Вот и вечер пролетел. Гуд бай!
«Полночь! Полночь!..» – голосит трамвай.
Кошки в темноте глаза зажгли.
И машины – фары, фонари...
И бредут полночные цветы
света по ступенькам темноты.
Перекрёсток – тихий и пустой.
Сам себе приказываю: «Стой!»
Крымский мост
Звучит мелодия в саду
и гаснет, на волне качаясь.
По Крымскому мосту иду,
себя в себе сломить пытаясь.
В ночь не шагну, тоску губя.
Не сгину под речной «Кометой».
Мост перейду, но часть себя
на стороне оставлю этой.
Стемнело. Солнце стелется в воде
и плещется с рекою на мосту.
Сквозь розовые полосы к звезде
относит человечка на плоту.
Он тихо в воду ноги опустил.
А сам не шелохнётся. Спит – не спит?
Какую думу он упрятал в ил,
какие бездны он в себе хранит?
Река несёт всё дальше ветхий плот,
и человечка, и миры в груди.
Он думает, что далеко плывёт,
не зная, что плотина впереди...
Моей неперспективной деревне Симанки
Над погибшей деревней – крапива,
всё живое ей жечь и терзать...
Я теперь здесь чужой и немилый.
Губы «Здравствуй!» боятся сказать.
Над погибшей деревней – крапива.
Боль и муку дождём окропило,
утопило...Чужой я, и лучше
мне уйти, чтоб друг друга не мучить.
Матушка и отец
горбятся до земли,
лишь посошком, посошком
отделены от земли.
Милый сын, милый сын
внука ещё не родил,
кровный сын, родный сын
всё по Земле ходил.
Матушка и отец
слышат уже едва
Матушка и отец
видят уже едва.
Смогут ли разглядеть,
как в люльку-гроб скользну?
Смогут ли песню спеть
жизни моей и сну?
Мне с дерева видать весь свет.
Вон там закуривает дед.
Там – овцы подошли ко рву
и щиплют не спеша траву.
А солнце вниз идёт, всё вниз.
И мне слепит глаза оно.
А там за дубом обнялись
две тени и слились в одно.
Их поцелуям счёта нет...
Отсюда виден мне весь свет.
Убегу к берёзам, в чащу,
утоплюсь в реке цветов.
Мама, папа, как я счастлив!
Нет таких на свете слов!
Разобьюсь о свод небесный,
солнцем тело опалю.
Милая! Прекрасней песни
сладкое твоё «Люблю»...
Сердце, опустошённое чёрной мыслью
1
Источили мне сердце, как черви на яблоне – плод.
Горе – сердце раздавит, но вас раздавить не сумеет,
из верёвки смирения – мысли змея уползёт.
Мысли, чёрные мысли, от вас никуда мне не деться.
И уже не понять: где здесь сон, где здесь жизнь наяву...
Я любил, я любил, я любил своим съеденным сердцем.
Я люблю, я люблю – я сердцами любимых живу.
2
Жизнь – большой зоопарк, разделённый железною сеткой.
Я – как загнанный зверь, мне до смерти для вас – быть чужим.
Клетка воли – для вас, для меня же навек – воля клетки.
Я за вас все ошибки и подлости все совершил.
Боли в клетке грудной, небо смотрит в оконную клетку...
Но я верю, что мир есть без клеток. Мир добрый иной...
Я хочу умереть, но напрасно глотаю таблетки.
Мне всю жизнь не везёт. Значит снова не хватит одной...
3
Мама, мама моя! Я вернулся из дальней дороги.
Почему ты лежишь? Почему ты не вышла встречать?
Почему ты молчишь? Почему холодны твои ноги?
И зачем здесь народ? И зачем в изголовье свеча?
Нет! Руками, щеками, слезами – скорее, скорее!..
Сбылся сон для двоих, как ты можешь теперь умереть?!
Как тебя отогреть?! Я хочу... Но уже не умею.
Холод маминых ног. И нет сил у меня отогреть.
4
Как обухом по голове –
ударил болью в сердце голос.
И – слёзы, словно кровь из вен...
Я ими от грехов отмоюсь.
Паду в могильные цветы
листом осенним жёлто-алым.
О, мать! Землёю стала ты.
И матерью земля мне стала.
