Поэзия Московского Университета от Ломоносова и до ...

Из-под северного неба я ушёл на светлый Юг,
Где звучнее поцелуи, где пышней цветущий луг.
Я хотел забыть о смерти, я хотел убить печаль
И умчался беззаботно в неизведанную даль.

Отчего же здесь, на Юге, мне мерещится метель,
Снятся снежные сугробы, тусклый месяц, сосны, ель?
Отчего же здесь, на Юге, где широк мечты полёт,
Мне так хочется увидеть воды, убранные в лёд?

Да, не понял я, не понял, что с тоскливою душой
Не должны мы вдаль стремиться, в край волшебный и чужой!
Да, не понял я, не понял, что родимая печаль
Лучше, выше и волшебней, чем чужбины ширь и даль!

Полным слез, туманным взором я вокруг себя гляжу,
С обольстительного Юга вновь на Север ухожу.
И как узник, полюбивший долголетний мрак тюрьмы,
Я от Солнца удаляюсь, возвращаясь в царство тьмы.

Не позднее 1895

Волны

Волна бежит. Волна с волною слита.
Волна с волною слита в одной мечте.
Прильнув к скалам, они гремят сердито.
Они гремят сердито: «Не те! Не те!»

И в горьком сне волна волне шепнула.
Волна волне шепнула: «В тебе – мечта».
И плещут вновь: «Меня ты обманула!»
«Меня ты обманула. И ты – не та!»

15 сентября 1896

Равнина

Как угрюмый кошмар исполина,
Поглотивши луга и леса,
Без конца протянулась равнина
И краями ушла в небеса.

И краями пронзила пространство,
И до звёзд прикоснулась вдали,
Затенив мировое убранство
Монотонной печалью Земли.

И далёкие звёзды застыли
В беспредельности мёртвых небес,
Как огни бриллиантовой пыли
На лазури предвечных завес.

И в просторе пустыни бесплодной,
Где недвижен кошмар мировой,
Только носится ветер холодный,
Шевеля пожелтевшей травой.

Декабрь 1896

Жизнь проходит, – вечен сон.
Хорошо мне, – я влюблён.

Жизнь проходит, – сказка – нет.
Хорошо мне, – я поэт.

Душен мир, – в душе свежо.
Хорошо мне, хорошо.

Не позднее 17 ноября 1899

Избранный

О, да, я Избранный, я Мудрый, Посвящённый,
Сын солнца, я – поэт, сын разума, я – царь.
Но – предки за спиной, и дух мой искажённый –
Татуированный своим отцом дикарь.

Узоры пёстрые прорезаны глубоко.
Хочу их смыть – нельзя. Ум шепчет: перестань.
И с диким бешенством я в омуты порока
Бросаюсь радостно, как хищный зверь на лань.

Но, рынку дань отдав, его божбе и давкам,
Я снова чувствую всю близость к божеству.
Кого-то раздробив тяжёлым томагавком,
Я мной убитого с отчаяньем зову.

Не позднее 1899

Раненый

Я насмерть поражён своим сознаньем,
Я ранен в сердце разумом моим.
Я неразрывен с этим мирозданьем,
Я создал мир со всем его страданьем.
Струя огонь, я гибну сам, как дым.

И понимая всю обманность чувства,
Игру теней, рождённых в мире мной,
Я, как поэт, постигнувший искусство,
Не восхищён своею глубиной.

Я сознаю, что грех, и тьма во взоре,
И топь болот, и синий небосклон –
Есть только мысль, есть призрачное море,
Я чувствую, что эта жизнь есть сон.

Но, видя в жизни знак безбрежной воли,
Создатель, я созданьем не любим.
И весь дрожа от нестерпимой боли,
Живя у самого себя в неволе,
Я ранен насмерть разумом моим.

Не позднее 1899

Я люблю далёкий след – от весла,
Мне отрадно подойти – вплоть до зла,
И, его не совершив, посмотреть,
Как костёр вдали, за мной, будет тлеть.

Если я в мечте поджёг – города,
Пламя зарева со мной – навсегда.
О, мой брат! Поэт и царь, сжёгший Рим!
Мы сжигаем, как и ты, – и горим!

Не позднее 1899

Можно жить с закрытыми глазами,
Не желая в мире ничего,
И навек проститься с небесами,
И понять, что всё кругом мертво.

Можно жить, безмолвно холодея,
Не считая гаснущих минут,
Как живёт осенний лес, редея,
Как мечты поблекшие живут.

Можно всё заветное покинуть,
Можно всё бесследно разлюбить.
Но нельзя к минувшему остынуть,
Но нельзя о прошлом позабыть!

Не позднее 1899

Скрижали

                Мы – раздробленные скрижали
                                                      Случевский

Как же мир не распадётся,
Если он возник случайно?
Как же он не содрогнётся,
Если в нём начало – тайна?

Если где-нибудь, за миром,
Кто-то мудрый миром правит,
Отчего ж мой дух вампиром
Сатану поёт и славит?

