Поэзия Московского Университета от Ломоносова и до ...
 

     Легенды и были

     Говорят, однажды 31 декабря, в 11-50 вечера, доцент Комбаров достал из портфеля большое яблоко, откусил и сказал:
     – Ну, продолжим зачёт.

     Г
оворят, что профессор Ландис усаживал группу готовиться к экзамену и уходил из аудитории пить кофе. Возвращался через час, открывал дверь и входил – спиной вперёд.

     Г
оворят, что С.Л.Соболев в своё время усаживал группу готовиться, доставал газету «Известия», разворачивал её во всю ширь и внимательно изучал, что пишет родная пресса, держа газету вертикально перед глазами.

     Говорят, грозная Роза Садековна Гусарова, которой все студенты боялись как огня, однажды устроила скандал в диспетчерской.
     – Почему мне дали на экзамен такую маленькую аудиторию? – шумела Роза Садековна.
     – Но у вас всего одна группа сдаёт! – недоумевала милая дама из диспетчерской.
     – Вы не понимаете! Мне нужна большая аудитория – иначе как же они спишут?

     Лектор по матанализу Леонид Иванович Камынин говаривал:
     – Если вас забросят на Луну… (многозначительная пауза) – возьмите с собой мои четыре тома, там всё написано.
     Ещё:
     – Запишите: очевидно. Очевидно – это значит, докажите сами.
     И ещё:
     – Не понимаю, что вы отказываетесь от троек, пересдаёте? Три! Это же – у-дов-ле-тво-ри-тель-но! Удовлетворяет требованиям лучшего в мире факультета лучшего в мире университета – а они недовольны!

     Михал Михалыч Постников поднял глаза и увидел на верхнем ряду шахматные часы и двух задумчивых студентов, попеременно жмущих на кнопки.
     – Что же, – сказал Мих.Мих., – я в своё время тоже играл. Правда, не на лекции, а на экзамене. И не в шахматы, а в преферанс.

     Первый курс, аналитическая геометрия. Профессор Скляренко рассказывает самые начала, простейшие теоремы. Сформулировал очередную. Далее следует такой текст:
     – Запишите доказательство. Ну… Э-э… Как же это доказывается?.. Э-э… в общем... Очевидно. Следующая теорема...

     Альфред Львович Шмелькин читал очередную лекцию по алгебре. Вдруг с верхних рядов раздался смех. Профессор поднял голову и строго посмотрел. Смех перекатился ниже… ещё ниже… Наконец, захихикали в первых рядах. Профессор подошёл ближе и увидел, наконец, причину смеха. По лестнице от распахнутого окна (была весна) важно, пешком, спускался голубь.
     Профессор Шмелькин не растерялся, вежливо взял голубя в охапку и выставил за дверь.

     Полковник Блинов
     
Павел Петрович Блинов, пожилой полковник, учил, кажется, весь университет. Во всяком случае, в начале шестидесятых он преподавал моим родителям на военной кафедре. А у нас он вёл гражданскую оборону. До конца дней своих не забуду 15-ю сводную команду, которая в учебных целях маршировала в зону ядерного поражения.
     О нём ходит множество легенд. Большинство гениальных поступков и высказываний, приписываемых Блинову, вам расскажут в любом московском вузе – с клятвенными заверениями, что дело было у них на их собственной военной кафедре.
     Но вот, так сказать, свидетельства очевидца.

     На 23 февраля наша группа подарила полковнику Блинову букет гвоздик. Полковник поблагодарил, положил букет на стол и начал занятия.
     После пары, собираясь уходить, полковник сложил в портфель ручку, тетрадку, ещё что там у него было, потом попытался засунуть туда же гвоздики. Но у цветов были слишком длинные ножки, и они в портфель не помещались. Тогда полковник взял букет двумя руками, будто собирался выжимать белье, сложил букет пополам, убрал его в портфель, аккуратно застегнул замочек и вышел.

     Идёт занятие по гражданской обороне.
     – Запишите: «Методы ГО…» Студент такой-то, что такое метод?
     Студент встаёт, хлопает глазами.
     – Садитесь, два. Студент сякой-то, что такое метод?.. Садитесь, два. Студентка такая-то, что такое метод?.. Садитесь, два.
     И так раз десять. Наконец:
     – Студент Якимов, что такое метод?
     Студент Якимов встаёт и робко отвечает:
     – Способ…
     – Садитесь, пять. Так вот, запишите: «Методы ГО по защите населения от радиационного поражения»…

     Зачёт по гражданской обороне.
     – Студентка Дрожжина, сколько человек едет в такой-то машине, когда 15-я сводная команда направляется в зону поражения?
     – Трое…
     – Неверно.
     – Ну как же, Павел Петрович, трое: командир, водитель и…
     – Неверно, студентка Дрожжина. Ещё – два шланга.

