Споры

Голов сто, мнений сто, год новый, вкус иной;
Что город, то устав, всё шатко под луной,
Мысль ближних для себя, мой друг, исследуй здраво;
В сем даре – лучшее, поверь мне, смертных право.
Но не кидайся в спор; намерений богов
Доселе не проник первейший из умов;
Та малость, в коей мы не можем сомневаться,
Столь же пуста, как мы, не стоит чтоб заняться;
Мир полон глупостей, и рассуждать учить
Есть новую болезнь дурачеству привить.

Сей пробегая мир что видим мы? – Сомненья,
Людей не спящих бред, ошибки, заблужденья;
Здесь в пурпуре Конклав, там под чалмой Диван,
Тут Муфти с бородой, Дервиш или Иман,
Здесь Бонз, Талапоин^*), там Лама, тут Прелаты,
И древни Раввины, и новые Аббаты.
Для словопрения крепка ли ваша грудь,
Хотите ль спорить вы? Скорей сбирайтесь в путь.

Мир тонет ли в крови от славных драк героя,
Елены ль красоту пожаром платит Троя,
В Москве ль помещики мотают жизнь в пирах
Иль разоряются за край межи в судах,
Державину ль Хвостов невольно рукоплещет,
И чёрной зависти огонь во взорах блещет –
Нимало не дивлюсь; рожден так человек –
Таким он был и есть, таким он будет ввек.
Но как сообразить порывы наглой страсти
Ум ближних подчинить суждений наших власти?
Зачем и почему и по правам каким
Ты хочешь старшим быть над разумом моим?
О как несносны мне: болтун неугомонный,
Невольник новых мод, народ полуучёный,
Отрывистый остряк, разносчик злой молвы,
Звонящий то, чего б знать не хотели вы;
Гиберты^*) наших дней, Констаны^*), Лафаеты^*),
В министры их прямят и Прадты^*), и газеты;
Читая всё, учась слегка всему, они
В военных сведеньях поспорят с Жомини^*),
В законах с Трощинским^*), во вкусах с Мерзляковым
И в знаньи языка славянского с Шишковым.
Смотрите, в жар какой их малость приведет,
Фраз, возражений тьма, но всё ответа нет:
«Не прекословьте мне, я как пять пальцев знаю;
Не может быть; пустяк, я в этом уверяю;
Для чувства правил нет!.. но нужен смысл всегда!..
Об истине идет коль дело, господа,
Приятною должна вам всякая быть новость!!!
Прекрасно, но к чему, зачем такая строгость?
Увы, судили мы Финардия прыжки,
Ум Греча, Макассар и Глебова стишки.