«Прости меня, мне не легко...»
Я обнимаю грудь могилы...
Могила пахнет молоком,
которым мать меня поила.
5
Ноги долу глядят сквозь глаза,
сквозь асфальт проглядеться им хочется.
Головы стопудовой слеза
сползла по колу позвоночника.
В глубь земную ведут все пути...
Кто мне крикнет: «Взлети! Взлети!»
Положи меня в платок
и рукой печальной
завяжи узлы.
Мимо рощи, вдоль реки,
по моей земле,
пронеси меня.
Чтобы вспомнить я успел,
до последних снов,
наши дни с тобою.
Ничего не говори,
и не утешай,
просто брось меня.
В землю, в воду –
всё равно.
Просто брось меня...
Я задул своё сердце, прости.
И ко мне
мотыльком не лети.
Я погас, улетай, ты – вольна.
Не зола мне нужна.
Белым лебедем – ввысь, в синеву...
Я тебя
за собой
не зову.
Я – радуга
Капли воды на теле твоём.
Каждая – солнечный водоём.
О, семицветный дождь преломлений!
Капли мгновений в море волнений!
Жажду – легко касаясь губами,
пить твоей плоти
капельный пламень...
Свидание
Перед калиткою твоей
фонарь горит, слепя.
Но как стыдливости моей
преодолеть себя?
Я камнем лампочку разбил.
Решил руки просить.
А вот про месяц позабыл –
его не погасить...
Твои глаза –
вечерние озёра.
Вплываю в них
беззвучно, не дыша.
Как лодка с продырявленным бортом,
всё глубже погружаюсь, всё нежней,
до судорог,
до сердца,
до рассвета...
Ночной пейзаж
Погибшую листву зима одела в саван.
Молитвенно поёт ветер.
И бледен лунный воск. Но светом странным
свеча столба в ночи светит.
Платок и кинжал
Кинжал сверкнул, как месяц, и тотчас
вонзился в грудь и в темноте погас.
И девушка упала на песок,
от брата брата заслонив собой.
Она молила, чтоб прервался бой,
меж ними новый уронив платок.
Но не заметил горец. Лишь врага
он видел в брате. Дрогнула рука,
и ненависть направила кинжал.
Исламская луна сияет так,
что скоро кунака убьёт кунак.
И даже ангел смерти зарыдал.
Лейла
Лейла не сидит со мною,
Лейла занята стряпнёю,
Лейла всё спешит.
Муж сидит со мною рядом
о войне, с горящим взглядом,
тихо говорит.
Лейла, молодая Лейла,
выйти замуж вот успела,
и ребёнка ждёт.
И ко мне не повернётся,
и со мной не рассмеётся,
и не подойдёт.
О войне Бислан вещает,
не скрывает, не страшит,
честно, без прикрас.
Нынче с гор ему спускаться,
и под пули отправляться.
Ждут у входа нас.
Лейла скоро ждёт ребёнка.
Лейла просит, чтоб девчонку
Бог помог ей дать.
Мальчики к войне родятся...
Лейла, может, может статься,
хватит воевать.
Лейла нам стряпню в дорогу
собирает молча, строго –
чтоб не зарыдать.
Свадьба
Кавказ – воюет
здесь – полдень
свадьбой пьян.
Танцует Саидрахман.
Автоматы
на взводе у парней:
хранят ребята
покой гостей.
Легко танцует
Саидрахман.
Летит, гарцует,
вздымая стан.
Взлетают руки,
пронзая небосклон.
И в каждом звуке –
кинжалов звон.
Он словно кречет
летит по кругу,
взор искры мечет,
зовёт подругу.
Невеста несмело
(стройна, невесома)
в чокхи белом
выходит из дома.
И кто-то слепо,
от радости, свято
Выстрелил в небо
из автомата.
Возвращаюсь сквозь улиц предутренний сон.
Город спит, но пускай просыпается он.
На ладонях асфальта – разливы слезы,
от ночного дождя, от рыданий грозы.
Возвращаюсь – и эти прыжки над водой,
словно танец над канувшей в Лету бедой.
Вдоль дороги голов своих мокрые лбы
в приглашении к танцу склонили столбы.
Я – один, я – один. Этот вальс только мой.
Над слезами судьбы возвращаюсь домой.
