 |
||||
|
Догадка Здесь кто-то уходил от солнца, от тепла, К ветвям берёз, поближе к тени близкой. По травяной тропе, примятой низко-низко, Здесь кто-то шёл. А может быть и шла. Шла медленно, не думая, устало, К ветвям берёз – хотела видеть тень, Хотела позабыть про раскалённый день, И слабою рукой цветы в пути теряла. 1908, Новое Зыково Васильки Васильки! – Но в плену – сердце ёкнуло. Выкуп дан – выкуп взят, вот и около. Город зол: к василькам небо ластится, Ворожит дымом труб – пусть ненастится. От вражды дымных труб скрою в горницу, Обручу василькам грусть-затворницу. Стены тихо тогда отодвинутся. И поля, всё поля, в очи кинутся! 1908 Послушница Вся в чёрном – лёгкая на снеговом на белом. Идёт и чёрным не пугает белизны. Идёт, послушная, за тихим малым делом, Идёт, не смотрит: явно видит сны. И тишина с ней, тихой, неотлучно Идёт и бережно отсчитывает миг. А, рядом, тянется и тянется, докучно, Железок звяк, ключей или вериг. 1908 Больная девушка Первая Вся нежная, вся слабая – закутана в меха, Закутана в огромные, смешные вороха. И в них, уродах, лёжа, былинкою видна. Такая неответная: как будто бы одна. И когда веки сомкнуты, и когда взгляд открыт, То никому неведомо – очнулась или спит. Лишь видны неотлучные, и те не велики, Дыхания неслышного туманные дымки. 1908 Больная девушка Вторая Одна бредёт. В сторонке ото всех, Среди берёз чернеется укором. Среди берёз, украдкой – (словно грех) Чего-то ищет робким-робким взором. Так целый день – кому наперекор? – В саду ли, в горнице – всё в особицу Часами долгими мытарит робкий взор, Похожая на пойманную птицу. 1909 Старинная мелодия В горнице столь милой печечкою белой, В сумерках чуть виден кто-то за клавиром. От углов, уж чёрных, и от печи белой Веет отошедшим, да, прошедшим миром. Старый мир струится тихо под перстами, Старый мир являет внове прелесть звука. Кто-то за клавиром оживил перстами Дорогие думы Кавалера Глука. 1909, Крюково Ночь Нет масла в лампе – тушить огонь. Сейчас подхватит нас чёрный конь… Мрачнее пламя – и чадный дух… Дыханьем душным тушу я вдруг. Ах конь нас чёрный куда-то мчит… Копытом в сердце стучит, стучит! 1912 Руина Красный дом – красный дом – красный дом. Это флюгер скрипит ржаво-рыжий. И в ответ, да, в ответ – о, с трудом – Вторит арфа Эола на крыше: Красный дом... красный дом, красный дом. Ведь весна! Да, весна, здесь весна – Ручейки разлилися как речки, И трава разноцветно росна. Блеют – где? – по утрам две овечки: Да, весна... да, весна, да, весна... Красный дом. Красный дом. Красный дом. Это дятел долбит по деревьям. Флюгер с арфою вторят, с трудом. И несётся к весенним кочевьям: Красный дом, красный дом, красный дом! 1912 Лепет Праздник зимний Большой. Сад разубранный в иней. С неба нежные гимны, На земле ветра вой. Я любуюсь цветами, Их касаюсь устами. Фиалки-весталки Какими-то снами темнеют… О, веют как Вами… как жалки! А вчера была ёлка! Вот с ёлки иголка – Подарок, вся в ржавой пыли. Кукле в сердце вколи. Нет у меня куклы, есть друг дорогой. Ой… Вкололась иголка, Последняя ёлка. 1913 Без болезни, без стыда, мирно… Придёт мой день – положат в ящик голым. И вот больничный, белый, бледный конь. Отправят прах, расплывшийся дебёло, В часовню, в тишь, где холод, мрак, и вонь. И жёлтый гроб с неплотно легшей крышкой, Другой одёр – огромный конь