Случайно знали ль вы покойного Перфила?
Страсть спорить старика до петухов будила;
О стычке ль речь идет, где вы дрались с полком,
Он помнит лучше вас, как, с кем, когда, при ком;
Пусть вашей саблею вы то решили дело,
Он письма получил и вам перечит смело;
И Дибичу^*) в глаза расскажет, как Вандам^*)
Разбит иль как Париж отдался в руки нам.
Но в прочем не дурак и человек достойный,
Но с ним и друг его не встретится спокойно
Иль, дружеством скрепив терпение свое,
Молчит и слушает крикливое вранье;
Однажды наш Перфил, забывшись в жарком споре,
С ругательством в устах и с бешенством во взоре
Дверь настежь распахнув, вдруг кинулся на двор,
Дав, слава Богу, нам свободу и простор.
Племянников своих он в год довел, не боле,
С наследством и с собой расстаться поневоле;
Одышкой страждущий сосед его Хапров
Дом запер для него приказом докторов;
При всех достоинствах один сей недостаток
Ославил, отравил Перфила дней остаток –
Он в Церкви оттого горячкой заболел,
Что проповеднику перечить не посмел,
И, умирающий, с наитием проказным
Он в спор втянул попа с служителем приказным.
О небо, мир ему пошли в краях теней,
Который дал он здесь нам смертию своей!
Когда злодей смолчал хотя пред Божьим троном.
В такой-то день и час, во прении учёном,
Сын Церкви, молодой орел святых отцов,
О Бога сущности доказывать готов;
Спешите, радуйтесь сим зрелищем духовным,
Сим спором правильным, сим боем богословным;
Там строгость энтимем^*) крепит с дилеммой речь,
Так обоюдоостр всё поражает меч;
Там трудный силлогизм с неправильной посылкой,
Софизм, блистающий затейливостью пылкой;
Там сам митрополит, игумены, попы,
Невежественных прав священные столпы,
Там с силой у двора и пышностью житейской,
Смиренно правя всем, сидит собор Библейский;
Бежа свободы дня, целуя злато уз,
Там славит Криднерша^*) царей святой союз;
И посетители, приличье соблюдая,
Жужжат, кадят хвалой, ни зги не понимая.
Вот в семинарии как действуют у нас!
Но словопрению искусному учась,
Мы ль тратим наши дни? В пирах, в купальне самой,
Свет мудрости – Сократ вел часто спор упрямый;
Была то страсть его, или избыток дум;
Противоречие приводит в зрелость ум:
Так кроет пыл огня в упорных недрах камень,
Подобие людей души, которых пламень,
Чтоб вспыхнуть, первого удара слова ждет,
И каждый правдою блистает их ответ!»

Сказали. Хорошо. Вот и мои сомненья:
Чем спору более, тем мене просвещенья;
И кто исправит мне ум лживый, глаз косой?
И слово «виноват» рот раздирает мой!
Усилий наших крик по воздуху несется,
Но всякий при своем как прежде остается;
Не это ли – мешать суждений шум пустых
С безумным ропотом страстей сердец людских?
Некстати, невпопад и правда досаждает.
Тот слишком виноват, кто часто прав бывает.

В дни Реи^*) правота с нагой сестрой своей
Владели как друзья им вверенной землей;
Но вскоре, говорят, подлунною скучая,
Одна ушла в Олимп, в подземный ключ другая.
Пустое мнение есть властелин веков;
Воздушный храм его на лоне облаков;
И Боги, Демоны и Лешие толпами
Виются перед ним и щедрыми руками
Безделки, издали блестящие глазам,
В волшебном зрелище показывают нам;
Заслуги наши вкруг, таланты, зло и благо,
Горят, как пузырьки, рожденны мыльной влагой;
Не уставая дуть, упорны ветры там
Из края гонят в край и божество и храм:
Пременчивый тиран средь прихотей несчетных,
Вчера под меч – сей день на трон возводит смертных.
Прекрасный Антиной был бог, имел жрецов:
Смеемся мы теперь над нравами отцов;
И кто порочит нас бряцаньем резкой лиры,
Лишь упреждает тот грядущих лет сатиры.

Хотите образца прелестной красоты?
Вот вам Нарышкиной прелестные черты;
Но я ль уверю вас, что с рыжими кудрями
Лоб узкий в древности почтен был олтарями?
Но так суд мнения, причудливый, пустой,
Играет и красой – владычицей земной;
Но так в подсолнечной восторг его наитий
Вина есть дел и царственных событий.
И как надеяться, чтоб бог вертлянный наш
Попал когда-нибудь философа в шалаш,
Чтоб, вынырнув из вод всех прелестей, во цвете
Нагая истина явилась в здешнем свете?
Но для учёного, для мудреца, мой друг,
Есть преткновение, оно системы дух,
Дух гордый, зиждущий в пылу своих видений
На двух-трех истинах тьмы новых заключений.
Так в умозрении утратив здравый смысл,
И Бога Пифагор увидел в тайне числ;
Отец механики в жару больнаго мненья
Свободу смертных слил с законами движенья;
Погасшим солнцем тот вам землю выдает;
Из лавы, из стекла тот образует свет;
Оттоле вечный крик училищных раздоров
И с кипой тяжкою печатных, пыльных вздоров
Спор шумный мудреца в убежище проник. –
Противоречия виною наш язык

Бывает иногда, ясней мне ваше слово
В наречии Москвы, чем в речи понизовой;
Но кто поверит мне, что тут-то вся беда?
Глад, мор, невежество в сем мире никогда
Причиной не были столь многих злоключений,
Как сколько вышло их от недоразумений.