Я – один, я – один. Этот вальс только мой.
Над слезами судьбы возвращаюсь домой.
Я спускаюсь солнцем
в шелест камыша.
И вплывает в сердце
лодка, не спеша,
на две половины
сердце бороздит.
В ней, обняв колени,
милая сидит.
И, не замечая
розовый закат,
окунает в воду
волосы и взгляд.
Ах, щенок,
играть ты хочешь.
Лай – как звонкий колокольчик...
За штаны меня,
за руки
теребишь. Какие муки!
Приласкать тебя – нет силы,
и прогнать тебя – нет силы.
Уходи отсюда, милый,
тишины хочу...
Могилой
кажется мне мир немилый.
Я держу руками думу.
Ты же – со своей игрою...
Я сейчас глаза закрою.
Фредди Меркьюри
Show must go on...
Плод вызреет быстрее,
коль скоро червь в нём есть.
Так яблочко влечёт
и умоляет съесть.
В тебя вживилась боль,
и стал стихами стон.
Ты мёртв, но мы поем:
Show must go on...
А переспелый плод,
упав, в корнях сгниёт,
поскольку в нём душа
больная не поёт...
Венецианские глаголы
Вчера здесь стайка рыб прошла
по тротуару, по камням:
волну морскую подняла
волна, послушная дождям.
Ушло сегодня море вспять,
но дразнит кошку запах рыб –
искать! Но где? Искать, искать...
Но – только море в складках глыб.
Пьяный таракан
Я – уставший таракан,
я тащусь домой, в чулан.
Под столом темно.
Вижу тень твою вблизи,
вижу крошки на грязи.
Мне-то всё равно.
И раздавишь ли меня,
не раздавишь ли меня,
мне-то всё равно.
Или мимо ты пройдёшь,
дунешь, топнешь, разотрёшь,
мне-то всё равно.
Выпил я твою бурду,
вижу всё в двойном бреду,
мне-то всё равно.
Ногу правую твою
вижу, и тебя люблю,
милая моя...
Завещание
Как умру похороните...
Тарас Шевченко
Тело – жене. Милая, верь,
я только твой буду теперь.
Богу свою душу отдам –
Как с нею быть – знает Он сам.
Стих мой в костёр – брось, не жалей –
станет теплей, станет светлей.
Абхазский берег
Здесь пальма веером дрожит,
и ветер в зарослях шуршит,
и вторит моря им волна:
«и здесь вчера прошла война»
Песчаный берег нелюдим,
и я чужой, и нелюбим.
...Следы войны ушли в песок.
А память целится в висок.
Пуля пробила мой сон –
краски сна разлетелись по снегу.
Я хочу возвратиться в тот сон,
вернуть предвоенную негу...
Пуля задела мой мозг.
Застилает глаза тёплый воск.
Я хочу возвратиться в тот сон,
руками собрать эту негу.
Город Грозный
Мир пошатнулся от войны.
Скосились стены и заборы.
И гулок звон взрывной волны.
И в ухе клацают затворы.
Деревья сломаны как руки.
И рельсы встали в вертикаль.
И воют раненые суки,
и рвут на части чью-то шаль.
Мир пошатнулся от войны.
Упали стены и заборы.
А чьи-то мальчики-сыны
теряют точечки опоры...
Мальчик, отснявший глазами войну
на тонкие нервные клетки,
плёнки проявит в сонном бреду –
только лишь смерть, и не одну.
Плёнки его никому не нужны:
это не входит в планы разведки.
Снимки его никому не нужны...
Некому дать и конфетки.
Мальчик, отснявший глазами войну,
прячет судьбу за голые ветки.
На закат
открыты окна,
ну а двери – на рассвет.
Я вчера
сорвал полотна,
что имели чёрный цвет.
Вечера
наполнит завтра
твоего приезда свет.
Миграция песка –
в поисках морей.
Как правда далека,
так долго до морей.
Верблюдов корабли
плывут средь миражей.
А где-то журавли
летят
к родине моей.
А счастье шёлком гладким
в день вчерашний
скользит от пальцев прочь.
Пальцы клёна сжались в зонтик,
и по ним улиткой ночь
тихо-медленно ползёт.
Акварель.
Рисунок пальцем.
А в квадрате
только ты.
Тексты предоставлены автором