везёт. И, вслед, безумный, видя, кличет: с Тишкой? Покончил, сволочь, скверный свой живот! Проводы Льёт солнце лучи. Ворчливо ключи Открыли часовню насилу. Стучи не стучи, не пустят, молчи, Лежи – ещё рано в могилу. Гнусавит дьячок – дадут пустячок, И то ещё слава те Боже. Из гроба торчок: чернеет клочок. Не прядь, а клочок, от того же! Закрыли лицо и сняли кольцо, И синего нету сапфира. Разбито яйцо – и смертно лицо, И чёрная снята порфира. Но веки его дрожат отчего? Рука шевельнулася влево… Не надо всего… Берите его. Прощайся, ты, бледная Ева! Посыпан песком большой белый ком. Недвижимый, длинный, весь белый. Ну был дураком, летал мотыльком, Кому теперь дело до тела? Кладите, готов. Хорош новый кров? Ну, двигайте в чёрную печку. Потише, покров… Приятных вам снов! Эй, барышни, гасьте же свечку! Мой траур Иду – цветной весёлый сквер Уж издали благоухает. И вот – гусарский офицер Седой, нарядный, – отдыхает. На лавочке сижу в тени У плещущего вниз фонтана, Шумит вода и чуть звенит... Да, песенки про Калибана. Вот возле звонко смех вскипел. Бурлит, бежит ко мне задорно. Веселье... Если б я умел, Я веселился б так же: вздорно. Но странный средь цветных фигур, В руках держу я точно гробик, Обёрнутый мной в креп Гонкур Изящный и печальный томик. 1913 Конец клерка Перо моё пиши, пиши. Скрипи, скрипи, в глухой тиши. Ты, ветер осени, суши Соль слёз моих – дыши, дыши. Перо моё скрипи, скрипи. Ты, сердце, силы все скрепи. Скрепись, скрепись. Скрипи, скрипи, Перо моё – мне вещь купи. Весёлый час и мой придёт – Уйду на верх, кромешный крот, И золотой, о злой я мот, Отдам – и продавец возьмёт. Возьму и я ту вещь, возьму, Прижму я к сердцу своему. Тихонько, тихо, спуск сожму, И обрету покой и тьму. 1913 Съёмка с портрета Светлый свет Ярко брызнул на бледный Мой портрет. Вот теперь я, поэт, – Победный! Краски гордо горят. Маски мёртво парят Вокруг, в тёмном пару. Я, как царь на пиру – Жёлтый, синий, красный – как солнце! Стук-стук в оконце: Пора – угорите в пару. Хлоп – захлопнули ларь. – Потух царь. 1913 Последний путь Мой дядя самых честных правил… Пушкин Степь, снег, свет Дневной. Весь в коре ледяной, Едет в кибитке поэт Больной, Путь последний свершает. Бледный, бледный, Безумец наследный. Кибитку качает… Свищет, ищет песню свою – Фффьюю… Степь, свет, снег белеет. В небе облак злой зреет – Буран. – Кучер пьян, Боже! Тоже свищет, свищет песню свою: Фффью, ффью – Мой отец богатый выкрест. Страшный я сынок – антихрист! – Поэт поёт – пьян? Веет, воет, бьёт буран. На конях, в буран, безумец, едешь ты к отцу, К своему концу. 1913, Ефремов Вальс у костра Возле древней реки Догорает ночной костёр. Вкруг поют, поют, поют мужики. И растёт странный хор: – Подошёл музыкант бродячий с мандолой. Подошёл горький пьяница голый. Подошёл мещанинишка кволый. Из кафе – vis-a-vis – перешёл стройный сноб с виолой. Запела виола. Затрещала сладко мандола. Хор разлился вослед грустным вальсом; хей-холла... Завертелись вокруг мещанинишка с пьяницей голым. – Темп помчался, помчался, помчался. Закачался Пьяный пламень во древней реке. Закачался Огонёчек со спичкой в дрожащей руке. В вальсе, в вальсе огонь закачался. Во реке, при руке – здесь и гам, в фонарях вдалеке, – Вдалеке. 