Возвращение

Так узнают любимого лица
знакомый свет и зимние морщины.
И чудилось, рассказам нет конца,
но первый не дошёл до середины.

И был второй втореньем тишине,
которая из милых глаз глядела,
а третий был неверен, как во сне,
и оборвался вдруг… Тогда запела,

и медленно, и чисто, как звезда,
живая память отжитой разлуки,
и низкий звук тянулся, как года
неразделённой нежности и муки.

1975


Был страшным этот час, а я жила,
и ела хлеб, и знала – наяву
пришёл ко мне бессрочный этот час,
и знала – я его переживу.

И знала я, чьё сердце в этот час
открыло мне посмертное тепло,
и вынесло со мною этот час,
и вновь землёю под ноги легло.

Я жизнь не хоронила в этот час,
затем что надо мной молчала ты,
пришедшая ко мне и в этот час
молитвою беды и доброты.

1976


Мне не страшно уйти – я была этой мокрой землёю,
этой мягкой землёю с её перегнившей листвой.
Я бродила под соснами дымно-пунцовой зарёю,
и скрипела старуха-сосна над моей головой.

Я вдыхала прохладнейший запах земли на закате –
запах хвои, истлевшей под снегом, и талой воды.
Куковала кукушка – слышнее по сизой прохладе,
мать-и-мачеха слабо желтела из зимней слюды.

И спокойно мне было. Спокойно, как в детстве бывало.
Не выпытывай, сердце, куда мы с тобою зашли,
не мути тишины – там душа глубоко и устало
жизнь вдыхает, вбирает, как запах апрельской земли.

1976


Говори, когда кончатся силы
И на сердце земля – говори!
Говори, как у края могилы,
У полоски последней зари.

Разве ложью когда-нибудь станет
Отпустивший нам муку из мук,
Радость радостей наших – не канет
Победивший отчаянье звук!

1976


Долго пишется первое слово
после намертво взявшей беды.
Постаревшее сердце сурово,
перепаханы жизни следы.

Молча собраны скорбные всходы,
молча прожиты в грозной тени
годы боли, и горечи годы,
и терпения тесные дни.

Долго пишется первое слово.
Непомерные сроки легли,
чтобы молча сказать тебя снова,
неубитое слово любви.

1977


Не памятью бессилия и зла,
не горькою надеждой на спасенье –
лишь правдою прощального тепла
вернись ко мне, последнее мгновенье!

Там боль моя свободна навсегда
от горечи и муки доживанья.
Там плавится смертельная беда
в пронзительной печали пониманья.

1978


Ненастное утро

Ветер на малиновой заре,
на рассвете раннем.
Рокот нетерпения в листве.
Хлопнувшие ставни.

Всею грудью сдержанный укор
темени древесной.
Холодом дохнувший разговор.
Гул волны отвесной.

…По небу текущая листва
ясным малахитом,
застланным слезами торжества,
смутою омытым.

1981


Бирюзовые морозы
на окраине зимы.
Кто мои заметил слёзы?
Кто мои увидел сны?

Кто так просто и тревожно,
не пытая ничего,
прикоснулся осторожно
к сердцу горя моего?

О как тихо прикоснулась
терпеливая рука.
Не изверилась – вернулась.
Из какого далека?

Скольким стужам вы светлели,
изболели сколько бед,
бирюзовые недели
на исходе зимних лет…

1984


Маме

1

Спи, спи, глубоко, легко –
прохладен утренний свет.
Прошлое ушло далеко,
настоящего нет.

Только утренний крик ворон,
влажный, издалека.
Погружается сердце в сон,
свет дрожит у виска.

Выше, ниже – на рубеже
жизни с небытиём…
Время детской лететь душе
в тесный материн дом.

2

Побыть с тобой наедине.
Но нынче ты уснёшь во мне,
как я когда-то, – лёгким сном,
дитя, объятое кругом
волною матери. Тепла
любви молитвенная мгла,
и жизни дар ещё далёк –
чуть лиловеет уголёк
души? судьбы? Невемо. Мгла.
Тень материнского тепла
и хвойный гул небытия…
Намучившаяся моя,
спи – всё спокойней, всё полней –
до прежних наших, вечных дней.

3

Незабудками засажу
золотую землю твою,
опояшу чёрной землёй,
тихим голосом окроплю, –

и пойдём с тобой налегке,
не оглядываясь назад,
как тропою в хвойном бору,
из молчания в тишину.

1989


Когда я возвращаюсь зимним утром
домой, ребёнка в школу проводив,
темно вокруг и тихо. Голубеет
торжественно и нежно новый снег,
а над пустынными ещё дворами
покоится ночная синева.

И вижу я – под крышею железной
ветшающего неприметно дома,
сквозь сонную, густую белизну
ветвей, отяжелённых снегопадом,
мерцает свет. Мерцает терпеливо
малиново-янтарная лампада
безвестного какого-то жилья.

И сердце вдруг сжимается от счастья.
Кто там живёт? Чья тень теплом ложится
на синие предутренние стёкла?
Какая жизнь обыденный свой праздник
справляет там? Улыбка…свежий чай…
прощанье наскоро – и долгий вздох
того, кто остаётся домовничать.