     – Пусть у нас имеется n танков. Нет, n много, пусть танков будет k.

     Галка
     
Дело было на втором курсе. В МГУ проходила комсомольская конференция не самого малого масштаба, и от каждой группы туда отрядили по паре комсомольцев. От нашей группы пошли Серёжа Волосивец и Саня Беляев. Всем заседавшим вручили какие-то плакатики – за давностью не помню уже, о чём, – за мир во всём мире или о любви к родной партии, Бог его знает; но плакатики были красные, глянцевые, формата А3. Помахав плакатами, делегаты уселись в концертном зале ДК МГУ, и начались долгие и нудные речи. Наши парни, Серёга с Саней, соскучились смертельно. Речи все тянутся, делать абсолютно нечего, ни посмеяться, ни поболтать, даже вертеться особо нельзя. Вот они и сложили со скуки из своего красивого плаката самолетик (как говорил потом Сережа – «галку»). Замечательная вышла галка! Большая, красная! Запускать, конечно, не стали, чтобы не нарываться.
     Оказалось, однако, что и складывание галки из политического плаката есть нехороший поступок, за который виновные должны понести, дабы впредь неповадно. Кто-то стукнул, и завертелось политическое дело.
     Нашу группу собрало комсомольское начальство. Сознательные комсомольцы должны были сурово осудить, не дать спуску и примерно наказать.
     И вот сидим мы на том собрании и не знаем, что делать. Встаём по очереди и бормочем: «Да что вы, братцы… Подумаешь, галка… Да они её даже не запускали!» – «Ещё бы они запустили!» – негодует начальство. Поймите, говорит, глупые, политические неразвитые и мягкотелые! Неуважение к политическому плакату – это неуважение к партии, родине и т.д.! Короче, сегодня изменил жене – завтра изменит родине. Мы лепечем: «Да ребята хорошие… Это они недопоняли…»
     И кончилось бы всё очень плачевно, потому что дело попахивало исключением из комсомола со всеми вытекающими. Могли и из университета попереть.
     Вот тогда тихий юноша Коля Якимов, никогда ранее в особом остроумии не замеченный, поднял руку и задал вопрос. Очень вежливо.
     – Скажите, пожалуйста, – спросил Коля, – а старые газеты в туалете тоже нельзя использовать?..
     Начальство неожиданно сконфузилось, потеряло пафос, замекало как-то…
     И получили провинившиеся по выговору без занесения.


     Стипендия будущим педагогам
     
Когда мы были на третьем или четвертом курсе, родная партия вдруг вспомнила о школьном образовании. Приняли какое-то постановление, призывали дружно всех идти преподавать в школу.
     А тут и 1 апреля подоспело. Мы с подружкой Диной уединились в тихом уголке и сочинили объявление. Написали его красиво на большом листе бумаги и вывесили на доску объявлений на 14 этаже. Содержание было примерно таким:

     
«В связи с постановлением партии и правительства о большем внимании школьному образованию и с целью повышения статуса учителя
ВСЕМ СТУДЕНТАМ-МАТЕМАТИКАМ,
изъявившим желание по окончании мехмата пойти работать в школу,
СТИПЕНДИЯ БУДЕТ ПОВЫШЕНА ДО 55 РУБЛЕЙ.
За справками обращаться в комитет комсомола.»

     (Стипендия тогда была 40 рублей у математиков и 55 у механиков.)
     Продержалось наше объявление не более полутора часов. Потом прибежал человек из комитета комсомола и гневно его сорвал. Видно, будущие учителя допекли.
     Но ещё через месяц известный московский учитель математики Б.М.Давидович спрашивал у нашего сокурсника, своего ученика: правда ли, что на мехмате приплачивают будущим педагогам?