1913, М. Жар Красные огни. Плывут от вывески гарни, Светящейся – как угли ада: Отрада. Вспомнилось гаданье мне, Вспомнилось – тоскливо мне: Туз – десятка пик! Жар велик, Жар во мне, – Весь в огне. Сестра сон вспоминала – … выпал крепкий зуб. Сестра всё мне сказала трепетаньем губ. Плакала… Рядом нищая заквакала: Ква, ква… Разболелась голова, раскололась голова – Два меня. Плачу, стеня. А-ааа, а-ааа, аа. Качай, качай, качай – а то в сердце боль. Стук – солонка… просыпалась соль. Подожди… подожди, подожди – сам умру, не неволь. 1914 Бездомный Мои залы – ночные бульвары. Мои гости – ночные нечаянно пары. Люблю чаять чёрные чары Ночи. Люблю злые звёзд очи – Блестят. Мётлы, как шлейфы ведьм, шелестят. Хожу как мэр древней столицы. На небе – Дева, на небе лица Из звёзд. Кричат – голоса верещат, трещат – начался разъезд. Скорей, бегом в бест! 1914 Смерть в лифте Подымается, подымается лифт На четвёртый этаж. Я счастлив! Тебе, к тебе! – счастливый раж Уже третий этаж. Вдруг – стоп! – Остановился. Лифт. Покрылся Лоб Холодным потом… я счастлив… В лифте один Я. Динь, динь – динь… – Погребут меня Среди бела дня. А теперь Я один. – Остановился… – закрыта дверь. – Задыхаюсь теперь… Отко-ойте дверь!.. Умираю… Баю, баю. Динь, динь-динь… Мёртвый в лифте один. 1914 В день радости Я смотрю в витрину антиквария – Там турецкий старый странный пистолет. Рядом шёлк, дощечки для гербария, И чайничек, которому сто лет. Да – я думаю – в день радости Прекраснейшей, – Хорошо взять в руки этот старый пистолет. И во тьме, на дне, на дне ужаснейшем, Радостно смертельно побледнеть. Зазвонят звонками телефонными, Прибегут, поднимут прежде странный пистолет, Запечатают печатями коронными. И останется один поэт. 1914 Вторая весна Прощай, Ра! – Солнцу. Прощай, Ра! Рахили. Потемнело крошка-оконце – Щель в могиле. Стемнело. А солнце… о, солнце!.. а жизнь оживела – В весеннем пуху. Весна наверху. Весна… Я чую: немеет, немеет десная. Прощайте, Надежда – Надежде, (как прежде) Урод умирающий, нежный невежда, У которого сгнила вся одежда. 1914 Конец Кикапу Побрили Кикапу – в последний раз. Помыли Кикапу – в последний раз. С кровавою водою таз И волосы, его. Куда-с? Ведь Вы сестра? Побудьте с ним хоть до утра. А где же Ра? Побудьте с ним хоть до утра Вы, обе, Пока он не в гробе. Но их уж нет и стёрли след прохожие у двери. Да, да, да, да, – их нет, поэт, – Елены, Ра и Мери. Скривился Кикапу: в последний раз Смеётся Кикапу – в последний раз. Возьмите же кровавый таз – Ведь настежь обе двери. 1914 Смерть часового У гауптвахты, Гау, гау, гау – уввв... – ах ты...– Собака воет глухо, как из шахты. – Враг ты! Часовой молодой слушает вой. Молодой – Скоро ему домой. К жене. А по стене... а по стене... а по стене Ползёт, ползёт, как тень ползёт во сне, – Враг. Б-бабах – Выстрел – весёлый вылетел пламень. Бах – Ответ, Глухой. Ой– Светы... Гаснет, гаснет светлый мой пламень. Сердце твёрдо, как камень. Пламень мой… пламень... Потух, темно. Снег скрипит... коня провели – к мёртвому. Ноо! Но... 1914 Песенка Ах, дитя, ой, дитя, – Чтой-то ты лежишь невесел,
Руки плетию повесил, Глазки веками завесил, Узкий стал в грудях, Аааах! Посмотри-ка на меня, – Ах, сынок, ой, сынок, Не подвинешь чтой-то ног,
Не раздвинешь рук твоих, Ох, страшно их. Камень-камнем ноги, Руки влипли, чёрные, в дорогу.
Ах, дитя, ой, дитя, – Был весёлый, ехал в Калиш. Попрекнула те шутя: Что-де зубы скалишь, Чорта манишь!!