Я ль опишу святош губительны вражды,
Их вдохновенных книг небесные плоды:
Соборы Греции, двуличность их ответов,
Их школьны тонкости и приступ Магометов;
Костры Иберии, Германии пожар,
Стыд, мрак Италии, пустых учений дар,
Парижа голод, бунт, разбой в отчизне Теля
И проповедников – цареубийц Кромвеля!
Страдало мене всех отечество мое;
Благословенно будь правительство твое,
Край, где с Владимира Святейшаго крещенья
За разность мнений, вер не знали мы гоненья;
Где в лета тьмы, когда мир кровию кипел,
Хотя и с бородой, рассудок здравый цвел
И как отец взирал с улыбкой сожаленья
На ересных глупцов немногия сожженья;
В те лета, говорю, когда в Европе всей
Для Гуссов не было довольно булл, мечей,
Их сын бежал на Русь, и верх доброты царской,
Немецкий эскулап вел вскоре быт боярский.
О ты, чей трон – Земля, круг солнечный – венец,
Терпимость вечная, о благости отец!
С железом, и с огнем, и с язвой обращенья
Дай, чтобы минул нас дух вероисступленья,
Чтоб кроткий нрав царей, советы мудры их
В грядущем были нам порукой дней златых!
Но в клобуке наглец со мною в речь вступает
И гордость в поступи смиренной прозирает:
– В стихах сих, сударь мой, вы скрыли тонкий яд;
Коль верить вам, никто ни прав, ни виноват;
Нет меры истине, дороги к просвещенью
И следовать должны мы скотскому влеченью.
– Мне это написать не приходило в ум.
– Хоть прямо ваших вы не изложили дум,
Но с толкованием всё делается ясно…
– Но я противное сказал ли вам напрасно?
И повторить еще для вас душевно рад:
Кто разбирает – прав, кто спорит – виноват;
Вот все; но мне теперь почти сознаться можно,
Что не в одном дворце промалчивать нам должно.
– Но тут два смысла есть, позвольте вам сказать.
Я различаю здесь... – Вы властны различать;
Я мысль свою открыл; довольны вашей будьте
И мнение мое скорее позабудьте.
– Мне? ваше мнение? кто учит думать вас?
Вам мысль запрещена; я доношу тотчас!..

Щастлив, кто вдалеке невежд и пустосвятов
Свой кроет век в тени отеческих Пенатов,
Заране кинув свет с подругой молодой,
Живет для ней, на Инд пускаясь лишь порой.
В наследственном саду так пахарь домовитый
Душистый сот, пчелой прилежною добытый,
Умеет похищать искусною рукой,
И вслед ему жужжит напрасно гневный рой.

1822


Элегия

Как медленно приходит счастье,
Как быстро кроется оно,
Дней юных в долгое ненастье
Мне было жить на миг дано!
Наказан я за то мгновенье!
Надежд пустое обольщенье
Всё горечь услаждает зла,
Но мне уж чуждо упоенье,
Надежда в сердце умерла!
В сем сердце, съеденном тоскою,
Больном, убитом, я горю
Бегущей возвратить мечтою
Блаженства прошлого зарю;
Но настоящее как туча
Во всех души несвязных снах,
И – вмиг блистает на глазах
Слеза невольная, горюча.
Я всё навеки потерял,
Я мене ветрен, пылок стал!
Доверенность к судьбе умчалась,
Огнь чувств, восторгов рай исчез,
И даром пагубным небес
Одна любовь со мной осталась!