     Очень страшный доцент
     
Экзамен по дифференциальной геометрии. Сидим, готовимся. Трепещем: может прийти страшный-престрашный доцент Архангельский. Мы все точно знаем, что ему невозможно сдать на приличную отметку, хотя сами и не пробовали – слухами земля полнится.
     И вот он входит.
     – Кто хочет отвечать?
     Тишина.
     – Ладно, чья там очередь по списку?
     Чувствуя, что смерть моя приходит, медленно встаю. Коленки дрожат, сердце стучит, в глазах темно.
     – Сидите, сидите, – говорит доцент, и я падаю на стул. – Показывайте, что там у вас?
     Отвечаю.
     Задаёт задачку.
     – Можно, я подумаю?
     – Можно.
     Решаю. Подошёл, посмотрел, кивнул: правильно.
     Задаёт задачку.
     – Можно, я подумаю?
     – Можно.
     Решаю.
     Задает задачку.
     К шестой или седьмой задачке почти вся группа отстрелялась. Толпятся под дверью, заглядывают, сочувствуют.
     Я решаю задачку.
     Наконец, часа в три пополудни (а экзамен идёт с девяти) мозги мои начали плавиться.
     Задаёт задачку.
     – Можно, я подумаю?
     – Можно.
     Решаю задачку. Смотрю на своё решение и вижу в нём дыру. Вот досюда всё логично, а дальше – не пойму, почему одно из другого следует. Думаю так, думаю сяк – не понимаю.
     Доцент начинает проявлять нетерпение.
     Ребята поняли: надо спасать. Отрядили Илью Богаевского, он соврал, будто что-то забыл, прошёл мимо меня и спросил, в чём дело. Показала задачку. Жду подмоги.
     Через пять минут заходит Настя Тюрина, тоже якобы по делу, и ловко роняет мне на стол бумажку. Разворачиваю.
     Там написано абсолютно то же самое, что у меня на листе. Вот и дыра. Как заткнуть – по-прежнему неизвестно.
     В приступе отчаяния изобретаю другое решение, втрое сложнее. В нём зияет та же дыра, но она замаскирована учёными словами.
     Доцент не выдерживает:
     – Как там задачка?
     Мне уже море по колено.
     – Хотите, – говорю, – извратное решение?
     – Какое? – прыскает доцент – Это от слова «извернуться», что ли?
     – Ну, вот такое, – поясняю я, закидывая правую руку через голову и дёргая левое ухо.
     Доцент смеётся в голос.
     – Показывайте.
     Через минуту:
     – Мда-а… Вроде правильно… Ладно, за новое слово – вам пять.
     Боже, неужели конец? Выхожу вся зеленая, на ватных ногах. Ребята кидаются: что поставил? Пять? Он? Быть того не может!
     – А теперь, – говорю, – объясните мне, дуре, почему вот отсюда следует вот это.
     Объясняют. Господи, очевидно! Была бы голова на плечах – сама бы поняла.
     И долго ещё на меня показывали пальцем – на героическую студентку, в неравном бою вырвавшую пять баллов из лап страшного доцента.

     Близорукий Валера
     
Экзамен по уравнениям в частных производных. Наша группа сидит, готовится. У меня с собой пачка листочков с ответами на все вопросы – не потому, что не знаю, а так, для уверенности. Кроме того, в курсе есть несколько вопросов, где надо брать довольно неприятные интегралы, в которых запросто можно провраться в арифметике. Лучше подстраховаться.
     Итак, сидим, пишем. А через ряд от меня готовится очень близорукий молодой человек Валера Ходаковский. У меня и у самой глаз вовсе не как у орла, но Валера почему-то ходит без очков, а значит, читает «носом». С дифурами у Валеры не блестяще, ему надо списать; и вот он наклоняется через ряд и громким шёпотом вопрошает:
     – Такой-то вопрос есть?
     Преподаватель вздрагивает и поднимает глаза к потолку.
     Перебираю листочки, передаю через ряд нужный вопрос, поглядывая на преподавателя. Тот сосредоточенно изучает потолок. Близорукий Валера берёт листок, подносит его к самому носу, читает. Пишет.
     Преподаватель смотрит в потолок.
     Наконец, наступает Валерина очередь отвечать. Преподаватель садится рядом, спрашивает, кивает. Задаёт дополнительный вопрос, отходит.
     Валера наклоняется в мою сторону и громким шепотом спрашивает:
     – Такая-то теорема есть?
     Перебираю листочки, нахожу нужный, передаю. Валера утыкается в лист носом. Преподаватель смотрит в потолок.
     Формулировка требуемой теоремы переписана, и Валера несколько небрежно кладёт листок в парту.
     Преподаватель подходит, бросает вороватый взгляд в парту, натыкается на торчащий угол листка. Страдальчески поднимает глаза к потолку и говорит:
     – Слушаю вас.
     Валера отвечает. Преподаватель вздыхает, не отрывая взгляда от потолка, спрашивает:
     – Три вас устроит? – и отходит. Глаза его всё ещё устремлены в потолок – привык, за три-то часа…