А теперь лежишь, лежишь, – Ишь:
Обезьяной зубки скалишь.Ай да Калиш, Калиш... 1914 Красная мышь На сносях ходила женщина Молодая. Ах, купецкая дочь, не деревенщина – Дорогая! И раз, когда золотой таз солнца ярел на закате, догорая, Увидела в комнате красной Мышь. Забилась в тоске опасной, Ударила себя по брови прекрасной. Потом тишь. Родился ребёнок В волосах чёрных Воронёнок? У-у-у – вой ветров горных. Ччччёрный, чёрнннный яррркий ягггнёнок. И на брови у него, на правой – красный знак. – Ттак! Это красная, красная, красная мышь – В красном доме какая тишь Умри ж! <1914> Слёзная жалоба Ой, пришел до нас червонный, наш последний час! – Беспокоят очень нас Немцы! Пятеро убитых Сытых! Ночью встанут станут в ряд. Рыскать станут, сущий ад! Рыщут, песенки свистят, Бранью бранною костят Всех. Вас, нас! Всю то ночь в саду гостят, Испоганили наш сад, Садик. Не поможет ваш солдатик, Ваш весёлый часовой. Ой! Ваша милость повели Немцев вырыть из земли, А покаместь пусть солдатик Нас дозором веселит. 1914 Гелиотроп [3] Цикл I. Платье У няни платье – на праздник вспрянет Из сундука, со дна – всё сон. И шёлка шорох парадно грянет, Старуший, вешний век виссон. Ребёнок громко (и робко) спросит: Скажи, какой это странный цвет… Старуха сонно и строго скосит Ответ – и цвета как будто нет. – Гелеетроп!.. и с тёмным смехом Покатит шар – в нём жуть и жар. И чёрнобурым, червонным, мехом Зардеет диво, шуршащий шар. II. Рубашка Рубашка редкого шёлка, Цвета Гелиотроп, В дар дадена на ёлку Тебе, мой отрок Отро. * И носит, и носит, и носит Он каждый праздник её. Снимут – сам и не спросит, Забудет что ли её. * И немо няня седая Смотрит в сундук (во гроб) – Там мол, мирт съедая, Щадит Гелиотроп. * Матери мирт мартоносный Флёрдоранжевый креп. И шёлк победоносный Во тьме ещё боле окреп. * И носит и носит и носит Отрок Отро свой гроб, Покуда тьмой не скосит Его Гелиотроп. III. Духи На Пасху пир – сбирается старик: Цепочку ценную на грудь, как царь нацепит. Репейным маслом мажет (пусть горит!..) Кружок свой рыжий – в солнце место целит. Из недр несчётных вынул, выдал всё – И вот флакон в руке, роскошный, тёмный. Геелетроп!.. – и дух нюхнув, сосёт, Сосёт, смакуя, грешник неуёмный. Налил, нюхнув, несытые зенки, Качает кругом рыжим, в красном масле. Уж золотые злые огоньки Танцуют в звеньях в цепи ценной, аспид! Гелиотроп! – гори, темней, таи. Пои всей тьмой, мири его со смертью. Вздувайте вены смертным тем Аи, Духи духов, – и киньте всё – предсердью! IV. Цветок В палисаднике ледяном, На куртине разрушенной, Тёмным летописи сном Расцветает цветок потушенный. * Лиловатою тьмой, Краснобурым сплавом пламенным, Цветёт цвет мой Для руин красных каменных. * Няня ночью придёт И польёт с приговорочкой. А который кромешный год На ней тлеют савана сборочки? * Никого, никого. Только цвет поминанием. Да отрок Отро дорогой, Там, с печалью и воздыханием. Новый год Ёлочный огарок горит В моей комнате. Любезно дар говорит: Укромно те? Лар, лар – сиди, молчи. О чём говорить в ночи Даже с тобой? Да. Да, – Бой Часов пропел два Раза. Открылись оба глаза – И лар Вновь немой самовар, А от огарка в комнате – яркий пожар. Откровение О скалы – скальте зубы вековые, Застыли волны черноты на вас. А небо радостное голубую выю Подняло к солнцу. Золотись, трава, Ростите, рдейте, тёмные каштаны, Кричите птицы, пойте соловьи. Придёт к вам гость неновый, нежеланный, Поднимет руки – розы две, в крови. И скажет солнце: отдохни, сыночек, Взыграет море: подойди сюда! Венок весёлый из весенних почек Подымет ветер. И тогда, тогда Потоком звёздным разольётся небо, Заплачет море, помертвеет мир. И встанет страшно, вся седая Ева, В гремящих стонах отпевальных лир. 1916, Симферополь Музыка на пасху Лад пева храмового,
Лик великого леса-лепа, Хор громовой нехромого Хорового солепа. А пело беспрерывь рокотань-рокотунь, А тело белое беспрерывь гремело – О липе, о тополе, о туе – Гремль белый! Лилось, лилось, лилось