1823


Александру Ивановичу
Михайловскому-Данилевскому^*)

Когда Гораций Мецената^*)
В своём Тибуре угощал,
Не дом, горящий блеском злата,
Любимца Августова ждал,
Но луг, приют обычный стада,
Полянка, десятина сада,
Где вечен вод падущих шум,
И, в сень уединенну бука
Призвав, дружила их наука
И прелесть стихотворных дум.

Там, под сабинским чистым небом,
Краса эольских дочерей,
Младая нимфа с солью, с хлебом
Встречала дорогих гостей;
Обед – два-три простые блюда;
Освобождённый из-под спуда,
Залитый маслом вековым –
Кувшин с фалерном^*) ароматным...
Пир скудный!.. но пирам ли знатным
Равняться, Данилевский, с ним?

Хорола житель – не Гораций;
Украина – не древний Рим!
Но и в приют моих акаций
Проложен путь мечтам благим!
Столиц нам зодчество безвестно;
Но гостю милому не тесно
Певца в обители родной;
Она низка, ветха... ни слова;
Но добра мать моя готова
Что бог послал делить с тобой.

Военным утомясь разъездом,
Пенатов посетить моих
Не можешь ли хоть мимоездом?
Хотел бы я в кругу своих
Принять тебя борщом домашним,
С усердьем поселян всегдашним
За твой обед благодарить
И всей твоей семьи почтенной
Моэта^*) влагою беспенной
Здоровье полной чашей пить.

12 сентября 1824


Она мертва

Она мертва! Она не знает
Минуты счастья роковой,
Когда завесу подымает
Восторг влюблённою рукой,
Когда душа находит слово
Загадки тёмной бытия
И жизнию заблещут новой
Безмолвные глаза ея.

Она мертва! она не знает!
Кто ж избранный Пигмалион?
Пред кем лёд чувств её растает?
Прервётся сердца детский сон?
И таинствам недрёмной ночи
Изменят, без нескромных слов,
И долу потуплённы очи,
И поступь робкая шагов.

1827


На холеру

Ивану Александровичу Башилову

Холера вкруг меня кипит;
Отвсюду крики скорбны внемлю;
Холодный ветр в окно свистит,
И лёгкий снег подёрнул землю.

Заразы чёрное крыло,
Огромною ширяясь тенью,
На сёла, грады налегло
Предтечею опустошенью.

Глад рыщет с адской девой сей,
Подняв оглоданные руки,
И, усмехаясь, спорит с ней
И жертв в числе, и в родах муки...

Увы, Башилов, настаёт
Жестоких испытаний время;
И близко страшный жнец идёт,
Ссекая земнородных племя.

Кто знает, два ли, три ли дня
Здесь под луной предел наш дальной.
Спеши ж, друг, навестить меня,
Тебя жду с трапезой прощальной!

Без слёз, без вздохов, без укор
Друг друга крепко мы обнимем
И светло-беззаботный взор
На будущность Вселенной кинем.

Ты помнишь, с детства нам мила
Суждений гордая свобода,
И целой жизни мысль была:
И блага, и права народа.

Поговорим о них, запьём
В последний раз успехи века
И над могилой предречём
Высокий жребий человека!

Что нужды? Пусть постигнет нас
Всемощный грозною судьбиной!
Покойно свой верховный час
Я встречу песнью лебединой!

Под гильотины остриём
Так Вернио^*) , Барнавы^*) пели,
И в диком торжестве своём
Тираны Франции бледнели...

7 декабря 1830


Аркадий Родзянка.
Сборник стихотворений (1812–1840). Отдел рукописей РГБ, ф. 201 (Норов), № 7.

Поэты 1820–1830-х годов. Т. 1. Библиотека поэта. Советский писатель. Ленинградское отделение, 1972.