     Новое слово в теории чисел
     
Мы были на пятом курсе. Распустились уже, ходили только на те занятия, которые нравились.
     А на пятом курсе читали теорию чисел. Разве можно заставить человека, уже третий год занимающегося дифурами, учить теорию чисел? Правильно, нельзя. Ну мы и не учили, прогуливали лекции без зазрения совести.
     А в ту сессию ввели – впервые! – по теории чисел зачёт, да с оценкой. Числовики, измученные пренебрежением наглых пятикурсников, жаждали крови. Наконец-то они покажут этим сачкам! Наконец отыграются на нынешнем поколении лентяев за все долгие годы унижений!
     И вот мой хороший друг Олег Волков приходит на этот самый зачёт. Числовики зверствуют. Олег тянет билет и видит, что от него хотят доказательства трансцендентности π. Конечно, доказательство было в книжке, которую Олег небрежно пролистал накануне, было на лекциях, где он не появлялся – ну не помнит человек доказательства! Что делать? Напрягся, покумекал, доказал.
     Подходит экзаменатор.
     – Что тут у нас? Трансцендентность π? Поглядим, поглядим…
     Пауза.
     – Откуда вы это взяли?
     Олег, как честный человек, отвечает святую правду:
     – Да вот, посидел, подумал…
     Числовик машет рукой. Сбегается толпа других числовиков. Раздаётся бормотание: «Студент на зачёте… подумал и доказал… смотрите, смотрите…» Тянут листок друг у друга из рук. Олег занервничал: видно, что-то не так?
     Но тут о нём вспомнили, быстро поставили желанный зачет и немедленно снова о нём забыли. Олег вышел, посмотрел в книжку – там доказано иначе, куда длиннее и сложнее.
     Теперь он гадает, не защитил ли кто диссертацию по его доказательству?

     Зачёт по педагогике
     
А ещё на пятом курсе были три непосещаемых предмета: педагогика, психология, эстетика.
     Я к тому времени была свежезамужняя и сильно беременная и ни на один из этих предметов не ходила. Не помню, чем дело кончилось с психологией – зачёт прошёл нечувствительно. А по педагогике, оказывается, дама, нам преподававшая, ставила всем имеющим детей автоматы.
     – Вы эту науку изучите на практике, – говорила она.
     И вот прихожу я к ней пузом вперёд и спрашиваю, как бы сдать зачёт пораньше, а то в сессию могу и родить… Из этих слов становится ясно, что о принципах нашей преподавательницы я никогда не слыхала, поскольку не слышала ни одной лекции. Но она, будучи человеком слова, взяла мою зачётку и поставила автомат.
     Муж мой не растерялся, пришёл к этой даме в сессию и сообщил:
     – У меня вчера родился сын.
     И получил свой зачёт.

     Девушка с филфака
     
Преподаватель по эстетике очень был нами недоволен: гуляли беспардонно. Поэтому на зачёте он требовал хоть каких-то знаний, чтобы жизнь мёдом не казалась. У нас же знаний, увы, не было, так что тяжеленько пришлось. Однако сдали, конечно.
     А Валера Бондаренко к тому моменту как раз женился на девушке с филологического. Им там эстетику преподавали всерьёз, и девушка в предмете разбиралась.
     На зачёт по эстетике пришла эта самая Валя с филфака. Эстет ей один вопрос – она отвечает. Другой – она отвечает. Эстет заулыбался, похвалил, поставил её всем в пример.
     – Как ваша фамилия? – спросил он ласково.
     – Бондаренко, – правдиво ответила Валя и подала зачётку своего мужа.

     О пользе УПК
     
На первом курсе было у нас программирование. Поставлено оно было как-то странно, я бы даже сказала – бестолково, хотя читал нам очень уважаемый мною человек. Учили некоему мертворождённому алгоритмическому языку, который не понимает ни одна машина; на семинарах мы тоже Бог знает чем занимались. Соответственно, писать программы нас никто не смог научить. И вот – сессия.
     Приходит наша группа на зачёт. Программист Веденов готов всех убить, ибо все сачки, разгильдяи, ничего не знают и не понимают. А мы очень хотим зачёт и требуем, чтобы его нам поставили.
     Тогда Веденов решил показательно ткнуть носом самых настырных. Таковыми он счёл меня и Артура Штиконаса. Мы-то были настырны не без причины, только преподаватель этого не понял. Дело в том, что во всех школах тогда было начальное профессиональное обучение – УПК. И мы с Артурчиком были единственными в группе людьми, которых на этом УПК учили именно программированию. Я ещё помнила Алгол и Ассемблер, а Артур – Фортран. Разумеется, мёртвый учебный язык не был нам помехой, и мы быстренько – минут за пять – сваяли Веденову по программке.
     Бедняга был так деморализован, что перестал сопротивляться и, не приходя в чувство, принял зачёт у всех остальных.