Солепым солнцем целуясь днесь. И лев и лань и лось Веселясь, селились в целом бубне
Будни
– Буде. Праздник Возгрянул, грянь, грянь, красник! 22 апреля 1918, утро Моцарт и пила Б.Корвин-Каменской и Льву Аренсу*) У двери четыре руки Играли Моцарта арс, – Пылом золотой муки Грелись лев, лань и барс.*) И ласково оскаливая пыл, Пила воздушную пыль пила. И лай ласковый стали пел И музыка стоокрас была. Бела, как горозный зор И розовый и жолтый лик Колебал бал – и лебедь зари Отплескивал перья великие. И Моцарт, оцарённый пилой, Переливался в лязг, в язвы стали – Пел так впервой Из зияющей дали. 24–25 июня 1920 Песня об очереди Возвратился ночью мельник А.Пушкин О, черевья черева – Животы, д'животы! Черепа д'черепа, Это, очередь, вот ты!! И за водкой черёд И за хлеб-б-бушкой! Эзза печеньем, стоя, мрёт, За вареньем, с сушкой!! Череда д'череда – Понедельник, середа. День да месяц, да года!! – Всё без малого вреда. – Стоя, ждут, стоя, жрут, Много их, много тут. Возвратишься к жене Скоро, скоро, скоро, скоро И увидишь близ ней Черед, черед, черед – гору!!! – Очередь, очередь!! О чёрт, с этим – умереть!! 1932 Песнь о Велемире Был человек в чёрном сюртуке. В сером пиджаке – и вовсе без рубашки. Был человек, а у него в руке Пели зензиверы, тарарахали букашки. Был человек, Пред земного шара, Жил человек на правах пожара. Строил дворцы из досок судьбы. Косу Сатурна наостро отбил. Умывался пальцем и каплей воды, Одевался в камни немалой воды. Лил биллионы распевов распесен, А помер в бане и помер нетесно. Писал Не чернилом, а золотописьмом. Тесал Не камни, а корни слов. Любил Вер, Марий, Кать. Юго – плыл, Наверно, Неариец – Азиец, Знать. Был человек, в мире Велемир, В схиме Предземшар с правом всепожара. И над ним смеялись Осип Эмильич, Николай Степаныч и прочая шмара. И только Мария и море-сине Любили его, как жнея и пустыня. 1935 По линии и по бокам бульвара Чернеют жирные весною тротуары. По линии, на середине всех бульваров, Сияет снег в пушистых шароварах. Зима – зима, зима – сама! сияет. Весна – весна! Кричу сполна и я ей! Земля жирна, колхозный сев начался, И от усталости сам трактор закачался. Мария Демченко за книгой тоже знает – Сияет в севе родина родная! И Кривонос на паровозе мчится, С боков к нему всеобщий сев стучится. И в кочегарах сам апрель лопатой Шурует уголь, жирный и богатый. Эх, жир весны, земли, асфальта, угля, Какой ты тёплый! Славный! Свежий! Смуглый! 1935 Непогода Затучилось, Закуталось, Захолодало. Лишь на краю, на краюшке, пылала Полоска красная – она одна, синь-порох, мало-мало Мне лето красное с тобой напоминала. Измучилось Оно, взаукалось, Заголодало. Я не ропщу, Я не кричу, Не плачу, не рыдаю. Я жить хочу для счастья и на краю родного края. Я не умру, пока тебя не повидаю. Я почтой песни сообщу, Депешей сердце прикачу, Чтоб простучало сердце: друг, не покидаю. 1937 Боляток*) Скудное платье, Бедный платок. Как ей не плакать – Взял боляток Милую дочку, В свете одну, Взял в одну ночку, Взял и согнул. Два мужичонка На длинном шесте В простынке ребёнка Снесли и средь стен Глухой высыпальни*) Свалили на стол. – Ещё бы ей парня, А то одной что! Угрюмая шутка, Да так веселей – Хотя и не жутко, Да ночь на селе. Потом закурили, Повесив замок. – Ну, хватит, побыли, Пойдём-ка, браток. А утром обмыла Её дочиста, Душистого мыла Купила спроста. И в руку платочек На что-то дала. Прощай, мой цветочек, Недолго цвела. Подушку оправив, В гробу-то в плохом, Зелёную траву Наклала кругом. Чтоб было помягче, Получше там ей, А то жёсток ящик Без окон, дверей. Сидит неподвижно. Не камень, а мать. И плача не слышно, И слёз не видать. 