| |
Вратарь
Без судьи, без церемониала
Начиналась вечером игра.
Сборная соседнего квартала
Вышла против нашего двора.
Мы не сомневаемся нисколько, –
Им у нас не выиграть вовек!
Но встаёт у них в ворота Колька,
Коля Сажин – это человек!
Он пришёл недавно, в сорок пятом,
Он кумир окрестных всех дворов:
До войны, как говорят ребята,
Он играл в команде мастеров.
Мы, мальчишки, встали за ворота,
Затаив дыхание, глядим
И болеем, позабыв все счёты,
За него, за Колю, как один!
Закипела битва, разгораясь,
Над площадкой заклубилась пыль...
На костыль
Стоял он опираясь!
Как прорыв – отбрасывал костыль...
Наши прорываются, и с края
Мяч идёт кручёный, навесной, –
Коля сразу сжался, приседая
На своей, на правой, на одной!
Он качался, будто у дороги
Рыжий одуванчик на стебле,
А потом вдруг ловко падал в ноги,
Грудью прижимая мяч к земле.
Брюки он отряхивал от пыли,
К костылю тянулся своему...
Наши нападающие били
Только лишь под правую ему.
Он стоял, как надо, Коля Сажин!
Он штрафной отбил на угловой,
Он такие брал мячи, что даже
Сам качал, не веря, головой.
Он своим рукой махал небрежно,
И заплаты старого мяча,
Перед тем как выбить, трогал нежно,
Сразу вдруг похожий на врача.
А когда, сраженье прерывая,
На поляну летний сумрак лёг,
Он один поковылял к трамваю,
На глаза надвинув козырёк.
Мы ребят своих не укоряли,
Ничего не ставили в вину...
И не жаль, что наши проиграли,
Если Коля выиграл
Войну.
1960
Детство
Эти летние деньки
Выплыли из полумрака.
Смотрит дед из-под руки,
Рядом – чёрная собака.
Всюду ласка да любовь.
Пенки. Молоко парное.
Изобилие грибов
Перед будущей войною.
Со стола сигает кот
В палисадник заоконный.
Редко-редко промелькнёт
Кто-то пеший или конный.
В небе – тучки не видать.
Пахнет ягодой лесною.
Всюду тишь да благодать
Перед будущей войною.
Визготня и беготня
В рыжих лужах по колено.
Добродушная родня.
Остро пахнущее сено.
Все пекутся обо мне,
Все приветливы со мною.
Нет и мысли о войне
Перед будущей войною.
Бледный мальчик из Москвы
Исхудавший от болезней.
В царство солнца и травы
Выбегает с громкой песней.
С белой булкой привозной,
С деревянным пистолетом –
Перед будущей войной,
Перед следующим летом.
Перед будущей войной,
Перед дальнею дорогой,
Перед памятью больной,
Перед смертною тревогой.
Перед будущей войной,
Мальчик, говори со мною,
Мальчик, говори со мной
Перед будущей войною...
1967
Лето, вечер тихий.
Лето, вечер тихий. Зажигает свет
В доме на Плющихе Афанасий Фет.
Сам огонь подносит прямо к фитилю
Иль слугу разносит: «Леность не терплю!..»
Не сужу об этом. Не скрипит паркет.
Озаряем светом Афанасий Фет.
Видит он, усталый, юность, старину:
Дом господский, старый, белую луну.
Пышные куртины, полумрак аллей,
Лучшие картины пашен и полей.
Ветхая беседка, гулкие шмели,
Томная соседка в трепетной шали...
Нам-то что за дело через сотню лет
До беседки белой, где влюблялся Фет?!
Кровь, пожары, войны – не отыщешь связь!..
Хмурый Фет спокойно пишет, наклонясь.
Голову приподнял, посмотрел в окно.
Что-то, видно, понял, что не всем дано.
Бороду покомкал, завершая труд, –
Подмигнул потомкам: сами разберут!