     Золотой человек
     
В аспирантуре была философия. В отличие от истории партии, научного коммунизма и прочей белиберды, философия доставляла искреннее удовольствие. Тем более что вёл её умный человек Барабашев, сам происходивший из математиков. Но, к сожалению, нужно было сдавать экзамен, а перед тем – писать реферат. Причём без реферата на экзамен можно было не являться.
     К тому моменту я снова ходила с пузом – была в проекте моя Нинка. И вот дело к сессии, а меня запихивают в роддом. 14 мая родилась моя красавица, а через две недели – экзамен по философии. Реферат не написан – в роддоме почему-то не пишется, я пробовала. Знать я ничего не знаю – забыла как-то всё за пеленками и сосками.
     В день экзамена я решила, что мне в университете делать нечего. Отпустила всю родню – мужа, бабушек, прабабушку – не пойду сдавать. Они, конечно, разбежались.
     В 10 утра звонит телефон. Подхожу. Моя одногруппница Лена Ефимова:
     –Ты где? Почему не на экзамене?
     – Да я ничего не знаю…
     – Неважно! Барабашев велел – чтоб через час была!
     Куда деваться? Заворачиваю Нинку в одеяло, беру в охапку – и в университет. Положила мою барышню в общежитии, в кроватку к её ровеснику – сынишке той самой Лены. Он, правда, немножко постарше был.
     Иду сдавать. Тяну билет. Ничего не знаю. Мне суют шпаргалку, я что-то списываю.
     Барабашев манит меня пальцем.
     – Почему так долго готовитесь?
     – Надо же хоть что-то написать, – отвечаю.
     – Это всё потом, – он отодвигает мои писания в сторону. – Первый вопрос, главный. Кто родился-то?
     – Девочка, – говорю.
     – Давно?
     – Две недели, – говорю.
     – Хорошо. Дополнительный вопрос: что такое материя?
     – Материя – это… объективная реальность, которая… которая…
     – Достаточно. Четыре устроит?
     Золотой человек!

     Немножко о картошке
     
Третий курс начинался с картошки. Вывезли нас в село Вельяминово, поселили в пионерлагере и стали гонять в поле. Долгое время погода была хорошей, и мы в охотку убирали урожай. Помню, с каким выражением смотрели на нас солдатики, собиравшие картошку рядом с нами: в их глазах светилось сочувствие к идиотам, радостно пашущим на подневольных работах. Сами-то они больше закапывали, чем собирали.
     Потом погода испортилась. Картофельные комбайны встали. Но нас по-прежнему каждое утро забрасывали в поле, превратившееся в жидкую грязь, и мы её месили, месили, проклиная всё на свете. Навалилась усталость. Некоторые начали разговаривать во сне.
     В нашем бараке одна милая девушка, не просыпаясь, сообщила мечтательно:
     – К Новому году пустят комбайны. А к Восьмому марта…
     Перевернулась на другой бок и замолчала. Как мы её ни толкали, ни спрашивали – что будет к Восьмому марта, так она нам и не ответила.
     У парней высказывались энергичнее. Как-то на общем собрании начальник курса обрушился на наших мужиков:
     – Что за безобразие? По ночам спать надо! А вы… Иду в два часа ночи мимо барака грузчиков – а оттуда мат-перемат!
     Парни захихикали. Естественно, к ним немедленно пристали с расспросами.
     Оказалось, они вовсе режим не нарушали, мирно спали, наломавшись за день. Просто одному из грузчиков приснилось, что он бежит по полю с мешком картошки, а от него резво удирает трактор. Ну парень и заорал: «Стой! Стой!» – и ещё кое-что добавил, потому что трактор не послушался.

     А ещё на картошке отмечали день рождения Борьки Хесина. Девушки испекли яблочный пирог на огромном противне. Празднующие набрали ведро картошки, взяли этот самый пирог и отправились после отбоя, в темноте, в ближайшую рощицу – разводить костёр, печь заготовленную картошку, выпивать припасённое спиртное и т.д.
     К сожалению, было очень темно. Вблизи костра вовсе ничего не было видно. Неудивительно, что лучший друг именинника в темноте наступил прямо в середину именинного пирога – кирзовым сапогом сорок седьмого размера.
     Но голодному студенту след сапога в пироге – не помеха. След аккуратно вырезали, а всё остальное с аппетитом съели. За здоровье именинника.


Текст предоставлен автором