Смерть свою живым питает,
Любит шабаш преступленья
И кошмары созидает
В ликованьи исступленья.

А едва изведав низость
И насытившись позором,
Снова верит в чью-то близость,
Ищет света тусклым взором.

Так мы все идём к чему-то,
Что для нас непостижимо.
Дверь заветная замкнута,
Мы скользим, как тень от дыма.

Мы от всех путей далёки,
Мы везде найдём печали,
Мы запутанные строки,
Раздроблённые скрижали.

Не позднее 1899

Затон

Когда ты заглянешь в прозрачные воды затона,
Под бледною ивой, при свете вечерней звезды,
Невнятный намёк на призыв колокольного звона
К тебе донесётся из замка хрустальной воды.

И ты, наклонившись, увидишь прекрасные лица,
Испуганным взором заметишь меж ними себя,
И в сердце твоём за страницею вспыхнет страница,
Ты будешь читать их, как дух, не скорбя, не любя.

И будут расти ото дна до поверхности влаги
Узоры упрямо и тесно сплетённых ветвей,
И будут расти и меняться, – как призраки саги
Растут, изменяясь в значеньи и в силе своей.

И всё, что в молчании ночи волнует и манит,
Что тайною чарой нисходит с далёких планет,
Тебя в сочетанья свои завлечёт – и обманет,
И сердце забудет, что с ними слияния нет.

Ты руку невольно протянешь над сонным затоном,
И вмиг всё бесследно исчезнет, – и только вдали
С чуть слышной мольбою, с каким-то заоблачным звоном
Незримо порвётся струна от небес до земли.

Не позднее 1899

Страшны мне звери, и черви, и птицы,
Душу томит мне животный их сон.
Нет, я люблю только беглость зарницы,
Ветер и моря глухой перезвон.

Нет, я люблю только мёртвые горы,
Листья и вечно немые цветы,
И человеческой мысли узоры,
И человека родные черты.

Не позднее 1899

Успокоение

Вечернее тихое море
Сливалось воздушною дымкой
С грядою слегка лиловатых,
Охваченных сном облаков,
И в этом безмерном просторе
Дышали почти невидимкой,
Как дышат мечты в ароматах,
Бесплотные образы снов.

Они возникали, как краски,
Как чувства, зажжённые взором,
Как сладкий восторг аромата,
Как блеск и прозрачность воды,
Как светлые вымыслы сказки,
Как тучки, что встали дозором,
Чтоб вспыхнуть на миг без возврата
Пред ликом вечерней звезды.

Не позднее 1900

Святой Георгий

Святой Георгий, убив Дракона,
Взглянул печально вокруг себя.
Не мог он слышать глухого стона,
Не мог быть светлым – лишь свет любя.

Он с лёгким сердцем, во имя Бога,
Копьё наметил и поднял щит.
Но мыслей встало так много, много –
И он, сразивши, сражён, молчит.

И конь святого своим копытом
Ударил гневно о край пути.
Сюда он прибыл путём избитым.
Куда отсюда? Куда идти?

Святой Георгий, святой Георгий,
И ты изведал свой высший час!
Пред сильным Змеем ты был в восторге,
Пред мёртвым Змием ты вдруг погас!

Не позднее 1900

Белый пожар

                    Hier stehe ich inmitten des Brandes der Brandung.
                                                                                          Nietzsche^*)

Я стою на прибрежьи, в пожаре прибоя,
И волна, проблистав белизной в вышине, –
Точно конь, распалённый от бега и боя,
В напряженьи предсмертном домчалась ко мне.

И за нею другие, как белые кони,
Разметав свои гривы, несутся, бегут,
Замирают от ужаса дикой погони
И себя торопливостью жадною жгут.

Опрокинулись, вспыхнули – вправо и влево, –
И, пред смертью вздохнув и блеснувши полней,
На песке умирают в дрожании гнева
Языки обессиленных белых огней.

Не позднее 1900

Безглагольность

Есть в русской природе усталая нежность,
Безмолвная боль затаённой печали,
Безвыходность горя, безгласность, безбрежность,
Холодная высь, уходящие дали.

Приди на рассвете на склон косогора, –
Над зябкой рекою дымится прохлада,
Чернеет громада застывшего бора,
И сердцу так больно, и сердце не радо.

Недвижный камыш. Не трепещет осока.
Глубокая тишь. Безглагольность покоя.
Луга убегают далёко-далёко.
Во всём утомленье – глухое, немое.

Войди на закате, как в свежие волны,
В прохладную глушь деревенского сада, –
Деревья так сумрачно-странно-безмолвны,
И сердцу так грустно, и сердце не радо.

Как будто душа о желанном просила,
И сделали ей незаслуженно больно.
И сердце простило, но сердце застыло,
И плачет, и плачет, и плачет невольно.

Не позднее 1900

Дождь

В углу шуршали мыши,
Весь дом застыл во сне.
Шёл дождь – и капли с крыши
Стекали по стене.

Шёл дождь, ленивый, вялый,
И маятник стучал.
И я душой усталой
Себя не различал.