Посидел, подумал, дату начертал.
Встал, на лампу дунул, что-то зашептал.
И уснул в постели через полчаса...
В комнате шумели птицы и леса.
Флора с Афродитой брызгались водой
Над его сердитой тёмной бородой.
Припускался дождик, зайчик жил в стекле…
Словом, как и должно летом на земле.
1968
Окраина. День. Тишина.
Окраина. День. Тишина.
Последний квартал заселённый.
Высоких строений стена
Пред леса стеною зелёной.
Друг в друга уставленный взгляд,
Заметное тел напряженье,
Как будто два войска стоят
На поле за час до сраженья.
И ворон, вперёд наклонясь,
Сидит на трубе водосточной.
И дуб на опушке, как князь,
Заметен в одежде восточной.
Осталось рожку заиграть,
Зурнам перекинуться кликом,
Чтоб рать повалила на рать
В одном исступленье великом.
Сминая непрочный редут,
Спокойны в движеньях неспешных,
Дома на деревья пойдут,
Как танки на конных и пеших.
И дерево пикой взмахнёт,
Согнётся нелепая пика,
И всадник плашмя упадёт
На чёрную землю без крика.
Мечи застучат по броне,
Тупясь и в куски разлетаясь,
И князь закричит в стороне,
От страшной печали шатаясь.
Грядущего боя пророк,
Стою пред лесной обороной,
Как раз на скрещенье дорог –
Просёлка и ленты гудронной.
Зелёное войско, прости!
Подмоги не жди ниоткуда,
Последним дроздом засвисти
Над эхом машинного гуда!
К стволу привалившись плечом,
Стою я, зажмурясь от боли,
Как будто мечом, рассечён
Границей асфальта и поля.
1969
Всё уже переговорено,
Передумано давно.
Свет притушен.
Дверь затворена.
В рюмки налито вино.
Здравствуй! Здравствуй до скончания
Этой ночи, досветла!
Я хочу, чтоб ты печальною
И весёлою была.
Ты идёшь ко мне из времени:
Из другой любви своей,
Из счастливых дней,
Из темени
Несчастливых, чёрных дней.
Ты идёшь ко мне, уставшая,
Без дороги, напрямки.
Ты идёшь ко мне, восставшая
Из забвенья и тоски.
Ты идёшь, как войско ратное
Из войны, издалека,
И дороженька обратная
Непосильна и легка.
Жизнью ломанная, битая,
Перекрученная в жгут,
Ты идёшь туда, любимая,
Где других уже не ждут.
Я люблю тебя, тревожную,
Как в ночи огонь свечной,
И твою неосторожную
Откровенность предо мной.
И душа моя, смущённая,
Понимает, не спеша,
Что пред ней –
Не защищённая
Даже шуткою душа.
И, ещё добра не делая,
Бьётся в отклике живом,
Как сиделка неумелая
В лазарете полевом.
1969
Элегия
Не сказать ли: ты – роза, а я – соловей,
Надрывающий сердце в сплетенье ветвей
Над избранницей гордой своей?
Только я не печальный учёный монах,
Что горюет о милой в постылых стенах,
В этих старых наивных стихах.
Не сравнить ли с далёким тебя огоньком,
Что мелькнёт и исчезнет в безбрежье морском, –
С долгожданным, родным маяком?
Только я не печальный усталый моряк,
Что глазами бессонными ищет маяк,
А вокруг только море и мрак.
Не сравнить ли тебя с родниковой водой,
Той, к которой стремится паломник седой,
Измождённый своею страдой?
Только я не печальный седой бедуин,
Отрешённо бредущий от белых руин
С жёлтой далью один на один...
Миновала прекрасных метафор пора,
И сравненья, что мир волновали вчера,
Прочь бегут от стального пера.
Пусть над белою розой гремит соловей,
И мигает маяк, и сияет ручей,
Не касаясь печали моей.
