора Дали.
Браконьер и бродяга, не мешкай,
сделай праздник для пленной души:
раскалённой лесной головешкой
сумасшедшую кучу вспаши.



Приятеля сажают за подлог.
Но было бы неверным сожаленье:
Всему виной – страдательный залог
И сослагательное наклоненье.
Вот «Моби Дик». И смысл его глубок.
Утрата этой книжки – преступленье.
И стоит рубль – страдательный залог,
Рубль – сослагательное наклоненье.
Нельзя сказать, что наш премьер жесток.
Он кроток, но свирепо исполненье.
Стал моден стиль – страдательный залог
И сослагательное наклоненье.
Но водородной схватки близок срок.
И в час всеобщего испепеленья
Нам предстоит страдательный залог
Без сослагательного наклоненья.



В истории много пропущено,
но видится в ней интерес,
когда в камер-юнкера Пушкина
стреляет сенатор Дантес.
Не как завсегдатай притонов,
за честь, а отнюдь не за чек,
прицельно стреляет Мартынов,
честняга, простой человек.
Нет, это не мальчик влюбленный
и даже не храбрый Мальбрук,
а просто поручик Солёный
с особенным запахом рук.
Внизу мелкота копошится,
под нею белеет гора,
в истории всюду вершится
убийство во имя добра.
Пусть это пройдет в отголоске,
какой-то вторичной виной:
расстрелян в советском Свердловске
один император смешной.
И вот уже новая школа,
строкою в поток новостей:
расстрелян наследник престола.
Почаще стреляйте в детей!
На площади или в подвале,
в нетрезвом матросском бреду,
мы раньше людей убивали,
теперь убиваем среду.
Как сказочно гибнет принцесса,
реальная кровь на стене.
Смертельные гены прогресса
трепещут в тебе и во мне.



Чем питается ссыльный. Чем Бог пошлёт
перелётную птицу стреляет влёт
и в болотную рыбу летит динамит
когда чувствует он аппетит.
Что мечтается ссыльному. Знает чёрт
он приехал фланером на антикурорт
и последние деньги тратит на флирт
с местной дамой по имени спирт.



Как новый де Грие но без Манон Леско
полкарты аж в Сибирь проехал я легко
и дело пустяка приехал налегке
четырнадцать рублей сжимая в кулаке.
Перевернулся мир теперь другой закон
я должен отыскать туземную Манон
разводку девочку доярку медсестру
в бревенчатой избе на стынущем ветру.



Но я ещё найду единственный размер
прямой как шпага и такой счастливый
что почернеет мраморный Гомер
от зависти простой и справедливой.
У мальчика в глазах зажгу пучки огня
поэтам всем с вином устрою ужин
и даже женщина что бросила меня
на время прекратит сношенья с мужем.



     Приходят разные повестки.
     Велят начать и прекратить.
     Зовут на бал. Хотят повесить.
     И просят деньги получить.
И только нет от Вас конверта,
Конверта и открытки в нем.
Пишите, лгите. Ложь бессмертна,
А правда – болевой прием.
     Но почтальон опять не хочет
     Взойти на пьедестал-порог,
     А может быть, ночную почту
     Ночной разбойник подстерег.
Какая в том письме манера?
И если холод, если лёд,
То пусть разбойник у курьера
Его и сумку отберёт.
     А если в нём любовь и ласка,
     То нужно почту торопить –
     На лёгкой голубиной лапке
     Кольцо с запиской укрепить.
И небо синее до глянца,
И солнце сверху на дома,
И воркование посланца
И воркование письма.



Когда кричат:
               «Человек за бортом!»
Океанский корабль, огромный, как дом,
Вдруг остановится
И человек
          верёвками ловится.
А когда
          душа человека за бортом,
Когда он захлёбывается
          от ужаса
          и отчаяния,
То даже его собственный дом
Не останавливается
                    и плывёт дальше.


Новая газета, 2001, № 4 (22 января).