Но перед тем как лампу потушить
и день начать, ему помедлить надо.
С минуту неподвижно постоять,
на убелённые деревья глядя,
чтобы спокойно и неторопливо,
всем существом – и памятью, и плотью, –
всей благодарностью и волей всею
молитву об ушедших сотворить.

1992


Первых недель цветенья
чистая тишина.
Тёмное воскресенье.
Пасмурная весна.

На тополиных почках
клейкий шафранный мёд.
Как обещали, с ночи
дождь ледяной идёт.

Но терпеливо чудо,
и под дождём нежней
скромные изумруды
первоцветущих дней.

1994


Как в леденящую воду
купальщик входит зимой –
войди спокойно в свободу,
её студёный покой.

Недолог путь и нетруден,
не дальше, чем до реки.
Рассветный берег безлюден.
Затопленные мостки,

ольха и небо над ними –
благословенный, сырой,
студёный жемчуг зазимья,
текущий над головой.

1994


Тому, кто родился в конце ноября

Тому, кто родился в конце ноября,
в свинцово серые дни,
сродни неяркий свет фонаря
и свет ночника сродни.

Сродни малиновое пятно
камина в дальнем углу,
закатом вымытое окно,
пунцовый луч на полу.

Сродни оранжевая кора
нагретой за день сосны,
янтарно-розовый блеск костра,
медовый венчик луны.

И я дарю моему отцу
старинной лампы портрет
затем, что радость ему к лицу,
а холод и темень – нет.

Затем, что радость и свет – одно,
и даются они не зря
тому, кто родился, когда темно,
кто пришёл в конце ноября.

1999


Черёмуха

Омытый в туманной купели рассвета,
вдруг вспыхнул на солнце, как столп светозарный,
черёмухи куст, неприметный всё лето,
а нынче – малиновый, алый, янтарный.

А дальше, за нею, за огненной чашей
черёмухи, тронутой Преображеньем, –
осинник с ольхою, и хвойные чащи,
и тёплое, тихое небо Успенья.

…Как будто святыни коснулся невольно,
и замер, и веки прикрылись от света,
а сердце открылось – блаженно, небольно –
прозрачнейшей тайне Господнего лета.

2000


Август

Голубой после ливней простор
на исходе недолгого лета.
Царство пижмы лимонного цвета.
Земляникой заросший бугор –

потерявшейся между берёз,
не обобранной, тёмно-пунцовой,
полевой земляникой медовой,
благовонной и терпкой до слёз.

То ли август прошёл стороной,
то ли тёплые ливни виною,
только вдосталь и влаги, и зноя,
вдосталь воли и вдосталь покоя –
сердцевинной отрады земной.

Голубой нескончаемый свет
на исходе недолгого лета.
Царство пижмы лимонного цвета
и ещё золотая примета –
словно розовый дым, бересклет.

2002


Мне снилась любовь – так младенчески мудро,
так мирно она на меня поглядела,
как будто бы жизнь её – раннее утро,
и солнце, и лето, и нет им предела.

Мне снилось – ну вот и приходит расплата
за то, что посмела любить без боязни.
Намечено место, и названа дата.
Осталось назначить орудие казни.

Мне снилось посмертное, тёмное утро,
обычное утро. Но – так не бывает…
Но смотрит любовь удивлённо и мудро
и нежности солнце вполмира сияет.

5 июня 2003


Дождь

Миротворный шум дождя
на исходе душной ночи.
Приближаясь, уходя,
то протяжней, то короче, –

нарастает свежий гул
деревенского ненастья,
чтобы кто-нибудь вздохнул
и проснулся вдруг от счастья.

Проступает тишина,
без которой нет рассвета,
без которой неполна
чаша ливня, чаша лета.

И послушна тишине,
из неведомого сада
проникает в сердце мне,
как благая весть, прохлада.

2005


Бабочка

«Бывают злые дни, но жизнь не злая», –
сказала мне сегодня одна святая.
И так легко и ласково поглядела,
что на лицо ей бабочка вдруг слетела.
Лимонно-золотая и голубая –
наверное, секунду назад из рая…
«Да, злые дни бывают, но жизнь – не злая».

2005


                                          Алёше

«Жизнь, которая была,
отошла и не вернётся…»
Но ведь это лишь слова,
а живая жалость бьётся,
а живая нежность с ней
допоздна возводит стены,
окна-двери прежних дней
отмывает постепенно.
И встаёт передо мной,
завтрашний или вчерашний,
день обыденно родной –
райский, солнечный, домашний.

26 апреля 2006


                        Памяти Гали Воропаевой

Я шла под тёмными небесами,
наполненными дождём,
и едко-жёлтыми кружевами
цвела сурепка кругом.

Цвела повсюду, вдоль всех обочин,
за горизонт уходя,
под летним небом темнее ночи,
за пять минут до дождя.

А мне казалось, что кто-то милый
весь день сопутствует мне –
с такою сладостно свежей силой
дышалось мне в тишине.

Так упоителен был в потёмках
соцветий жёлтый настой –
непостижимо живой и тонкий,
по-деревенски густой.

И – нет, ни разу душа не сжалась,
ни разу знать не дала! –
так незаметно ты попрощалась,
так быстро, чисто ушла.

2009


Тексты присланы автором