1971
Когда теряешь с жизнью связь
Когда теряешь с жизнью связь,
Не постигаешь ход событий,
Беззвучно оборвутся враз
Те тысячи тончайших нитей,
Которыми тебя земля
С собой навек соединила –
Так в бурю
К мачте корабля
Матрос привязан,
Чтоб не смыло...
И ты над пропастью крутой
Вновь привяжись душой печальной
К травинке этой,
К ветке той,
К улыбке чьей-нибудь случайной;
Себя скорее привяжи
К земле
Бечёвкою метели,
Блестящей стрункой спелой ржи,
Верёвочкою птичьей трели.
Вглядись в движенья муравья,
В скольженье бабочки весёлой;
Следи, дыханье затая,
За паутинкой невесомой, –
И паутинка в тяжкий час
Удержит над обрывом тело!
…Лишь только б
Сердце захотело
Вновь обрести
С землёю связь.
1977
Видеозапись хоккея
Видеозапись хоккея
(Счёт нам известен уже).
Форвард, себя не жалея,
Мчит на крутом вираже
И с разворота бросает
Чёрный резиновый диск!..
Нас это не потрясает:
Кончены воля и риск.
Что б вы собой ни явили
В громе ледовой войны,
Нам результат объявили, –
Вы нам немного смешны.
Как бы теперь ни хотелось
В битве познать торжество –
Сила, умение, смелость
Не принесут ничего.
Мы, словно боги Эллады,
Видим твой подвиг, герой,
С лёгким оттенком досады,
Даже со скукой порой.
Вы проиграли в итоге,
Что б ни случилось сейчас.
Мы, умудрённые боги,
С жалостью смотрим на вас,
Но иногда – с уваженьем
И с безрассудством любви.
Форвард, обманным движеньем
Тишь стадиона взорви!
Бейся отважно и честно.
Совесть – да будет чиста!
Мало ль кому там известна
Этих усилий тщета!
1972
Сердце белого Севера
В.В.Веселовсколу
В Заполярье не часто бывает светло...
Встало солнце, сугробы с равнины свело,
Но по тундре шагается трудно –
Потому что проклятая, вечная, та,
Потаённая в недрах земли, мерзлота
Чёрной влагой сочится из грунта.
Но когда вы встречаете в тундре зарю,
Вы, конечно, прощаете всё январю
За мгновенье полярного лета:
За лиловую тёплую шкуру бугров,
За цветы, что пылают поярче костров,
За обилие воли и света.
Открывается вам не пейзаж и не вид –
Человек на природу безмолвно глядит,
Не шепча: «красота» или «прелесть»...
Здесь годится лишь старое слово «краса»,
И кричат его
Птицы на все голоса,
Острым клином на полюс нацелясь.
Север платит прекрасной минутой за пять –
Тяжких, тёмных, холодных, – чтоб честно воздать
Обитателям верхней Сибири:
И тогда белорыбица бьётся в сетях,
И янтарно сияет морошка в горстях –
Наилучшая ягода в мире!
Сколько раз воскресит через годы мой взгляд
Шевеленье оленьих послушливых стад
На холмах у реки несравненной!
Сколько раз, отрешась от обид и забот,
Вспомню белый посёлок над сумраком вод,
Проносимых великою Леной!
Там, куда сухопарый эвенк Хохочо
Вышел, невод тяжёлый взвалив на плечо,
В предвкушенье рыбацкой удачи,
Где летают ветра, веселясь, хохоча,
Где собаки к пришельцу идут, не рыча
Где старухи сидят, не судача, –
Там душа человека открыта, горда,
Потому что земля, небеса и вода
Так же душу пред ней отворили,
И такая любовь не имеет цены:
Сердцем белого Севера покорены
Те, кто сами его покорили.
1972
Морским песчаным долгим берегам
Моя душа обязана стократно.
Когда волна ползла к моим ногам
И отходила медленно обратно,
Я понимал, чего хотел прилив,
В чём заключался вечный труд отлива.