1938 Портрет Изборождён не бороною, Не плугом – трактором страстей, Под бывшей сине-вороною Волос вершиной – лоб чистей И краше лба красавца Гете. Лицо же грубо и темно, Топорных рук с клише в газете Злой оттиск, толстый, как бревно. Лишь уши зодчий, как Растрелли, Построив кружевом, – забыл На голове, достойной тела, А нос картофелиной вбил. Спеша, он досутулил спину. Ни роста не прибавил тут, Ни мощности он Феба сыну. Пусть уши антикой цветут! Крадясь, выкрадывает старость Волос слепительную синь, А мозга солнечная ярость Всё кружит сердце, Фебов сын. И светятся виски седые, Как зайчики двух зимних солнц, Глаза же – солнца молодые, Реальнейшая явь, не сон. 1939 Разлука Разлука ты, разлука, Чужая сторона! Никто нас не разлучит – Ни горя борона, Ни горя злая мука, Ни горы и не кручи, Ни дальняя страна. Ни писем долгий ящик, Забвения образчик. И не твоя измена Ударит в лоб безменом. Ни то, что нет достатка, Ни девка-супостатка, И не моё коварство. Не английское царство, Не с Чемберленом бой, Иль с кем с другим любой. И не дымок отъездный, Не километров бездна, Не супостат кто мой, Теперь кто там с тобой, Кого целуешь в губы – Не этим любовь губишь. Идёт холодная зима. Умрёт теперь любовь сама, Как в углях огонёчек голубой, Умрёт любовь сама собой. [Из цикла «Погодья измена»] Раззеленелись, распушились И раздушились тополя! Отледенелись, Вспетушились И всполошились мая для! И воздух июньским предбанником, Прохладным, ну, послевыходным. И ноги людские ходят странниками, Вышагивая образом самым чудным. А ночи светло-стройно спелись И разбледнелись от луны. А запах улиц такая прелесть!.. Чего не чуют одни жирные каплуны. И ты не чуешь – от меня Идёт какая лава. Того не видишь, отменя Во мне реальность пламенного дня. Моя такая слава. Родился в мае – майся, знай. Но май советский – новый май: Раззеленелись нежные сады и огороды, Цветут республики, их целые народы, Цветёт всяк сам, и я цвету с тобою, Страна моя, цвету, как племя незабудок голубое. 1939 Август Попыхивает гроза. Посверкивают глаза. Медно-жёлтые, кошачьи-жёлтые, пустые. А на небе беззвёздная пустыня. А на земле какая теплота! А на земле какая светлота!! Москва, Москва – какая широта!!! Москва, Москва – какая долгота!!! И темноте двора есть дело – Беречь, хранить и холить тело Моё, своё, С августом вдвоём. И теплота, как дивный водоём – Как в ванне в теплоте, Как в ванне в темноте. Вольготно в широте, Неплохо в долготе!!! 1939 Август в конце И вот вам август-месяц в конце – В дождях и в седых облаков кольце, Голубая ярая Юга*) вода Седые катит зимы года! И вот вам северного лета венец: Богульник (так!) в зелёном в болотном вине, Пьяны: ягоды волчьи, брусника, грибы и лесная трава, И звёзды, как яркие пьяные слова!!! И вот вам хмель этой пьяной поры От дождей, от болот, от болотной травы – Это осень курит своё вино, От которого сбесятся в час иной. И небо, впавшее в сизую хмурь, И Юг от ветров, от дождей и от бурь, Богульник пьяный и мокрый насквозь, И волк, забежавший сюда на авось. 1939 Отчего такой мороз? Свиреп, рассвирипел ещё как Мороз и заскорузил щёки. Дерёт, дерёт по коже щёткой, А по носу – щёлк, щёлк, щёлк – щёлкает! Мороз пылает – он не старец, Он наш советский раскрасавец! Людей по-нашему бодрит, Лишь нос и щёки три, три, три!! Он ветром северным «Седову» Помог с братком обняться поздорову. Ну, тут все выпили по малу, Морозу ж капли не попало. Всё по усам и растеклось И превратилось во стекло. Ну, тут мороз рассвирепелся, Пары наддал и в холку въелся. Да как пошёл щелкать по носу И капитану, и матросу, И гражданину СССР, И мне, поэту, например. Щелкал, щелкал, устал – и бросил. А слёзы наши – заморозил. Но это пиру не помеха: Мы все и плакали от смеха. 1939 1. Тихон Чурилин. Весна после смерти. М.: Альциона, 1915. 2. Стихи Тихона Чурилина. М.: Советский писатель, 1940. 3. «Гюлистан». Альманах. М., 1916. 4. И.С.Ежов, Е.И.Шамурин. Антология русской лирики первой четверти XX века. М.: Амирус, 1991. 5. «Футурум АРТ» №4, литературный выпуск, М., 2002 (публикация Арсена Мирзаева). |
|
||||