Я слился с этой сонной,
Тяжёлой тишиной.
Забытый, обделённый,
Я весь был тьмой ночной.

А, бодрый, как могильщик,
Во мне тревожа мрак,
В стене жучок-точильщик
Твердил: «Тик-так. Тик-так».

Равняя звуки точкам,
Началу всех начал,
Он тонким молоточком
Стучал, стучал, стучал.

И атомы напева,
Сплетаясь в тишине,
Спокойно и без гнева
«Умри» твердили мне.

И мёртвый, бездыханный,
Как труп задутых свеч,
Я слушал в скорби странной
Вещательную речь.

И тише кто-то, тише
Шептался обо мне.
И капли с тёмной крыши
Стекали по стене

Не позднее мая 1901

Поздно

Было поздно в наших думах.
Пела полночь с дальних башен.
Тёмный сон домов угрюмых
Был таинственен и страшен.

Было тягостно-обидно.
Даль небес была беззвёздна.
Было слишком очевидно,
Что любить, любить нам – поздно.

Мы не поняли начала
Наших слов и песнопений.
И созвучье отзвучало
Без блаженных исступлений.

И на улицах угрюмых
Было скучно и морозно.
Било полночь в наших думах.
Было поздно, поздно, поздно.

Не позднее 1901

Пожар

Я шутя её коснулся,
Не любя её зажёг.
Но, увидев яркий пламень,
Я – всегда мертвей, чем камень, –
Ужаснулся
И хотел бежать скорее –
И не мог.

Трепеща и цепенея,
Вырастал огонь, блестя,
Он дрожал, слегка свистя,
Он сверкал проворством змея,
Всё быстрей
Он являл передо мною лики сказочных зверей.
С дымом бьющимся мешаясь,
В содержаньи умножаясь,
Он, взметаясь, красовался надо мною и над ней.

Полный вспышек и теней,
Равномерно, неотступно
Рос губительный пожар.
Мне он был блестящей рамой,
В ней возник он жгучей драмой,
И преступно
Вместе с нею я светился в быстром блеске дымных чар.

Не позднее 1901

Будем как солнце! Забудем о том,
Кто нас ведёт по пути золотому,
Будем лишь помнить, что вечно к иному –
К новому, к сильному, к доброму, к злому –
Ярко стремимся мы в сне золотом.
Будем молиться всегда неземному
В нашем хотеньи земном!

Будем, как солнце всегда молодое,
Нежно ласкать огневые цветы,
Воздух прозрачный и всё золотое.
Счастлив ты? Будь же счастливее вдвое,
Будь воплощеньем внезапной мечты!
Только не медлить в недвижном покое,
Дальше, ещё, до заветной черты,
Дальше, нас манит число роковое
В вечность, где новые вспыхнут цветы.
Будем как солнце, оно – молодое.
В этом завет красоты!

Не позднее 1902

Золотая рыбка

В замке был весёлый бал,
      Музыканты пели.
Ветерок в саду качал
      Лёгкие качели.

В замке, в сладостном бреду,
      Пела, пела скрипка.
А в саду была в пруду
      Золотая рыбка.

И кружились под луной,
      Точно вырезные,
Опьянённые весной,
      Бабочки ночные.

Пруд качал в себе звезду,
      Гнулись травы гибко,
И мелькала там в пруду
      Золотая рыбка.

Хоть не видели её
      Музыканты бала,
Но от рыбки, от неё,
      Музыка звучала.

Чуть настанет тишина,
      Золотая рыбка
Промелькнёт, и вновь видна
      Меж гостей улыбка.

Снова скрипка зазвучит,
      Песня раздаётся.
И в сердцах любовь журчит,
      И весна смеётся.

Взор ко взору шепчет: «Жду!»
      Так светло и зыбко
Оттого что там в пруду –
      Золотая рыбка.

Не позднее 1903

Меж подводных стеблей

Хорошо меж подводных стеблей.
Бледный свет. Тишина. Глубина.
Мы заметим лишь тень кораблей,
И до нас не доходит волна.

Неподвижные стебли глядят,
Неподвижные стебли растут.
Как спокоен зелёный их взгляд,
Как они бестревожно цветут.

Безглагольно глубокое дно,
Без шуршанья морская трава.
Мы любили когда-то давно,
Мы забыли земные слова.

Самоцветные камни. Песок.
Молчаливые призраки рыб.
Мир страстей и страданий далёк.
Хорошо, что я в море погиб.

Не позднее 1903

Рассвет

Зелёная поляна,
Деревья, облака.
Под дымкою тумана
Безгласная река.

Медлительно растущий
Сомнительный рассвет.
Молчанье мысли, ждущей,
Возникнет ли ответ.

Безмолвные вопросы
Влюблённых в солнце трав.
Когда зажгутся росы,
Бессмертье увидав?

Бессмертное светило,
Надежда всех миров,
Изжито всё, что было,
Разбиты ковы снов.

Бессмертное влиянье
Немеркнущего дня!
Яви своё сиянье,
Пересоздай меня!

Не позднее 1903