Когда ракушки, ил и камни скрыв,
Их море вновь являло терпеливо,
Две истины открыла мне вода,
У берега отсвечивая бледно:
«Всё в мире исчезает без следа»,
«Ничто на свете не пройдёт бесследно».
1975
Флора
Отроется ль
Когда-нибудь науке:
Растения испытывают муки
Наследственной, врождённой немоты?
Деревья нам протягивают руки,
Издалека кивают нам цветы.
Трава нежданно ноги оплетает,
Бежит за нами вслед, не отстаёт.
Куст проходящих за рукав хватает,
Как нищий или пьяный у ворот.
Но мгла преображает мир растений.
И за оконной рамой
Мир смятений
Гудит, шумит, срывается на крик!
Неужто не придёт на землю гений,
Который разгадает их язык?
Тайком от всех пожмите руку клёна,
Погладьте светлый тополь по коре,
Хотя б на миг,
Хотя бы незаконно
Приблизьтесь к замечательной поре,
Когда мы их поймём...
И верьте в чудо, –
Что в шуме трав, среди лесного гуда,
Надеясь наконец наш слух привлечь,
Звучит ещё невнятная покуда,
Пока ещё непонятая
Речь!
1976
Человек непонятен
В поступках своих:
Он прекрасен,
Ужасен,
Грохочущ
И тих.
А чего б вы, простите, хотели,
Если тысячи тайн
Не разгаданы в теле
И мильоны –
В глубинах души?
Это мы выбираем свои рубежи,
А не случай,
Не век,
Не эпоха!
Это мы до последнего вздоха –
Там стоим,
Где стоим.
Там идём,
Где идём.
И поймём – не простим.
И простим – не поймём.
1977
Московское ополчение
Всё ж война –
От века дело
Тех, кто молод и горяч.
Но идущих с песней смело
В ополчение – оплачь!
Их, ступивших в грязь просёлка
От столичных мостовых,
Их, от коих мало толка –
Лишь винтовка на троих...
На троих одна винтовка.
Что ж поделаешь – одна.
Боевая подготовка
Хуже нету, старшина!
Вот сошли на полустанке
И не ведают пока,
Что на них рванутся танки
И отборные войска.
Есть приказ: назад ни шагу,
Линию нельзя ломать.
Слава богу, им отвагу
У других не занимать.
Шаг замедлят иноземцы
На прямом пути к Москве, –
Ополченцы, ополченцы:
Угли гнева на траве.
Свищут пули по болоту
В створ электропередач, –
Славь погибшую пехоту,
Ополчение оплачь!
Ибо им идти за город
В тот, ведущий к смерти путь,
Было всё равно, что ворот
На груди своей рвануть...
Это вовсе не геройство:
Там пристало побеждать.
Но ничуть не ниже свойство –
Жизнь за Родину отдать.
Даже без надежды малой
На победу в свой черёд...
Мой отец, больной, усталый,
Просто говорит: «Вперёд!»
Сквозь листву на них, сквозь хвою
Смотрит солнце, как палач.
Вечно пой хвалу герою!
Ополчение оплачь!
1978
Сказочный дом
А под вечер меня так и тянет сюда,
В этот сказочный дом к благородным собратьям, –
К их открытым улыбкам и честным объятьям:
Здесь никто никого не читал никогда!
Нахожу в полусумраке свой пьедестал.
Драматурги, поэты вокруг.
Романисты.
За меня поднимаются тосты цветисты.
Здесь никто никогда никого не читал!
Жаром дружбы согрето моё существо.
Визави адресуется мой панегирик –
Восклицаю: «Гаврила! Ты истинный лирик!»
Здесь никто никогда не читал никого!
Поскорей в гардеробе оставьте пальто
И танцуйте в бессмертие прямо от печки –
Не бледнеть! Не краснеть! Не бояться осечки!
Никого никогда не читал здесь никто!
Ни на грош не убавится ваш капитал,
Вы не станете критика лёгкой добычей –
Это бы означало: нарушить обычай...
Здесь никто никогда никого не читал!
Ну кому не приятна такая среда?
Как, скажите, порой не задуматься в неге:
Может быть, притворяются ваши коллеги,
Что никто никого не читал никогда?!
И тогда наступает втройне торжество –
Два могучих крыла за спиной вырастают:
«Ну, меня вообще-то, положим, читают...
Это я никогда не читал никого!»
1978
Дом литконсультанта
В урочный час литконсультант внештатный
Положит в чемоданчик аккуратный
Четырнадцать поэм, роман большой,
Венок сонетов, пьесу, десять басен
И сочиненья, коих жанр неясен,
И дом покинет с чистою душой,
Чтоб к авторам, застывшим в ожиданье,
Вернулись их несчастные созданья,
Зарубленные прямо на корню, –
В его квартире кооперативной
Немедля раздаётся шум противный,
Похожий на мышиную возню.
Из всех углов, друг другу прямо в уши, –
Замученные жалуются души, –
Воистину и стены вопиют
И все, как есть, предметы обихода,
От штопора до грузного комода.
Литконсультант, непрочен твой уют!
Хрипит торшер, от злости свирепея:
«Я Сидора Петрова эпопея!»
Вопит диван, что не один роман
Зарезан для его приобретенья!
«А я, – шипит утюг, – произведенья
В стихах
Домохозяйки Перельман!»
Посуда тайну предаёт огласке:
«Мы – повести!»
«Мы – лирика!»
«Мы – сказки!»
«Я – водевиль!» – кричит стеллаж в ответ.
Так что ж – души высокое горенье
Преобразилось в блюдца для варенья,
Обои, занавески и паркет?!
Литконсультант домой придёт не поздно.
Поужинав легко, посмотрит грозно
На рукописей новых вороха, –
И вновь, служа высокому искусству,
Он графоманов рубит, как капусту!
Тиха его квартира. Ночь тиха...
А те сейчас, бледнея от волненья,
Упорно сочиняют сочиненья
При свете упоительной звезды.
Они бессмертной Музе верно служат
И право, никогда не обнаружат,
На что идут святые их труды.
1978
Памяти Юрия Трифонова
Я слежу за человеком,
Уходящим навсегда.
Спят, измаянные веком,
На рассвете города.
Был он славным и заметным
Горожанином –
И вот
Навсегда уходит этим
Переулком в небосвод.
С далью скоро он сольётся,
Заступая за черту,
Где потом родится солнце,
Набирая высоту.
Он уходит безвозвратно,
Не последний из мужей,
Повторяясь многократно
В окнах первых этажей.
Не касается, быть может,
Тротуара пилигрим,
Чтобы сна не потревожить
Современникам былым.
Равномерно дышат люди,
В такт биению сердец,
Чтоб, когда его не будет,
Пробудиться наконец.
Встанут, постоят у двери,
И, прищурившись на свет,
Неожиданность потери
Тот поймёт,
А этот – нет...
Он уходит в небо круто.
Еле сдерживаю крик.
Вот ещё одна минута,
Полминуты...
Через миг
У него стечёт по векам
Запоздалая звезда.
Я прощаюсь с человеком,
Уходящим навсегда.
1982
За поля, за леса, за реки,
За холодный туман вдали
Ты однажды уйдёшь навеки –
Тень свою подними с земли.
Ни от голода, ни от жажды
Не томясь и не видя сны,
Ты навеки уйдёшь однажды –
Тень свою сними со стены.
А душа всё равно вернётся,
А душа-то возьмёт своё,
Невзирая на то, что солнце
Будет свет струить
Сквозь неё.
Как душа твоя возвратится,
Не увидеть вовек родне –
Разве только позолотится
Занавесочка на окне...
Ну а может быть, к их смятенью,
Что доверить нельзя словам,
Пробежит она лёгкой тенью
По траве и по деревам?
1984
| |
